Наталья Троицкая - Сиверсия
Удар, хлесткий, жгучий. Дальше боль. Много боли…
Вспомнив, Хабаров потянулся к пояснице, потер.
– Бить умеют, сволочи. Вникать – пока что нет.
Металлический лязг задвижки глазка камеры. Хабаров вздрогнул. Снова тишина, и льющийся голубоватый лунный свет.
– …Я – гражданин России. Я требую представителя посольства! У меня есть право связаться с моим посольством!
– Вы убийца! У вас есть право понести наказание…
Еще удар, от которого Хабаров очнулся только здесь, в камере.
Он неуклюже поднялся с бетонного пола. Сел.
«Сам я отсюда не выберусь…»
Он судорожно сглотнул. То, что за умышленное убийство полагается пожизненное заключение, ему объяснить успели.
Было зябко. Он решил было, что это нервное, но вспомнил про суточные перепады температуры и отсутствие стекла в окне. Он обхватил руками колени.
«Ничего, до утра доживу…»
Лязг металлической двери. Бесцеремонность. Длинный коридор. Узенькая комнатенка. На отвратительном английском грубое: «Undress![30]». Ледяная струя воды по окоченевшему телу. Комок одежды, прижатой к животу скрюченными от холода пальцами. Долгий, очень долгий коридор. «Своя» камера. Скрюченными от холода пальцами одежду не надеть. Хочется сжаться в комок, забиться в угол, прижаться спиной к стенам, поверх накинуть рубашку и брюки и сидеть так, долго, пока не согреешься, пока не рассветет, пока не разрешится сама собой эта дрянная ситуёвина, пока не закончится весь этот бредовый кошмар или кошмарный бред.
Утром за ним пришли.
– В порядке исключения, по просьбе ваших друзей мы предоставляем вам свидание с вашим юристом, – сказал ему по-русски тот самый полицейский, что накануне предлагал проехать в отделение.
В помещении, отведенном для свиданий, его ожидал адвокат Шипулькин.
– До-о-оброе у-утро! – адвокат противно тянул слова.
– Вы откуда здесь? – вместо приветствия спросил Хабаров.
– Я, вот именно что, юристом на вашей картине работаю, если вы запамятовали. Меня директор Сорокина на работу приняла. Вот именно что, все официально. Можете проверить!
– Мне сейчас только и забот, что проверять… – Хабаров сплюнул, выругался.
Шипулькин поежился.
– Ну, как вам тут? – не очень вразумительно спросил он.
– Зае…ись!
– Я могу вам помочь?
– Ребят попроси в посольство сообщить. Пусть представитель посольства придет, – Хабаров обернулся к охраннику. – Уведите меня!
– Как хоть с вами обращаются здесь?
– Нежно!
Ближе к полудню, когда солнце прочно вошло в зенит, его посетил представитель посольства. Разговор был недолгим.
– Мы считаем, нужно действовать осторожно. Нужно дать возможность правоохранительной системе разобраться в случившемся.
– Я могу выйти под залог. Мои друзья внесут залог.
– Сомневаюсь, что система пойдет на это. Вы – иностранец. У вас нет постоянного места жительства и нет источника существования в этой стране. Кроме того, преступление, в котором вас обвиняют, особо тяжкое…
– Иными словами, вы умываете руки?
– Мы обязаны соблюдать законы этой страны.
– Но я же ни в чем не виноват! Как же права человека? Мне нужен адвокат. Мой московский адвокат Перепелкин Владимир Викторович.
– Невозможно. Вас может защищать только адвокат – гражданин этой страны.
Хабаров пристально посмотрел в глаза представителю посольства.
– Советник, вы мне можете хоть чем-то помочь?
– Прямые улики. Я сожалею…
Спустя пару часов допрос.
Сутки спустя еще.
Не бьют. Не повышают голос. Сдержанно-равнодушны.
«Им все ясно…»
Свидание с местным адвокатом.
«Наконец-то!»
– Советую вам признать свою вину. Только это спасет вас от пожизненного заключения.
– Я не убивал. Как же мое алиби?
– Никто из французской съемочной группы не смог подтвердить под присягой, что вы не отлучались со съемочной площадки. Да, вы были там. Но были ли постоянно? Ваши друзья тоже не смогли подтвердить под присягой, что постоянно видели вас с того момента, как вы прибыли в отель. Они сказали, что вы расстались у лифта и разошлись по номерам.
– Как это не смогли подтвердить?! Как, я тебя спрашиваю?! – заорал Хабаров.
Доверительное:
– Вы же умный человек. Улик более чем достаточно. Только признание спасет вас.
– Сколько это?
– Лет двадцать пять – тридцать. Принимая во внимание, что вред интересам нашей страны не причинен, если ваши власти договорятся о том, чтобы вы отбывали наказание в своей стране, это лет девять-десять. В противном случае пожизненное заключение.
– Нет…
– Не сомневайтесь!
Короткое, формальное судебное заседание. Итог заранее известен.
Месторождение по разработке известняка. Палящее солнце. Рабский труд. От зари до заката. Жажда. Постоянная. Хроническая. Ночью холод и голод. От холода спасаются, сбившись в тесную стайку, честно пропуская тех, кто по краям, в серединку и наоборот. От голода нет спасения. Правда, днем, под палящим солнцем, есть почти не хочется, только тошнит да кружится голова. Дождь как праздник, как дар Господа. Дождю блаженно подставляешь белое от пыли лицо, и дождевая вода мешается с сочащейся из глаз солью…
Десять месяцев двадцать восемь дней. Этап. Услышав родную речь, шалеешь! Русские конвоиры как родные! Еда в самолете – куда там кремлевской кухне! Свои нары – роскошь! Барак – почти «Вилшер»! Дома!
От радости отходишь постепенно. Обида, боль возвращаются. Украдкой смахиваешь скупую мужскую слезу. Не долетая до земли, она превращается в льдинку. Столбик термометра на отметке –44 °C.
«Суки!!!» – злоба, черная, лютая.
Кусок жизни, по сути, украли.
«Где же ты, моя хрустальная Сиверсия? Снишься ты мне, затерянная среди снегов. Увижу ли тебя наяву? Доживу ли?»
В ответ долгий, протяжный, похожий на стон волчий вой…
Глава 3. Предвидеть. По возможности, избегать. При необходимости – действовать.[31]
«Совершил посадку самолет, следующий рейсом Владивосток – Москва. Аttention…»
Голос был строгим и торжественным, точно девушке-диспетчеру до одури хотелось встретить именно этот рейс. Еще чуть-чуть мажора, и ей было бы не избежать праздничного ликования. Но в запасе не было этого «чуть-чуть», потому что прямо сейчас куда-то еще производилась посадка, чей-то вылет по метеоусловиям задерживался, и все это тоже нужно было объявить. Так что ликования не получилось.
Путешествуя налегке, не обремененный ни багажом, ни объятиями долгожданных встреч, Хабаров направился к выходу.
На стеклах дверей и окон-витрин аэровокзала шалили солнечные блики-зайчики, и люди отчаянно щурились, отдавая дань последним проказам ветреной, но все же золотой, вступившей в пору «бабьего лета», багряно-трепетной осени.
Здесь все было другим. И темп жизни, суетный, взахлеб, и лица, как бы на всякий случай холодно-отстраненные, с маской «каждый сам по себе», и чувства – в полдуши, и усталость – в полтела.
Глоток дорожной пыли вперемешку с моторным выхлопом, оглушающий людской водоворот, шум, гам, городская сутолока – новый день закусил удила!
И только апатичные голуби сонно моются в лужах.
– Хабаров? Саня!
Хабаров вздрогнул. Этот голос он узнал бы даже через тысячу лет. Он обернулся. Высокий русоволосый мужчина лет тридцати шести в униформе охранника с радиотелефоном, зажатым в руке, бежал к нему, ловко лавируя в толпе стремящихся в аэровокзал пассажиров.
– Саня! – слету он заключил Хабарова в крепкие объятия. – Позвонок! Как же я рад тебя видеть!
– Женька? Ты как здесь?
– Да я тут в службе охраны аэропорта. Чертяка! – он тряхнул Хабарова за плечи. – Ты куда исчез-то? На письма не отвечал. От свиданий отказывался. Я тебя у КПП в день освобождения до вечера прождал. Потом спросил, сказали, ты в каком-то фургоне уехал… Я так рад тебя видеть! – и Лавриков снова обнял Хабарова. – Я сейчас ребятам отзвоню.
– Погоди, Женя. Не хлопочи, – он отстранил Лаврикова. – Короче, я тоже рад тебя видеть. И… – Хабаров посмотрел в его внимательные умные глаза. – Не говори, что видел меня.
– Как же так…
Лавриков растерянно смотрел ему вслед. Вот Хабаров пересек площадь у аэровокзала, теперь сел в такси, уехал. Только тут он очнулся и торопливо набрал номер.
– В центр, на Ленинградский, – сказал Хабаров.
– К черту на рога! Сразу плати.
Таксист недовольно покосился на пассажира. Его потрепанный внешний вид доверия не внушал.
Хабаров протянул деньги.
– Вас через центр или по кольцевой? – пересчитав деньги и враз подобрев, осведомился таксист.
– По кольцу. Так ближе.
Дорога была долгой. Светофоры, точно сговорившись, никак не желали давать зеленый свет. Но на МКАДе поехали быстрее.
– Да, что ж ты, овца, делаешь? Куда ж ты прешь?! Кто ж вас за руль-то сажает?! А ты куда режешь?! – бубнил таксист. – Ты ж мне с аэропорта кровь портишь!
– Перестройся. Прибавь. Может, отстанет.
