Сергей Дышев - Узник «Черной Луны»
От такой чудовищной наглости меня стал разбирать дикий смех.
– Ишь ты, развеселился, – прозвучало за моей спиной.
– Истерика, – умудренно заметил другой.
Ванюша, который стоял рядом, тоже стал корчиться от смеха, тут и Найда расхохотался, и наконец флегматичный Кинах не смог удержаться от смеха. Так, вчетвером, мы корежились, извивались от хохота, новые взрывы его волной передавались друг к другу. Корытов гоготал так, что стена амбара, за которую мы уже еле держались, ощутимо тряслась, а крыша вибрировала. Кинах заливался, я давился, задыхался, а Найда стонал – чуть ли не кричал.
– Эй ты, что с тобой? – Почуяв неладное, к майору подошел старший десантников.
– Там!..
– Чего – там?
– В моем кармане возьми документы… Я… о-ох… замкомандира базы…
Тот вытащил удостоверение, полистал его и разрешил опустить руки.
– Это тоже наши, – устало произнес Найда. – Из приднестровской гвардии.
Нам разрешили отпустить стенку.
– Профессионально, ребята, жар загребаете, – сказал я капитану.
– Служба такая, – очень уважительно добавил Кинах.
– И главное – вовремя, – выразил и свое мнение Найда.
Ваня, как нижний чин, промолчал. Капитан, кажется, покраснел. А может, показалось: еще плясали на стенах сполохи пожара, ребята с брандспойтами работали неторопливо, зато уверенно, без суеты.
– Вы, ребята, не обижайтесь, в бою документы некогда спрашивать, – миролюбиво заговорил капитан.
– Конечно, конечно, – сказал я. – Спасибо, что вообще не пришлепнули. Все нормально, суматоха уляжется, напишете представления к наградам… Ну а мы с Ванюшей пойдем, правда, Ваня?
– Так точно, товарищ старший лейтенант! – не замедлил отозваться он.
– Автоматы верните! – потребовал Кинах.
– А кто вы такой? – спросил капитан.
Кинах ответил, что командир роты бывшего батальона подполковника Хоменко. Услышав фамилию комбата, тот ответил категорическим отказом и подозрительно посмотрел на Андрея.
– Пошли, – сказал я Кинаху и взял его под руку.
Найда проводил нас к машине. На удивление, она все еще стояла у штаба. Мы сели, распрощавшись, тронули.
– Адреса оставьте, ребята! – крикнул вдогонку майор.
– Вперед, – приказал я Корытову. – Возвращаться не к добру, а для хороших людей мир всегда тесен. Встретимся…
…Протянув Леночке букет свежесорванных тюльпанов, прокрутил в голове заготовленные слова прощания, но что-то помешало мне выплеснуть их сразу, чтобы затопить ими тихую тоску вечного и безнадежного расставания – бессмысленными, истертыми, напыщенными словами, которыми заменяют тонкую, прозрачную паутинку человеческих чувств. В общем, все эти «такова жизнь», «ничего не попишешь», «буду скучать и вспоминать» я решительно отмел и сказал то, что неотвратимо и бесповоротно висело надо мной.
– Уезжаю, Лена… Друзья зовут в Абхазию, там новая заваруха… Афганская солидарность, сама понимаешь… – вздыхая после каждой фразы, выдавил я.
– Какие друзья, какая Абхазия? – Лена неожиданно возмутилась, тряхнула сердито челкой, которая прикрыла ей одну сторону лица. – Ты ведь обещал на мне жениться!
Мне показалось, что я ослышался.
– Жениться?!
– Именно! – Она подбоченилась так же, как тогда в музее, и короткая юбчонка вздернулась чуть выше.
Я отвел взгляд, плохо соображая. Порядочные девушки обычно не рискуют так шутить: вдруг такой прохвост, как я, согласится.
– И когда я это обещал? – спросил я как можно тверже.
– Когда мы втроем сидели в кафе, в тот, самый первый раз. Что – напился и забыл?
Убей меня, но я ничего такого не помнил, были какие-то комплименты, потрясающий блеск моего остроумия, каламбуры, ненавязчивое ухаживание, наконец, крепкий удар по затылку и последующая потасовка… С последней надеждой я посмотрел на Корытова. Он неопределенно пожал плечами.
– Говори, Корытов, ведь было? – Лена повернулась к Ванечке.
– Кажется… кажется… – сморщил он лоб.
– Ну? – поторопил я, чувствуя полнейшее смятение.
Ваня вопросительно посмотрел на меня.
– Кажется… кажется, не было такого, – наконец выдавил он.
– Кажется, кто-то один из вас врет, – растерянно пробормотал я, все еще думая, что это розыгрыш.
– Что же вы за мужчины, – сказала Лена дрогнувшим голосом, ее заблестевшие глаза глянули на меня с тихим укором и разочарованием.
А у меня заныло сердце, и почувствовал я себя мелкой сволочью, тщедушным маленьким человечком, совершившим большую гадость, которому бы сам никогда не подал руки, вытер бы об него ноги, а вернее – набил бы морду.
Лена повернулась и пошла. Я бросился за ней, чувствуя, что теряю, теряю непоправимо…
– Не надо идти за мной – уже не догоните…
Я, кажется, бормотал «Лена, Леночка» и какие-то слова извинения, в бессилии замедлял шаг, тупо глядя ей в спину, на ее удаляющуюся фигурку…
– Догоняй, – сказал Ваня, подтолкнув меня вперед.
– Поздно… – У меня будто выгорела часть души. А может, это случилось гораздо раньше. – А ты мог бы слегка и соврать, – сурово заметил я.
– Слегка соврать – все равно что слегка расплакаться, частично вскрыть вены или на некоторое время умереть.
– Умный стал, вижу…
– Сам же научил, – усмехнулся мой Ванечка.
– Не помню.
– В Афгане, когда я еще молодым воином был. Вот запомнил… А Ленка, между нами, мужиками, Володя, мне самому очень нравится.
– И что теперь? – спросил я, ощутив вдруг еще большую пустоту.
– Расходимся, – просто ответил Ванечка. – Я без нее не уеду.
«И ведь не уедет», – подумал я, чувствуя, что все кончено.
Я протянул ему руку, сказал «спасибо», как в старые, добрые времена, когда я был командиром, а он моим подчиненным, и мы оба носили совершенно одинаковую полевую форму «афганку», и было ощущение бесконечности времени, особенно тогда, в марте, когда мы самыми последними выходили из войны в бесконечный, светлый мир… Я пожелал ему удачи и еще сказал:
– Деньги верну на твой адрес.
– Да брось ты, – отмахнулся он. – Какие могут быть счеты…
Ну что, други, взгрустнулось? Говорят, что к столице нашей Родины присоединилось еще много других городов, которые отныне слезам не верят. И я не верю, и вас не заставляю. Каждый плачет по-своему. Если желает самовыразиться таким способом.
Помните, как я плыл через Днестр? Когда вспыхнула красная ракета, мне показалось, что обступили меня кровавые волны, и я один, брошенный, отверженный человек с мокрым лицом и пересохшими слезотоками, израненный, битый смертным боем, с этой вспышкой смертельной ракеты над головой остро ощутил не одиночество, не раскаяние, а пронзительную жажду жизни. И что я еще мог почувствовать, великий умник, случайно попавший между двумя уничтожающими друг друга берегами?
Я знаю, на мою долю еще хватит красных рек, потому что не извелись еще в нашей человечьей натуре инстинкты, свойственные простейшим и насекомым, и изувеченная хоменковская муха – не самый страшный символ вселенской тупости нашей биологической популяции… Они зовут меня, красные реки, и что мне еще надо, насмешнику и ветрогону, перекрестившему друга, которому сплеча, не думая, подарил свою тихую, ласковую и счастливую судьбу.
Ну что, други… Неужто на самом деле думаете, что все так гнусно?
