Юрий Комарницкий - Возвращение на Подолье
Этот человек имел удивительную способность находить единственно правильный выход в самых сложных ситуациях. Франц успокоился. Через двадцать минут они сидели в шикарном номере, обставленном арабской мебелью. Еще через пять минут официант вкатил столик с выпивкой и закусками.
Алкоголь временно разутюжил сжатые в комок нервы. Франц пил и пил, отгоняя мрачные мысли. Он так и уснул с фужером в руке в мягком кресле перед экраном телевизора.
Пробуждение было тяжелым и мучительным. Память мгновенно возвратила его в последние события, а выпитая непомерная доза алкоголя вызвала тошноту. Обессиленный и больной под давлением этих двух факторов, он не знал что делать дальше.
— Плохая у тебя закалка, художник, — раздался бодрый голос из ванной. — Брось хандрить, прими душ. У нас будет напряженный день.
Голый Василий вышел из ванной и подошел к Францу. Как ни было художнику плохо, чисто профессионально он не мог не залюбоваться этим телом — сильным и гармоничным, словно сработанным античным скульптором.
— Послушай, Василий, ты столько отсидел, как это тебе удалось?
— Что удалось? — непонимающе уставился тот.
— Сохранить себя в такой великолепной форме.
— Ну, ты, брат, даешь! — рассмеялся Василий. — Именно в зоне, если ты конечно независим, времени хватит и на самообразование и на занятия спортом. Правда, большинство, прежде чем добиться этой самой независимости, отправляются в царство теней.
— Как это понять?
— Чтоб избежать матерщины и жаргона, попробую объяснить популярно. К примеру, перед тобой спринтерская дистанция с препятствиями. Если ты её сумеешь преодолеть, не свалишься в лужу, не сломаешь ногу, пробежишь хорошо — у тебя будет передышка до следующего соревнования. Если все перенести на лагерную жизнь, передышка будет длиться до следующего срока и следующей зоны. На воле передышка длится недели, в зоне — годы.
— Я вижу ты не всегда брал хорошо барьеры, — сказал Франц, указывая на многочисленные шрамы на теле Василия.
— Всякое бывало, — улыбнулся Василий. — Но, заметь, во время я укладывался всегда.
После странного диалога Франц почувствовал прилив сил. Рассеяный под давлением тяжких дум бойцовский дух опять сконцентрировался в груди, призвал к активным действиям.
Час спустя они вышли на Калининский проспект.
— Поскольку все гениальное простое, — сказал Василий, — мы должны выловить хотя бы одного “бультерьера” Жарылгапова. Они контролируют Калининский, это сделать будет несложно. Затащим в подвал, хорошенько намнем уши и он нам выложит, где у Жарылгапова база. Не ссы, пацан, я такие вещи проделывал десятки раз.
Возле уже знакомого магазина “Юпитер” толпились продавцы оптики и другой фотографической дребедени. Своеобразный импровизированный базарчик, которыми сплошь покрыты все страны СНГ.
— А вот и рэкет, — указал Василий на толстозадых белобрысых парней в ярких спортивных костюмах. — Обрати, Франек, внимание на рожи… Свинные глазки, толстые носы и похотливо вывернутые губы. Небось, через каждые два часа бегают жрать пирожные. Еще, наверняка, любят проституток. Заставляют в кабаках под столом делать минет. Когда попадают в зону и не имеют поддержки, за кусок хлеба начинают работать на “кума”[58]. Запросто сдают своих и заканчивают в бригадах педерастов.
— Берем вон того, что покрепче. У него рожа наглючая, мне с ним будет интересно.
Франц посмотрел на Василия и увидел в его глазах лихорадочный блеск. “Да, много потеряли спецслужбы страны, когда прозевали этого человека. Интеллект, физическая подготовка и удивительное, можно сказать красивое, желание рисковать. Разве не эти качества являются главнейшими для работников тайного фронта. Впрочем, еще не поздно. Он молод. Если человек представляет ценность — зона не может быть помехой.”
Из тумана размышлений Франца вывел толчок в плечо.
— Франек, ты что, уснул? Он пошел в платный туалет. Давай в темпе. Ждем его на выходе.
Толстозадый был в туалете уже добрых пятнадцать минут.
— Что он там делает? — цедил сквозь зубы Василий. — Бутерброды падло жрет или онанизмом занимается?
— Может, понос?
— Не дай Бог, тогда он при разговоре с нами точно всю малину обосрет.
На двадцать пятой минуте толстозадый выполз из туалета.
Не обращая внимания на окружающих, Василий пошел прямо на него. Подойдя вплотную, он выхватил парабеллум и резко ткнул ствол толстозадому в рыхлый живот.
— СБ[59], пойдешь с нами, парень. Берите его, лейтенант!
От неожиданности Франц растерялся. Кое-кто из зевак уже стал буксовать. Толстозадый заложил руки за спину.
— Наручники, лейтенант, можете не одевать, до машины тридцать метров. Если дернется, стреляйте!
Через проходной подъезд они быстро ушли с Калининского в район Старого Арбата. Василий спрятал пистолет и вел толстозадого крепко сжимая руками запястье и кисть правой руки.
— Вы чё, ребята, делаете? Вы не знаете с кем имеете дело!
— Знаем, знаем. Веди себя тихо, если хочешь сохранить позвоночник целым, — шепнул ему Василий. — Мы почти на месте.
Они спустились в черный провал подвала старого московского дома. На ступеньках толстозадый неожиданно вырвал руку, пригнулся и сделал попытку ударить Василия головой в живот. Колоссальной силы удар пришелся не в живот, а в колено Василия. Голова издала треск спелого арбуза и толстозадый полетел по ступенькам вниз.
— Не понимаю, из каких соображений они исходят, когда берут качков на работу. Другое дело в порту мешки таскать или под фундамент ямы рыть. Вставай, орел, нам предстоит серьезная беседа.
Единственным ценным качеством толстозадого было умение молчать. Короткие удары Василия садили его на роскошную задницу, он поднимался и упорно продолжал твердить:
— Я сам по себе, не знаю никакого Жарылгапова.
Василий начинал нервничать.
— Ладно, парень, к зуботычинам ты, я как вижу, привык. Но, дорогой, видишь ли, у нас нет выхода. Ровно через минуту ты мне все скажешь, а не скажешь…
Василий вытащил из нагрудного кармана опасную бритву.
— Сейчас я тебя буду резать по китайской методике. Сначала вырежу глаза, потом кастрирую, а затем спущу шкуру.
Франц испугался. В свете фонарика глаза Василия отсвечивали странным красным огнем.
Василий резко ударил толстозадого коленом под дых. Тот упал на колени, затем Василий схватил его за волосы. Франц не успел сообразить, как сверкнула полоска стали и толстозадый закричал.
— Смотри сюда, это твое ухо, пидар, — ткнул Василий окровавленный комок в лицо толстозадого.
Франц закричал.
— Отпустите его! Как вы можете, немедленно отпустите!
— А ты, художник, слабак, — выдавил Василий. — Где-то на окраине Москвы бойцы Жарылгапова, вроде этого, методически насилуют ваших девушек, а ты распускаешь сопли.
— Я не могу это видеть, неужели ты не понимаешь?
— Сможешь! Сейчас, если он мне не скажет где хата Жарылгапова, я вырежу ему глаз.
Толстозадый начал учащенно дышать, а затем зарыдал.
— Я скажу, не надо! Я скажу!
— Говори!
— В Мытищах. Адрес: Пушкинская, 40, квартира 1. С квартиры есть ход в изолированный подвал.
— Вот и хорошо, вот и молодец. Сейчас мы пойдем с тобою в аптеку, смажем йодом твое ушко, забинтуем и поедем в Мытищи. Я ведь тебе оттяпал самую малость… Верхушку айсберга. Пустячный хрящик. В мочку сможешь вдеть хоть две сережки. Ты ведь у нас бретёр. По дороге веди себя, Леха, хорошо… так тебя зовут?.. Или не Леха?.. Мне почему-то кажется Леха. Говоришь, Игорь? Ладно, Игорь, по дороге веди себя тихо, иначе подстрелю. Станешь инвалидом.
Через час, садясь в такси, они уже напоминали персонажей Ремарка — неразлучную тройку друзей.
Качёк Игорь полностью уяснил преимущество ловкости и железной воли перед горой слепых мышц и бычьего упрямства. Тугая повязка гармонично вписывалась в толстощекую рыжую физиономию, вызывала умиление и желание сказать: “Пренеприятнейшая вещь эта зубная боль.”
Дом, возле которого они остановились, был явно построен в прошлом веке. Бурый кирпич, круглые башни — все дышало солидностью ушедшей эпохи. На Франца опять накатил нервный озноб — предвестник бурных событий. Василий вел себя спокойно, даже игриво.
— Как ты думаешь, Игорек, они тебя узнают? Может, снять повязку? С купированными ушками ты сразу произведешь фурор.
Толстозадый угрюмо молчал. Непроходимый мозг все же выдавал информацию, что в неизбежной перестрелке первая пуля достанется ему.
— Брось дрожать, Игорек, — не унимался Василий, — посмотри на жизнь философски. Не всегда тебе террорезировать бедное население. Как говорят господа следователи: “Сколько веревочке не виться, конец будет”.
Василий понимал, что в этой ситуации подобные слова лишние. Но годы, проведенные в тюрьмах и лагерях, давали о себе знать. Там сломленному противнику никто не подаст руку. Его просто добивают.
