Александр Ольбик - Дикие пчелы на солнечном берегу
Ему показалось, что сзади кто-то наблюдает. Не в силах преодолеть страх, Волчонок лег на живот и притаенно стал вглядываться в полумрак. Что-то впереди шерохнулось — светлое пятно как будто перемещалось от вишен в сторону хаты. И в ритме передвижения этого таинственного нечто он уловил намек на тяжелую, загребастую походку Того, кто еще недавно был в пуне и чья зловещая тень взгорилась на пороге хаты. Ромка вжался в землю и, чтобы не закричать, изо всей силы прикусил руку. Но то, что ему казалось живым существом, было всего лишь молоденькой осиной, поигрывающей своими листьями-перевертышами.
Когда из-за туч внезапно вышла обрубленная луна, он почувствовал себя совершенно незащищенным. К луне присоединились звезды, и вскоре на его глазах от туч очистилось полнеба. Вдали, над туманом, плыли серебристые верхушки елей.
Сломленный одиночеством и страхами, Ромка втихомолку заплакал: ему вдруг пришла в голову простая мысль, что все, все — и мама Оля, и дед, и беженец, и ночные гости — куда-то ушли, а его забыли взять с собой. Эта мысль, хотя еще больше озадачила его, но вместе с тем заронила в душу толику надежды — раз ушли, значит, могут и вернуться. И эта крохотная надежда ослабила туго закрученную пружину тревоги…
Оставляя после себя куцую тень, он побежал за пуньку, на ходу сбрасывая с плеча помочу. Приспичило Ромке… По ногам царапнули кустики крапивы. Однако перед задним углом что-то непонятное затормозило Ромку, чье-то присутствие пригвоздило его к земле. Впереди, по блестевшей траве, по нижним венцам строения медленно перемещались странные тени. Словно волоклись две штанины — одна скользила по земле, другая сонным движением — по бревнам.
Не поднимая головы, он стал искать глазами то, что породило эти тени. И по мере того, как взгляд вбирал и оценивал увиденное, по мере осознавания свершившегося, в недрах его души, самых потаенных и неразгаданных, начал вызревать катастрофический распад. Хоть мал и несмышлен был Ромка, но понял — возврата оттуда, где пребывали увиденные им мама Оля, дед и Вадим, не бывает. Их жизни, видно, давно уже, через сплетенную когда-то самим дедом веревку, ушли в крышу, а оттуда — в небо.
Не сдержался и глянул в открытую. Нет, не в пропасть он заглянул, не в под адовы глубины — он явственно увидел себя среди них, и вместе с тем разделенного с ними неохватной вселенной.
Повешенные под козырьком крыши, вразнобой, маятниками покачивались, отчего юбка у колен мамы Оли складывалась и вновь расправлялась тугим парусом. Когда иссякли силы, сдерживающие рассудок, Волчонок пустился бежать. Куда-то устремился, но куда — он не знал. Обогнул сарай, пересек двор, обежал хату и снова пересек двор — и таким образом он повторял к повторял гигантские восьмерки, словно хотел навсегда, кому-то на память, проторить последнюю тропу жизни. Неизвестно, на каком витке он стал замедлять движение и, забежав во двор, заметался по нему. Кинулся в сени, оттуда в избу, но что-то его оттуда вмиг выгнало, и тогда он сбежал с завора на большак и лег на него, притиснулся к булыжникам ухом. Хотел уловить хоть какие-нибудь, пусть самые дальние признаки жизни. Но нет, всюду было безмолвие и забытость.
Поднялся с земли и взбежал на завор, еще раз обогнул с угла пуньку и глянул на тех, кто по-прежнему, в медленном вращении, обременял пространство. Нет, ничего в мире не изменилось.
Он вернулся во двор и торопливо стал что-то искать под клетью. И то, что он там, наконец, отыскал, обхватил обеими руками, прижал к груди. Это была граната «лимонка», извлеченная им из тайника Вадима.
Он вышел с ней на середину двора, выбеленного звездным светом, поднял голову, что-то по-своему залопотал, и непонятно было — то ли он у неба что-то просил, то ли что-то ему выговаривал.
Просунув в кольцо гранаты два пальца, дернул его… Но чека ни на йоту не сдвинулась с места.
Предметы, которые его окружали, он уже не замечал. В мозгу завихривались темные огромные жернова, давя и размалывая сознание. Он вдруг по-сорочьи застрекотал, раскинул руки и приседая, попытался взлететь. На пальце болталась граната — он нес ее к вбитому в стену гвоздю, где некогда висели дедовы оброти и вожжи.
По-прежнему стрекоча, словно в игре с Тамаркой, он накинул на гвоздь кольцо гранаты. И, не давая себе ни секунды на прощание с жизнью, всем своим измотанным бегом и страданиями тельцем повис на несущем избавление рубчатом металле…
Рига, из-во «Лиесма», 1991 год.
