Андрей Воронин - Спасатель. Жди меня, и я вернусь
Стрельников сидел впереди, держась одной рукой за приваренную к передней панели железную скобу, прямой, как палка, и смотрел прямо перед собой. Трость стояла у него между колен, и фигурная серебряная рукоятка весело сверкала в лучах послеполуденного солнца. Вблизи было видно, какая она массивная и как тонко, с массой мелких рельефных деталей, сработана. Так и подмывало рассмотреть ее поближе, потрогать, повертеть перед глазами. Вообще, Андрей давно заметил за своим компаньоном страсть к солидным, красивым, сделанным на века вещам и нисколько не удивился бы, узнав, например, что костюмчик, в котором он щеголяет в данный момент, лет сто назад был сшит для какого-нибудь британского полковника.
Не снижая скорости, они проскочили через поселок, смахивающий на декорацию к фильму ужасов, где среди разрушающихся дощатых строений слонялись немногочисленные субъекты, действительно похожие на зомби, и снова вырвались на оперативный простор. Над северо-западным горизонтом синела полоска невысокой горной гряды; длинные пологие холмы, похожие на застывшие океанские волны, чередовались с ложбинами, в море серебристой травы то и дело виднелись проплешины каменных россыпей. Стрельников достал тонкий серебряный портсигар, но курить не стал – видимо, вспомнил, что в машине присутствует несовершеннолетний да вдобавок еще и некурящий компаньон. Андрея подмывало поинтересоваться, как дела в Москве, уладил ли Виктор Павлович, как собирался, разногласия с конкурентами. Но он промолчал: коль скоро Стрельников прибыл на место в срок, все проблемы, надо полагать, были решены – несомненно, решительно и жестко, в фирменной манере упомянутого господина, под внешним старомодным лоском которого скрывался умелый и беспощадный боец.
Ехать пришлось довольно долго, без малого полтора часа. Незадолго до окончания этого срока, наполненного немилосердной тряской и оттого показавшегося втрое длиннее, впереди открылась свинцово-серая гладь океана с торчащими из нее черными клыками скал. Дорога подобралась к самому краю обрыва, и внизу, как на ладони, распахнулась небольшая уютная бухта. Почти круглая, с выходящим в открытое море узким горлом, она представляла собой идеальное укрытие от шторма, но крутые берега и чересчур узкий проход делали ее непригодной для стоянки больших рыболовецких траулеров, не говоря уже об океанских военных судах.
У берега, отчетливо белея на фоне темной глубокой воды, стоял корабль – не тральщик, не буксир или какая-либо другая рабочая посудина, а именно корабль. Наверное, это была яхта океанского класса – не новомодная быстроходная скорлупка с обводами реактивного истребителя, а именно корабль в привычном понимании этого слова, с гордо поднятым острым носом, высокой палубной надстройкой, опоясанной галереями прогулочных палуб, и солидным водоизмещением. От клотика до ватерлинии он был выкрашен в белый цвет и издалека напоминал воплощенную мечту.
– Ого, – снова опередив Андрея, изумленно протянул Женька Соколкин. – Это что, наше? Мы на этом, что ли, поплывем?
– Плавает дерьмо, – вертя баранку, назидательно сообщил Слон, – а моряки ходят.
Стрельников повернул голову и несколько секунд молча смотрел на него.
– Это ж не я придумал, так на флоте говорят, – торопливо, с виноватыми нотками в голосе добавил Слон.
– Тоже мне, Синдбад-мореход, – фыркнул Моська. – Где ты, а где флот?
– Мы на этом пойдем? – сделав необходимую поправку, нетерпеливо повторил Женька.
– Совершенно верно, – подтвердил Стрельников. – На этом.
– А это что?
– Это – дизель-электроход, – сказал Виктор Павлович. И, подумав, добавил: – Грубо говоря. Называется «Глория».
– Надо было назвать «Эспаньолой», – сказал Андрей. Удержаться было просто невозможно. – Помните: как вы судно назовете, так оно и поплывет?
– Вообще-то, мне это глубоко безразлично, – сказал Виктор Павлович. – По-моему, «Глория» – неплохое имя для корабля. Звучное.
– «Глория» по-русски значит «слава», это вам запомнится легко, – процитировал Слон, которого, судя по всему, долгое пребывание вдали от грозного работодателя основательно расслабило.
– Совершенно верно, – кивнув, спокойно повторил Стрельников. Судя по нулевой реакции на выходку Слона, старая дворовая песня, повествующая о злосчастной судьбе одноименного парохода, который перевозил лошадей и затонул, наскочив на мину, была ему неизвестна.
– Типун тебе на язык, – сказал Моська Слону, демонстрируя близкое знакомство с дворовым фольклором.
Слон лишь неопределенно хмыкнул в ответ и, слегка притормозив, аккуратно повел машину по узкому серпантину, что, пугливо прижимаясь к каменному боку береговой кручи, спускался с обрыва к крошечному галечному пляжу на берегу бухты.
2Ветер заунывно посвистывал среди изглоданных эрозией камней, снизу доносился несмолкающий шум прибоя. Потом послышался знакомый мягкий щелчок зажигалки, вкусно потянуло табачным дымком. Шар, прозванный так не столько из-за своей обширной лысины, сколько из-за чересчур трепетного, щепетильного к ней отношения, опустил бинокль, резко обернулся и одним точным движением выбил только что прикуренную сигарету из губ заскучавшего Кувалды. Сигарета завалилась в щель между камнями, дымясь, как подбитый винтомоторный истребитель. Шар со скрежетом сдвинул камни каблуком высокого армейского ботинка, и струйка дыма иссякла.
– Обалдел, что ли? – сквозь зубы поинтересовался он.
– Да ты чего, Саня? – удивленно откликнулся Кувалда. – С такого расстояния они сигнальный костер не заметят, не то что сигарету!
Шаром его называли исключительно за глаза. К частичной потере своего волосяного покрова он относился чрезвычайно болезненно и на шутки по этому поводу сильно обижался. Обида его проявлялась по-разному, в зависимости от личных качеств, должности и воинского звания обидчика, но безнаказанным никто из шутников до сих пор не оставался, и месть Шара всегда многократно превосходила размеры нанесенного оскорбления. Поэтому, а еще потому, что среди нормальных, адекватных людей лысина давным-давно не считается достойным упоминания недостатком, Шара никто не дразнил. Друзья называли его Саней или Сашей, реже – Александром; для знакомых он был Александр Васильевич, для подчиненных – товарищ майор, а для начальства – майор Соломатин или просто майор. Женька Соколкин, ничего о нем не зная, про себя окрестил его Оранжевым из-за цвета куртки, в которую Шар был одет во время их недолгого знакомства. Сейчас Шар, он же Оранжевый, щеголял в камуфляжном костюме без знаков различия и армейском кепи без кокарды, под которым скрывалась его знаменитая лысина.
– Во-первых, ты в дозоре, – напомнил Шар.
– А во-вторых?
– Достаточно и «во-первых». Но для особо одаренных могу пояснить: во-вторых, друг ты мой недоразвитый, у людей, которые смогли зафрахтовать такую посудину, наверняка хватило денег и на бинокль. А возможно, что и на хорошую винтовку с телескопической оптикой. Посмотри, там, на пачке, должно быть написано: «Курение убивает». В данном случае это верно, как никогда.
Кувалда вздохнул, сорвал угнездившуюся в трещине скалы травинку и сунул ее в зубы. Он тоже был майор, но командовал тут Шар – как, впрочем, и всегда.
Убедившись, что порядок и дисциплина восстановлены, Шар возобновил наблюдение. Они сидели в уютном каменном гнездышке на краю отвесного берегового утеса у выхода из бухты. Стоящая на якоре «Глория» была отсюда видна как на ладони. Шар поднес к глазам бинокль. Машины – командирский «уазик» с брезентовым верхом и тентованный трехосный «Урал» повышенной проходимости – уже стояли на пляже. Крепкие ребята в гражданской одежде, которая могла обмануть разве что стороннего и притом не слишком внимательного наблюдателя, сноровисто выгружали из кузова «Урала» длинные деревянные ящики защитного цвета. В ящиках могло быть все что угодно, но, зная человека, организовавшего эту экспедицию, было нетрудно догадаться, что там отнюдь не макароны.
Шар навел бинокль на корабль, с которого уже спускали шлюпку, нашел то, что искал, и, удовлетворенно хмыкнув, протянул оптику Кувалде, свободной рукой показав, куда именно следует смотреть. Кувалда поднес бинокль к глазам, подрегулировал резкость и некоторое время молча рассматривал стоящего на верхней палубе «Глории» человека со снайперской винтовкой Драгунова в руках.
– Ладно, ладно, – проворчал он, возвращая бинокль. – Убедил. Ты начальник, я дурак…
– Дурак, Геша, это не должность, а характеристика деловых качеств и умственных способностей, – просветил его Шар, возвращаясь к прерванному занятию.
Шлюпка подошла к берегу, волоча за собой расходящиеся широким клином пенные усы, и вскоре двинулась обратно, увозя прикрытые куском брезента ящики. Она заметно осела под тяжестью груза; это служило лишним подтверждением тому, в чем Шар и так не сомневался: ящики были увесистые, и это еще очень мягко сказано.
