Эльмира Нетесова - Фартовые
Берендей же, державший в своих руках громадную «малину», хорошо разбирался в людях. А потому недостатки бугра приметил сразу. Понял, что Медведь не потерпит конкурента, а значит, либо оговорит его перед администрацией, либо разделается руками зэков. Медведь не простил бы и той первой стычки, когда Берендей изрядно покалечил троих мужиков, но тогда администрации зоны стало бы известно о «ландышах». Хотя вряд ли это заинтересовало бы ее. Главное, что работяги Медведя не бузили, выполняли план. Ну, а если и объявится кто-то на поверке с побитой рожей или не поворачивающейся шеей, списывали на условия жизни. Мол, сами разберутся. Да и зэки не спешили в санчасть, боясь лишиться зачетов.
Берендея с бараком связывал лишь щуплый, низкорослый
Харя. Едва выйдя из санчасти, он, еще хромая на сломанную йогу, появился на работе. Встал в паре с Берендеем.
— Ты куда, заморыш, иль место свое запамятовал? — положил на плечо волосатую руку Медведь.
Харя и рот не успел открыть.
— Отвали от фрайера, не то с родной мамой не успеешь попрощаться, — подскочил с ломом в руках Берендей.
Медведь отошел, унося в себе злобу.
Случалось, напарники за весь день словом не обмолвятся. Молча едят рядом, молча уходят и возвращаются с работы. Молча стирал Харя свое и Берендеево белье. А фартовый так же молча вырезал себе и Харе деревянные ложки и кружки. Свои, отличающиеся от других.
А когда Берендею пришла посылка с воли от кентов, выложил все перед Харей. И лишь курево разделил пополам.
Увидевшие это зэки вначале зашептались, а потом и вслух заговорили, что, мол, Харя стал подружкой фартового. Слушок этот, как затравку, пустил Медведь.
Берендей, услышав, вскочил разъяренный. Схватил за горло первого же попавшегося под руку клеветника, тот выпученными от страха и боли глазами указал на бугра.
Берендей выпустил старика. Тяжело ступая, наливаясь яростью, как хмелем в былые времена, пошел на бугра.
Притих, будто вобрал голову в плечи, барак, в ожидании страшной грозы.
Медведь почесывал сытое после ужина волосатое брюхо. Он улыбался, в упор не замечая подходившего Берендея.
— Встань, падла! — коротко рявкнул фартовый.
— Чего?! — так к Медведю никто не рисковал обращаться. Он вмиг понял, что этот день, может статься, вычеркнет его из числа бугров. И тогда не он, а им начнут помыкать зэки, вспомнив все обиды, а их у каждого накопилось немало.
Медведь оглядел зэков. Те не спешили вступиться за бугра, выжидали. И, сорвавшись с нар черной тучей, бросился бугор на Берендея озверело. Едва успев крикнуть:
— Я те покажу, кто с нас падла!
Фартовый встретил его кулаком в челюсть. Медведь отшатнулся, но успел задеть Берендея в скулу. Фартовый будто удар током получил: удар по лицу для вора его ранга считался оскорбительным.
Поддев Медведя в солнечное сплетение, сбив дыхание, вторым ударом угодил снизу в подбородок. Кулаки фартового заработали, как будто их направляли разжавшиеся стальные пружины. Привыкший повелевать, Медведь оказался неискушенным в яростной кулачной драке.
Бугор падал, сшибленный с ног, снова вскакивал, пытаясь поддеть Берендея на кулак, но тот всякий раз опережал и Медведь с грохотом отлетал на нары, влипал в пол, в стены.
В это время из барака выскользнул молодой зэк…
— Будешь помнить, что ботаешь о фартовых. Я тебя научу, пидер, уважать закон, — въезжал фартовый Медведю кулаком в печень. Тот уже не вскакивал. Вставал трудно. Видя, что голыми руками Берендея не взять, шмыгнул рукой под матрац за кастетом. Фартовый заметил. Но в эту секунду дверь в барак распахнулась и целый наряд охранников затопал по проходу к Берендею. Тот обернулся. Медведь воспользовался. Удар в затылок свалил с ног фартового. Уже в шизо он пришел в сознание.
Никто не спросил Берендея ни о чем. Целый месяц на чурбаке, на бетонном полу, на кружке воды и куске хлеба просидел он в штрафном изоляторе. Не один, конечно. Были и другие. Среди них оказался фартовый из Холмска. Тот попал сюда за отказ от работы. Его, как и Берендея, определили в барак к работягам.
— Эх-х, раньше эту зону фартовые держали. Буграми воры в законе были. А теперь что за жизнь пошла? Пацаны верховодят. Порядочному нору дышать но дают. Норовят из нас шнырой сделать. Измельчали теперь фартовые. И как назло ни одного кента нет. Седьмая ходка эта у меня. Прежние были клевыми. Нынче западло стало нас держать в ажуре. В зоне одни фрайера…
Берендей слушал и не слышал. Прямого его участия в убийствах беспредельщиков из банды Кляпа доказано не было. Добровольной смертью своей Привидение принял все на себя. Ну, а нужно ли все это было? Теперь такие как Медведь верховодят. У него и статья-то смехотворная — вторая судимость за хулиганство. Ан на безрыбье и рак рыба, верно говорят. Сталкивая мужиков с ворами, чтобы окончательно сломить их, начальство, само того не желая, порождает насилие, никем уже не управляемое. «Духовный беспредел», — морщился Берендей от боли, ощупывая разбитый затылок. Вместо редких шмелей, которые куса ют-то либо дурно пахнущего, либо не в меру руками размахавшегося, — тучи комаров и гнуса. Уж эти никого не минуют, — жалят всех без разбору. На любую кровь падки. Вон те, кто недавно с воли, рассказывают: от хулиганья проходу мет ни в городе, ни в селе. Не из-за навара — по пьяному куражу загробить могут любого встречного. Вот и переросла по тюрьмам и лагерям жестокость по отношению к ворам — в жестокость вообще, в бессмысленную агрессивную озлобленность. Возвращаясь домой, такие люди кичатся тем, что, побывав в
заключении, уже не боятся его. Вон тот же Медведь. На воле был просто грузчиком. А здесь, имея реальную власть над зэками, возомнил себя вершителем их судеб. А сколько таких… Или взять Никифора. Жил мужик тихо, незаметно. Чтобы детей легче на ноги поднять, самогонкой приторговывал. Упекли его за это в лагерь общего режима. Ненадолго. Но и этого хватило: ожесточился человек, растеряв по нарам добро в душе своей. И, вернувшись домой, все косился на соседа, который против него на суде показания давал. А по пьянке не удержался — подпустил соседу «красного петуха». Несколько домов от того пожара в селе сгорело. Родные дети от Никифора отреклись. Прямо на суде. Теперь деваться некуда — к Медведю поближе держится. Тот, единственный в бараке, одобряет Никифора. Вот уже и два сапога — пара.
Жестокость… И судебными приговорами нередко она насаждается. Один из тех, кто неудачно пытался отыграть у Медведя жизнь Берендея, — вовсе ни за что сюда попал. С первой судимостью — на строгий режим. Монтер шел с работы. По случаю получки выпил пару кружек пива. А тут — трое пьяных мордоворотов. Увидели деньги в руках: «И нас угости!» — требуют. Да не по-людски, а матерно. Обозвал их ханыгами человек и — домой. Да не далеко ушел. Нагнали те трое — на кулаки взяли. Дескать, не уважаешь… Жестоко били. Ну, и не стерпел мужик, когда сознание уже мутиться стало. Выхватил отвертку, с которой на работе не расставался, и воткнул не глядя. Оказалось, прямо в сердце угодил. Так и стал убийцей. «А ведь это — необходимая оборона», — вспомнил Берендей полузабытую статью из Уголовного кодекса. Но вместо оправдания, которое не только по закону, а и просто по здравому смыслу полагалось, попрекнули человека в суде за то, что не убежал он, не спрятался и — упекли на восемь лет, присовокупив к обвинению и выпитое пиво, как отягчающее обстоятельство. Жена — не всякая столько лет ждать станет — тут же развод взяла. Для зэков развод в момент оформляют. Вскоре замуж вышла. Теперь, смеется Медведь, тебе, человече, на воле кислород перекрыт: без прописки на работу нигде не возьмут, а без работы — нигде не пропишут. А будешь по чердакам скитаться — как бродягу засудят.
«Вот так и меня в малину сблатовали», — вернулся памятью в Далекую молодость Берендей. — Только этим неудачникам и к фартовым путь заказан. В нашем деле особая психология и сноровка надобны. Такое и за годы обучения не всякому дается. И уж лучше оставаться мне вором, хоть знаешь за что мучаешься, чем скотом, который ведут на бойню за просто так… А Медведей все больше становится. И никакой лагерь их в человеков не переиначит. И пока есть Медведи — нужны и Берендеи, в какой бы шкуре они не обретались».
Так размышляя, Берендей незаметно задремал. Во сне ему виделись кенты его малины: они пересчитывали общак, требовали свой навар, пили, дрались и мирились.
Впрочем, наверное, так оно и было. Но за тем всем не забывали и о нем. Берендее. Частенько он получал от них весточки и посылки.
Конечно, эти письма шли в обход лагерной канцелярии. Их проносили те, кто прибывал в зону и умело, рискуя многим, уберег от обысков.
Берендей отвечал короткими записками, которые отправляли вольнонаемные. Не жаловался на тяготы. Советовал не соваться в Оху, запрещал мокрить отколовшихся кентов, если они не ссучились.
