Владимир Гриньков - Приснись мне, убийца
Оставалась еще комната, где лежала мертвая старуха. Он начал осмотр, уже заметно нервничая, потому что время неумолимо бежало, а еще до наступления рассвета он должен был уйти из этой квартиры. Ничего по-прежнему он обнаружить не смог и вдруг подумал, что надо проверить матрац. Тот, который под старухой. Взял матрац за два конца, морщась, как при зубной боли, от одного только вида покойницы, и с силой рванул его на себя. Старушка оказалась совсем не тяжелой и в мгновение соскользнула с матраца на панцирную скрипучую сетку.
Он не ошибся. Все свое богатство старуха прикрывала собственным телом. Денег в матраце было не так уж много, зато оказалась пухлая пачка облигаций. Он знал, что все эти облигации просрочены, и оставил их, даже не притронувшись к ним.
Сухонькое старушечье тело лежало, скрюченное, на кровати. Он скользнул по нему взглядом и опять сморщился.
– Ты! – крикнули ему. – Послушай!
– А?! – в испуге закричал он.
– Послушай!
Он открыл наконец глаза. Над ним склонилась Вика.
– Что случилось, Олег?
Козлов ошалело осмотрелся. Он лежал на кровати в своей квартире, а перед ним стояла Вика. Она, наверное, так и вскочила, как была, неодетая, чтобы включить свет, и теперь прикрывалась простыней.
Лицо у Козлова было такое серое, будто его испачкали пеплом.
– О черт, – прохрипел он. – Не могу так больше!
Из его глаз катились слезы, но он этого не замечал.
Глава 7
Солнце заглядывало в окно. От яркого света Козлов щурился. Может быть, и не щурился вовсе, а хмурился – как знать. Вика деловито заваривала кофе. За все утро она не произнесла ни слова.
– Прости, я напугал тебя, наверное, – осторожно сказал Козлов.
Вика с шумом поставила чашки на стол, разлила в них кофе.
– Ты хотя бы можешь мне объяснить, что происходит? – Это были ее первые слова за утро.
– Я не знаю. Честное слово, не знаю. Я плохо сплю.
– Кошмары мучают?
– Да.
– И что тебе снится?
Козлов зябко повел плечами, потому что даже воспоминания о кошмарах были для него ужасны.
– Я не хочу говорить об этом.
– А я бы послушала, – заинтересовалась Вика.
– Я все время кого-то убиваю.
– Каждую ночь?
– Не каждую. Не часто. Но это повторялось уже несколько раз.
– И что ты видишь? Кровь?
– Да.
Козлова опять передернуло.
– Ты выпускаешь свою агрессивность таким образом, – предположила Вика.
– Ты так думаешь?
– Да. Ты по природе, наверное, очень агрессивен…
– Никогда такого за собой не замечал.
– И тем не менее. Агрессия там, внутри тебя. Очень глубоко, ты и сам о ней не знаешь, наверное. Вот так живешь и думаешь, что ангел и мухи обидеть не способен, и вдруг откуда-то из глубины…
– Не надо, – попросил Козлов.
Вика взглянула на него и замолчала.
– Я бы на твоем месте пошла к врачу, – сказала она после паузы.
– К какому врачу?
– К психиатру.
– Да ты что! – вскинулся Козлов. – Я, по-твоему, псих?
– Ну зачем же так сразу – псих? – пожала плечами Вика. – Понимаешь, у тебя разлад в душе. Что-то тебя тревожит. И кто тебе поможет, если не специалист?
– Они меня сразу в психи запишут. Потом не отмоешься. Это как клеймо на лоб. Бац – и на всю жизнь.
– Найди врача, который займется тобой анонимно.
Козлов вздохнул.
– Не хочу я ничего этого.
– Ты на себя посмотри, Олег. Выглядишь ужасно.
Он и сам прекрасно знал, как выглядит.
– Я все думал, что это кончится.
– Почему?
– Не знаю. Думал, что причина в одиночестве.
Он с ней и ночь провел не как с женщиной. Он искал защиты. Вика осторожно погладила Козлова по щеке.
– Хочешь, я поищу для тебя хорошего врача?
– Нет! – вскинулся Козлов. – Не надо ничего!
Вика опечаленно вздохнула:
– Ты как маленький ребенок.
А он и был маленьким ребенком. Испуганным и беззащитным.
– Как знаешь, – сказала Вика. – Я тебя неволить не стану.
Глава 8
Профессор Вольский имел внешность гнома. Розовощекое лицо, нос картошкой, клок седых волос на голове, только колпака для полного сходства не хватало. Он не умел быть строгим, и поэтому Козлов надеялся, что разговор о его ненаписанной диссертации дурного оборота не примет.
– Как успехи? – бодро спросил Вольский.
Он сидел в старом вытертом кресле и при появлении Козлова отложил в сторону потрепанный журнал. Водилась за ним слабость – читать старые журналы.
– Все у меня нормально, – в тон Вольскому отрапортовал Козлов, но без особого энтузиазма.
Вольский был его научным руководителем, и они встречались с ним раз в две недели – Козлов докладывал о том, что успел сделать, а профессор одаривал ученика ценными советами. Об успехах на этот раз Козлову нечего было доложить.
– Что пишут? – спросил он, кивнув на журнал.
Разговор о диссертации хотелось отодвинуть на потом.
– Интересная вещь, – развел руками Вольский. – Оказывается, цветок меняет свой запах после того, как его сорвут. Вот бы никогда не подумал.
Ему, наверное, и вправду это было интересно.
– Получается, что цветок умирает. Совсем как человек.
– Да, – сказал Козлов деревянным голосом. – Просто удивительно, как устроена природа.
В его голосе было что-то такое, что заставило профессора внимательнее посмотреть на собеседника.
– Ты сделал выборки по языковым пластам? – спросил Вольский. – Мы с тобой разговаривали об этом в прошлый раз.
– Нет, не сделал.
– Не успел?
– Не успел.
Но Вольский чувствовал, что дело совсем не в этом.
– Ты потерял темп в работе, Олег, – сказал он мягко.
Козлов промолчал.
– И дело даже не в том, что ты стал медленнее работать. Здесь совсем другое. У тебя пропал интерес.
– Его, может быть, и не было – этого интереса, – сказал с усилием Козлов.
– Вот как?
– Я не знаю, Дмитрий Николаевич. Но сейчас мне не работается. Совершенно.
– Тебя что-то тревожит?
– Да.
– Что именно?
– Не знаю.
– Ну, «не знаю»! – сказал Вольский и развел руками, давая понять, что он таких ответов не признает. – Причина всегда есть. Какой-то внешний раздражитель…
– Не совсем внешний…
Козлов провел по лицу ладонью, будто снимал паутину.
– Все из рук валится, и желания работать никакого.
– Ты болен?
– Нет. Здоровье в порядке – спасибо зарядке, – невесело усмехнулся Козлов.
– Значит, хандра?
– Значит, хандра, – охотно подтвердил Козлов.
– Вот что, милый мой. Придется об этом забыть. А лучшее лекарство – что?
– Что?
– Работа.
«Старый идиот, – подумал с неожиданным для самого себя ожесточением Козлов. – Ну что он говорит? Почему не хочет понять, что мне плохо?» Он понял, что напрасно стал плакаться в жилетку этому противному гному, и от этой мысли вконец озлобился.
– Работа тебя спасет, – сказал Вольский гнусавым голосом. – За тобой, значит, должок, еще с прошлого раза – по выборке слов. И, кроме этого, подготовишь к нашей следующей встрече…
Профессор оборвал фразу, потому что Козлов неожиданно поднялся со стула, на котором сидел, и медленно закружился по комнате, при этом он кистями рук делал в воздухе движения, какие обычно делают дети, изображая танец. По лицу Козлова блуждала улыбка, чем-то неуловимо отличающаяся от обычной улыбки нормального человека. Козлов сделал круг по комнате и остановился как раз напротив кресла, в котором сидел совершенно растерявшийся профессор.
– Я буду плясать и петь, Дмитрий Николаевич, делать все, что мне хочется – хочется, понимаете? – но не буду заниматься тем, к чему у меня не лежит душа.
У Вольского подрагивала нижняя губа. Он не понимал, что происходит.
– К черту все! – сказал Козлов мстительно. – Прощайте, Дмитрий Николаевич!
Вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Глава 9
В автобусе было много людей. Козлов едва сумел протиснуться к окну. Толкнул при этом старушку, она сделала замечание, но Козлов на нее так посмотрел, что она смешалась и затихла. За окном тянулись дома-близнецы. Они выглядывали из-за деревьев и рассматривали мрачного Козлова своими глазами-окнами.
Надо все поменять. Круто, в один миг. Он просто закис, такое бывает. И раньше случалось, но ведь проходило же в конце концов.
Автобус остановился на перекрестке. Женщина переходила через дорогу, толкая перед собой коляску. Пьяный на противоположной стороне улицы обнимал ствол дерева.
Говорят, что каждый человек – хозяин своей судьбы. А своим мыслям он хозяин? Откуда эти жуткие сны? Вика права, конечно, – его что-то тревожит. Может, возраст такой подошел? Перелом. Дошел до определенной точки, думал – вершина или хотя бы подступы к вершине, а оглянулся – болото вокруг, лягушки квакают, и никаких радостей. Вот и растерялся.
Остановка. Старушка, сделавшая Козлову замечание, вышла из автобуса и неловко заковыляла по тротуару, Козлов проводил ее беззлобным взглядом, пока она не скрылась за дверями магазина. Козлов поднял глаза и увидел вывеску над дверью: «Молоко». И у него сердце отчего-то сжалось, он смотрел широко раскрытыми глазами на эту вывеску, а автобус уже отправился от остановки, и стена дома, в котором располагался молочный магазин, поплыла за окном. Серая штукатурка, водосточные трубы, цветок в чьем-то окне. Этот дом был ему знаком.
![Тобиас Уэллс - Моя прекрасная убийца [Сборник]](/uploads/posts/books/159398/159398.jpg)
