Кирилл Казанцев - Доказательство чести
— На пол!.. УБОП!.. — скатившись с лестницы, закричал он.
В проеме двери перед ним стояли Шебанин и молодая женщина. Сыщик УСБ ГУВД на секунду пожалел о том, что отослал стажеров вниз.
— Шебанин!..
Свет погас. Локомотив выключить его не мог, он был на пороге, значит, сообразила его спутница. Едва площадку залила темнота, Копаев услышал ее истерический визг.
Держа пистолет стволом вверх, чтобы случайно не выстрелить по живой цели, оперативник выбросил вперед ногу.
Эта женщина!.. Она отвлекла его внимание и вселила страх за ее жизнь.
Копаев мог выстрелить в любой момент. Он был уверен в том, что тут же получит пулю, если не сделает этого, но не мог стрелять туда, где только что стояла женщина.
Боли не было. Лишь ощущение, что Шебанин ударил его кулаком в живот. Почему так слабо? Едва поняв, что кулак врезается ему под ребра, Копаев напрягся. Но рука противника уткнулась в пиджак, скользнула поперек живота и отскочила обратно.
Что за черт?!
Антон уже понимал, где находится Локомотив. Он хотел ударить его по голове пистолетом, но рука, словно ватная, лишь слегка поднялась над головой.
Что за черт?!
Его толкнули в грудь, и он полетел к стене. Надо встать! Как это трудно… Какой-то сон!..
Он сидел у стены и изумленно смотрел, как Локомотив затаскивал в лифт молодую женщину, не перестающую кричать. Ее глаза, уставленные прямо на Копаева, были безумны.
Надо встать. Почему ничего не выходит?.. Это сон. Как при болезни, когда убегаешь от чудовища, а ноги едва шевелятся. Неужели он заснул у квартиры Локомотива? Быть такого не может. Почему он размышляет и делает выводы?
Стажеры слышали хлопок двери подъезда, но не видели того человека, который из него вышел.
— Нам позвонили бы на мобильник, если что, — успокоил один стажер другого. — Блин, надо было его прямо там вязать!
Снова наступила тишина.
Земцов приехал через три минуты. СОБР — через семь. У порога квартиры, где скрывался Локомотив, они обнаружили лишь капли крови.
Стажеры недоуменно переглянулись. Того человека, который привел их на адрес, здесь не было.
— Обыскать чердак! — приказал Земцов, понимая между тем, что это бесполезно. — Кто вас сюда направил?! — Он развернулся к стажерам.
— Прокурор Пащенко. С нами был еще…
— Где третий?!
— Не знаю, — ответил за двоих один из стажеров.
Земцов переговорил с Пащенко и через минуту уже знал имя этого человека.
— Вот черт! Пащенко, ты что делаешь?! Копаева порезали!
Пащенко бросил мобильник в карман пиджака и быстрым шагом вышел из кабинета.
Локомотив нажил себе кровников.
Простить можно многое. К примеру, убийство Эфиопа. Для этого надо лишь смириться с тем, что криминальная борьба — такая же классовая, как и та, в которой участвовали все без исключения на протяжении многовековой истории государства Российского. Смерть Рожина на этом фоне — лишь короткий, едва заметный штрих в огромной картине. Понятна даже подлость по отношению к ни в чем не повинному следователю. Дело бандита — подставить. Противоборствующая же сторона должна разобраться и понять. Если ты плевать на это хотел, то грош цена тебе в этой борьбе. Преступность никуда не денется. Она как была, так и есть. Ей гарантирована дальнейшая жизнь. Значит, тебя просто победили.
Но никогда не смей поднимать руку на того, кто разобрался, понял суть дела и пришел за тобой. До того момента, как ты вонзишь в него нож, тебя расценивают как противника, не считают скотом. Едва милиционер, сдерживая кишки, вываливающиеся из чрева, валится на пол — ты вывел себя из категории людей, которых понимают.
Так Яша Шебанин нажил себе врага не классового, а личного. Локомотив забыл основной закон авторитетного человека, которого понимают. Не убий мента. Он проиграл уже в тот момент, когда вместе с женой выбегал на улицу. Яша знал, что сейчас он сумеет бежать и укрыться. Потом Локомотив состарится, и уже ничто не позволит его наказать по закону. Но он проведет все эти дни до естественного ухода в ужасе, ожидая, что к нему придут. Каждый стук в дверь квартиры, любой скрип петель оконных ставен будет заставлять его сердце сжиматься. На середине этого кошмарного пути он уже перестанет разбираться в том, что лучше.
А относительно Подлизы Локомотив был прав. Владимира Грошева задержали на третий день его официального свободного плавания. Как и предполагал Яша, это произошло в час разврата. Подлиза хорошо набрался в кафе и вдруг почувствовал непреодолимую тягу к женской ласке. Думая, что найдет ее у проститутки, он отправился в гостиницу, снял номер, тут же вызвал знакомых сутенеров и заказал красивую, шатенистую. Ладно, можно рыжую, скромную, в платье, а не в джинсах.
Ему привели блондинку в джинсовой юбке, которую нельзя было назвать красивой даже при тяжелом алкогольном опьянении. Однако к тому моменту Подлиза был пьян не тяжело, а абсолютно. Если пациент находится в таком состоянии, то врачи-наркологи даже не берутся определять степень алкогольной интоксикации. Они подозревают, что это не опьянение, а инфаркт.
Проститутка честно провела у постели клиента всю оплаченную ночь, а под утро, едва за окнами забрезжил рассвет, засобиралась восвояси. Подлиза выходил из сна так, словно спускался с картины Малевича — ступенька за ступенькой.
Проститутку он остановил уже в дверях и полюбопытствовал:
— Ты куда это побежала?!
— Все, время вышло, — честно ответила она.
— Ну, ты-то, может, и все, — возразил Вова. — А я даже ничего не почувствовал. Только пришла, и уже все? Нет, дорогая, давай по полной программе. Начнем прямо сейчас.
Выспавшаяся проститутка предложила ему позвонить сутенерам, договориться и доплатить, чем привела Подлизу в бешенство.
— Вы что, мышкин дом, кинуть меня решили?! Я вам сейчас такой договор организую, что…
Далее шло перечисление того, что может произойти в том случае, если его и дальше будут раскручивать на переплату. Проститутка попалась не из хлипких — такие в «Интуристе» не работают! — и подняла визг. Через минуту, за которую Подлиза безуспешно пытался овладеть продажным телом, к двери номера сбежались горничные и сутенеры. Для Грошева все обошлось бы благополучно, если бы не эти проклятые опера из подразделения охраны порядка в гостиничном комплексе.
Отдел нравственности, будь он неладен. На бумаге не существует, а де-факто — вот он, в лице старшего оперуполномоченного. Мало того что его взору предстали и проститутка, и сутенер. В этом событии он усматривал еще и половое насилие.
Подлиза с похмелья схватился было за ТТ, вчера купленный у армян, и это стало последней каплей. В дежурке выяснилось, что клиент находится в федеральном розыске. Через три минуты после прихода на работу опер нежданно-негаданно получил в руки одно раскрытое преступление, а Земцов овладел телом Подлизы. Все произошло настолько быстро, что ни Земцов, ни даже сам Грошев не понимали, что случилось.
В УБОПе Подлизе задали один-единственный вопрос:
— Где Локомотив?
Сказать, что его били до полусмерти, было нельзя, но и утверждать, что дело обошлось совсем без этого, тоже не стоит. Сперва Грошев сказал все, что знал, но оперов из антимафиозного ведомства это не устраивало. Тогда Вова изложил то, о чем мог догадываться на данный момент. С ним разговаривали еще, и он поведал те тайны, о которых мог бы узнать в будущем. Но операм и этого показалось мало.
Через шесть часов непрерывной беседы Подлиза наконец-то выдал на-гора все от начала до конца и оказался в руках транспортной прокуратуры. История повторилось. Пришлось снова рассказывать. Особенно ту часть, которая вспомнилась после недавних шести часов, проведенных в УБОП.
Около четырех часов дня адвокат Яновский зашел в здание суда Центрального района. Через сорок минут он покинул его, вынося в своем портфеле постановление об освобождении из-под стражи заместителя транспортного прокурора Александра Ивановича Пермякова.
Сашка вышел из ворот тюрьмы, ежась под солнечными лучами. Он медленно подошел к знакомой машине, дрожащей рукой открыл дверь и сел внутрь. Там его ждали Копаев и Пащенко.
— Что с тобой? — спросил Пермяков, разглядывая Антона, который прижимал ладонь к боку и был бледен.
— Так, ерунда. С Локомотивом сцепились.
— Резаная рана у него там, — объяснил Пащенко. — Садись, Пермяков, поехали.
Когда водка почти закончилась, а на закат над Исетью уже больно было смотреть, он не выдержал. После месяца нахождения в камере Сашка исхудал не только телом, но и душой. Напряжение, коим он был заряжен в тюрьме, стало покидать его только через несколько часов нахождения на воле. Истерик не было, он был слишком силен и не позволял себе срывов. Появились усталость и дурман, но причиной тому было не спиртное. Под переглядки Копаева с Пащенко он смотрел через стакан с остатками водки на красное солнце, бормотал что-то и морщился как одержимый.
