Владимир Першанин - Я – бронебойщик. Истребители танков
Старший брат Антон, которого отец очень любил, вдруг заявил, что нашел невесту, хочет жениться и переехать в село. Все можно было решить по-мирному, но Антон хорошо выпил, заявил, что больше не хочет жить в лесу, как бирюк. Нас, жителей кордона, действительно называли бирюками и поддразнивали.
Отец попросил подождать до зимы, но Антон, которого торопила невеста, твердил, что ему надо успеть до холодов привести в порядок дом. Отца крепко задело, что сын самовольно распоряжается семейным домом в селе, и они крепко поругались. Антон просто сбежал, прихватив лишь свою одежду.
Без Антона сразу стало пусто. Он был добродушный парень (лет на семь старше меня), хорошо пел, мы все любили его. Отец с матерью сходили в Гремячино, помирились с Антоном и познакомились со сватами. Сыграли свадьбу. Там я первый раз целовался с девушкой, даже ходил пару раз на свидание.
Село по сравнению с нашим крохотным поселком казалось мне веселым, уютным местом. Я решил, что тоже уеду в Гремячино или в райцентр. Антон стал работать в колхозе. Жили они бедновато, но я видел, брат любит свою жену, а это главное.
Моя мечта уехать так и не осуществилась. Умер дед, мы с отцом остались единственными кормильцами в семье. Как бросить маму и сестренок? Сестрам перед войной лет по двенадцать-тринадцать исполнилось. Заработки в семье были уже не те, хоть и не голодали (выручали лес и огород), но семья пообносилась, дом требовал ремонта.
И тут война. Как обухом по голове. Если разобраться, чего мы знали об окружающем мире? Много говорили о Гражданской войне в Испании. Наизусть выучил стихотворение «Гренада» Михаила Кольцова. Оно брало за душу. Никто не задумывался, зачем надо ехать в Испанию, раздавать землю беднякам, если у нас самих с этой землей толком не справлялись.
Пролетела Финская война, в которой погибли и поморозились несколько человек из Гремячино и окрестных сел. Финляндию мы победили, хотя, по слухам, погибли там тысячи бойцов Красной Армии.
Деревня в политику сильно не вникала. Можно было нарваться на неприятности, да и работали все с утра дотемна.
Когда-то Гитлера ругали, а Германию называли фашистской. Звучали имена борцов за свободу Эрнста Тельмана и Клары Цеткин. Потом немцы стали друзьями, в газетах исчезли карикатуры на Гитлера, а злейшими врагами стали Англия и прочие страны капитала, где нещадно мордуют рабочий класс.
Ну, а мне какая политика? Рабочий день на лесозаготовках длился часов десять. Порой ночевать домой не приходил, чтобы не шагать по снегу три или пять километров после тяжелой смены. Оставался вместе с другими в конторе, где имелось небольшое общежитие.
Кроме воскресенья, 22 июня 1941 года, когда Молотов объявил о нападении на нас фашистской Германии, запомнился понедельник, 23 июня, первый день призыва. В тот день из райцентра привезли несколько десятков повесток.
Пиликали гармошки, плакали женщины, а пьяные компании ходили в обнимку по деревне. Стучали кулаками в грудь, грозили насадить фашистов на штыки, а из репродуктора неслись берущие за душу слова новой песни «Вставай, страна огромная…». Я все это видел, потому что всей семьей пришли провожать Антона. Жена у него готовилась рожать второго ребенка. Кричала на проводах, как по покойнику.
– Да не плачь ты, Надя, – успокаивал ее Антон. – Война недолгой будет.
Долгой – недолгой, а немцы продвигались вперед быстро. Все это объяснялось в газетах вероломным и неожиданным нападением. К началу сентября немцы захватили сотни километров советской территории. Взяли такие крупные города, как Минск, Витебск, Смоленск, Чернигов. Сильные бои шли на подступах к Киеву.
От брата, да и от большинства деревенских парней вестей почти не приходило. В первые недели написали по одному-два письма, некоторые выслали фотокарточки в военной форме – и тишина, будто в омут канули. В августе был призван отец. Тоже прислал пару писем, и долгое молчание.
Мне исполнилось двадцать лет в мае сорок первого, но я пользовался отсрочкой от призыва, как работник оборонной отрасли. Длилось это недолго. В сентябре получил повестку и был призван в Красную Армию.
Два месяца учился в Инзенских лагерях в учебном полку на пулеметчика. Строевая подготовка, уставы, политзанятия, строили бараки – казармы для новобранцев. Стреляли из боевых винтовок всего один раз – три патрона на человека.
– Много мы чему научимся, – бурчали недовольные парни. – Поэтому и бьют нас немцы.
Политработники убеждали в обратном. Фашисты несут огромные потери. Наши войска, преодолев последствия вероломного нападения, наносят врагу крепкие удары. Приводились сказочные цифры немецких потерь. Но факты говорили обратное. К ноябрю бои шли на подступах к Москве, был окружен Ленинград, а линия фронта приближалась к Ростову, Туле, Калинину – половина России под немцами.
В последних числах ноября срочно сформировали отдельную команду. В считаные дни собрали триста человек и отправили в Куйбышев (Самару). В эшелоне обсуждали, спорили, что предстоит впереди.
Приглядевшись к соседям по вагону, увидел, что выбрали парней и мужиков физически крепких, все имели образование шесть-семь классов и больше. Высказывались разные предположения:
– Может, в авиацию?
– Похоже на то. Бортстрелки на пулеметные установки. Поэтому и зрение снова проверяли.
– А может, во флот? – мечтали другие. – Там лучше, чем в пехоте. Кормят хорошо.
В товарных вагонах с печками-буржуйками мы ехали трое суток, хотя в хорошее время от станции Инза до Куйбышева езды всего один день. Пропускали эшелоны, идущие на запад, то бишь на фронт.
Те, кто постарше, держались своей компанией. Особого оживления среди них не чувствовалось. Скорее равнодушное ожидание. У старших имелись какие-то другие сведения о военных действиях. Однажды я услышал, как мужик лет тридцати пяти, не скрывая злости, делился со своими спутниками:
– На убой всех везут. Люди говорят, немцы одних пленных тысячные колонны по дорогам гонят.
Остальные в компании его поддержали. Говорили, что у германцев сильная техника, авиация, бьют они наши войска, как хотят.
– За что голову класть? – услышал я и такую фразу. – За сраные колхозы?
В общем, поголовным патриотизмом в тот период не пахло. Я вспомнил этот подслушанный разговор много лет спустя, когда узнал, что в первый год войны попали (или сдались) в плен три с лишним миллиона моих соотечественников, бойцов Красной Армии. Кроме героизма и самопожертвования было и нежелание воевать. Ничем другим не объяснишь массовую сдачу в плен красноармейцев в начале войны.
Учебный полк, куда я попал, находился неподалеку от Куйбышева. Волга, живописные Жигулевские горы, а поселок рядом с нами назывался Яблоневый Овраг.
Выяснилось, что в армию поступило новое вооружение – противотанковые ружья. Они способны пробивать броню всех немецких танков, и будущие расчеты готовят из лучших, физически крепких и смелых новобранцев.
Я попал в первый взвод первой учебной роты. Прибытие на место учебы совпало с наступлением наших войск под Москвой. Настроение будущих курсантов поначалу было приподнятое, едва не восторженное.
Во-первых, мы теперь не просто курсанты, а самые лучшие и смелые, которым доверили новейшее оружие. Немцев бьют под Москвой, и радио каждый час торжественным голосом диктора Юрия Левитана сообщало о стремительном продвижении наших войск. Освобождены города Сталиногорск, Калинин, Клин, Елец и множество населенных пунктов.
Политрук учебной роты читал сообщения об успехах Красной Армии. Только за первые пять дней контрнаступления потери врага составили 30 тысяч убитых, уничтожены и захвачены более 500 танков, 4000 автомашин, 400 орудий.
Но вскоре радостное настроение сменилось на будничные, довольно тяжкие заботы. Зима 1941/42 года не была особенно суровой. Морозы стояли за двадцать, как обычно в этих краях. Но люди по ночам мерзли. В огромной казарме размещались две роты по двести человек и топились две небольшие печки.
К утру вода в ведрах покрывалась коркой льда. Спали одетые, накрывшись, кроме одеял, потертыми шинелями второго срока. С одеждой тоже было плоховато, особенно с обувью.
Не хватало валенок. Выдавали ботинки размера на два больше, совали туда газеты, обматывали ноги двойными портянками. Впрочем, днем мерзнуть не давали – все делалось бегом. Противотанковые ружья, запущенные в производство еще в сентябре, выпускались пока небольшими партиями. На роту выдавали одно ПТР системы Дегтярева. И в течение дня его по очереди изучали все четыре взвода.
Больше занимались по плакатам, о боевых стрельбах и речи не шло. Противотанковое ружье системы Дегтярева представляло собой странное оружие: общая длина два метра, массивный ствол с дульным тормозом, рукоятка, приклад и сошки. Все как-то примитивно, похоже на самоделку.
Но тяжелые патроны с массивными головками смотрелись солидно. Плакаты утверждали, что на сто метров пули пробивают 40 миллиметров брони, а на пятьсот метров – 25 миллиметров. Учитывая, что броня большинства немецких танков не превышала эту толщину, мы вполне могли с ними справиться. Ружье системы Дегтярева весило 17 килограммов, было однозарядным. При выстреле сильная отдача открывала затвор и выбрасывала гильзу. Вставляй следующую и снова целься. Поэтому скорострельность этого ружья (ПТРД) была довольно высокая: до десяти выстрелов в минуту.
