Роже Борниш - Гангстеры
Аттия снова выпускает клуб дыма, демонстрируя свои пожелтевшие зубы.
— Общество разделено на три группы людей: богачей, дураков и мошенников. Простая арифметика. У кого, по-вашему, мы должны брать деньги?
— Надо работать, — отвечаю я.
— В таком случае мы попадем в категорию дураков, а вы останетесь без работы, так как не нужны будут ни полицейские, ни тюрьмы. До вас доходит?
Я с удивлением смотрю на Аттия.
— Вы случаем не анархист?
Он кивает:
— В некотором роде. Однако, если бы был профсоюз мошенников, то я был бы его членом. Увы! Воры не умеют организовываться. Профсоюз мог бы распоряжаться всеми денежными средствами и поровну делить их между его членами, не забывая о тех, кто находится в тюрьме.
— Это уже попахивает коммунизмом…
— Нет. Коммунизм основан на труде. Я не хочу быть стахановцем воровского труда.
В его глазах светятся веселые искорки. На безымянном пальце сверкает перстень с бриллиантом.
— Вы просто асоциальный тип, — говорю я. — При таком образе мыслей вы никогда не сможете вернуться в общество.
— Я этого и не хочу, — заявляет он. — Вы — полицейский, я — мошенник. Каждому свое. Я родился и умру мошенником. На моих похоронах не будет честных людей, за исключением, конечно, ваших коллег, которые придут в качестве наблюдателей, чтобы посмотреть на всех моих приятелей.
Улыбка неожиданно сходит с его погрустневшего лица. Мне вспоминаются газетные сообщения, связанные с делом в Шампини. «Аттия, бывший участник Сопротивления и депортированный, связан с гангстерами, работавшими в гестапо».
Мошенник Аттия, всеми оставленный, был депортирован в Маутхаузен под номером тридцать четыре тысячи четыреста восемьдесят три. Мошенник Аттия вернулся не только из лагеря, но и к своему противозаконному ремеслу. Кто-нибудь другой на его месте добился бы почестей, льгот, наград. Большой Жо проявил бесспорную самоотверженность в лагере, где из трехсот семидесяти восьми тысяч душ уцелело только сорок восемь тысяч. Но он никогда не говорил об этом, никогда не хвастался. Его приговорили к повешению за кражу мешка с картофелем для товарищей. Он спасся, потому что его вовремя предупредили. В мае сорок пятого года во время изнурительных маршей ослабленные депортированные валились с ног от усталости, и тогда СС их приканчивали, оставляя трупы прямо на дороге. Большой Жо спас жизнь семнадцати несчастным, поддерживая их во время переходов, пока к ним не вернутся силы. Он не знал этих людей, для него они были просто люди: бедные, богатые, евреи или католики — не важно. Это были страдающие люди, и он помогал им. Семнадцать человек обязаны ему жизнью.
Мелодичный звон часов, висящих над дверьми судебного зала, отрывает меня от размышлений.
— Вы работали с Пьером Лутрелем, — неожиданно говорю я, — с гестаповцем!
Большой Жо гасит сигарету о пепельницу, раздавливая окурок указательным пальцем.
— Я познакомился с Пьером, когда мне было двадцать лет, — отвечает он, поднимая голову. — Во время войны у него была своя жизнь, у меня — своя. Мы встретились в сорок шестом. Мы выжили в Африканском батальоне только благодаря нашей дружбе, а этого нельзя забыть.
— Так же, как и ваши общие дела: улица Мобеж, авеню Пармантье, почтамт в Ницце…
— А больше ничего? — перебивает он меня. — Можете повесить на меня все ограбления с сорок шестого года.
Я отступаю, не желая обидеть его.
— Это не входит в мои обязанности. Эти дела ведут мои коллеги из префектуры. Я отношусь к службе национальной безопасности. Я хотел бы знать…
Судебный зал оглашается его хохотом.
— …Где находится Пьер Лутрель, не так ли? Если вы рассчитываете на меня, то вас ждет разочарование. Я не знаю, где Лутрель. Может быть, он в Испании, в Африке, в Америке или где-нибудь еще. Я уже давно ничего не слышал о нем.
— Вам немного не хватает его?
Жо внимательно смотрит на меня и неожиданно переходит на «ты».
— Ты хитер, — говорит он. — Может быть, как-нибудь я и расскажу тебе о моей жизни, ты нравишься мне, но пока это преждевременно, ты согласен?
Жо протягивает мне свою пачку «Голуаз». Я отрицательно качаю головой.
— Послушай! — продолжает он с пылом. — Если ты действительно любишь свою работу, то докажи мою невиновность!
— Что?
Пламя спички освещает его лицо.
— Послушай, парень! Ни меня, ни Лутреля в Шампини не было. Твои коллеги из префектуры ни за что уложили двух человек. Чтобы спасти репутацию, они обвинили меня в «попытке убийства полицейских при исполнении служебных обязанностей». Кажется, там обнаружили мой кольт, и подобранные гильзы соответствуют желобу дула. Но я клянусь тебе, слышишь! А слово Жо Аттия что-нибудь значит… Клянусь, что меня там не было!
— Однако ошибка в судебном опознании личности бывает одна на тысячу случаев.
— Так вот я и есть этот случай.
— Значит, вы кому-то одолжили ваше оружие.
Аттия отрицательно качает головой, встает, берет меня за плечо и, доведя до двери судебного зала, протягивает мне свою широкую руку.
— Установи мою невиновность. Это твой долг полицейского.
Мы расстаемся. Я ничего не узнал от Большого Жо.
28
На довольно широкую лестничную клетку выходят четыре двери, обитые кожей фиолетового цвета. Поручни из кованой стали покрыты сверху черным лаком. К полу прибит палас гранатового цвета, на котором лежит кричащий ковер с изображением купидонов, дующих в трубы. Картина с купающейся обнаженной Венерой повешена на стене, выкрашенной в слащавый розовый цвет. Венецианский фонарь освещает лестничную площадку приглушенным светом. Мы с Идуаном топчемся здесь уже в течение часа. Время от времени мы по очереди прикладываем ухо к двери, находящейся напротив лестницы: до нас доносятся прерывистые вздохи и стоны экстаза. Мы охраняем любовь Бухезайхе и Мари-Луизы.
— Он просто ненасытен, — с восхищением шепчет Идуан, хотя ожидание уже осточертело ему.
После десятимесячного тюремного воздержания Толстый Жорж не торопится разомкнуть нежные объятия. Идуан хорошо проверил, что из окна комнаты дома свиданий на улице Шатобриана, расположенной на пятом этаже, побег невозможен. Из предосторожности я прикрепил один браслет наручников к железной спинке кровати, оставив другой на запястье арестанта. После этого мы с Идуаном вышли, закрыв за собой дверь и оставив парочку наедине. С тех пор мы стоим на часах. Время от времени мимо нас прошмыгивают смущенные парочки, выходящие из соседних комнат или спускающиеся с верхнего этажа. Мы узнаем некоторых из наших коллег, которые, как выясняется, являются завсегдатаями подпольного заведения, которое я выбрал для свидания Толстого Жоржа и Мари-Луизы. Полицейским тоже не чуждо ничто человеческое.
Идея устройства этой библейской встречи между убийцей и его подругой принадлежит Марлизе. Подобную западню могла придумать только женщина, хорошо знающая мужские слабости. Это было вечером, когда я вернулся домой после бесплодного разговора с Аттия. Меня не очень привлекала перспектива допрашивать Бухезайхе, который спокойно и благодушно, как опытный боксер, увернется от всех моих ударов. Я заранее знал, что Толстый Жорж, не менее умный и хитрый, чем его сообщник, ответит на все мои вопросы безразличным молчанием или хитроумным умалчиванием.
Вытирая на кухне вымытую Марлизой посуду, я внезапно сказал:
— Даже не знаю, с чего мне с ним начать?
Марлиза посмотрела на меня сочувственным взглядом.
— Перед чем не может устоять самец? Перед самкой. Я уверена, что, если ты устроишь ему свидание с его сожительницей, он будет с тобой покладистее.
Потрясенный предложением, я застыл с мокрой тарелкой в руках. Идея была хорошей, но трудно осуществимой.
— Не могу же я поставить в своем кабинете походную кровать! — проворчал я.
— Что за люди эти полицейские! Им всегда подавай готовый рецепт, — возмутилась Марлиза. — Подумай немного, это твоя работа!
Я подумал и решил, что мне следует действовать поэтапно. Сначала перейти с ним на короткую ногу, затем в подходящий момент предложить ему сделку баш на баш. Я трижды приглашал заключенного в свой кабинет, где его ждала Мари-Луиза. В первый раз он посмотрел на меня с удивлением; во второй раз — с благодарностью, а в третий раз даже не взглянул на меня, пожирая глазами Мари-Луизу. Сидя за письменным столом, я наблюдал за крещендо любовной пытки. Я с удовлетворением констатировал, что Толстый Жорж доведен до крайности, поэтому по дороге во «Фресн» я предложил ему:
— Если ты поможешь мне, я помогу тебе.
Находясь под властью своих чувств, Толстый Жорж поднял на меня глаза.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты рассказываешь мне о Лутреле, — предложил я с вожделением, — а я устраиваю тебе любовное свидание с Мари-Луизой.
