Юлия Латынина - Бандит
Чем там боевики Шерхана нафаршировали тачку, он даже не стал выяснять, а удовольствовался мерой весьма тривиальной: кинул Шакурке в раскрытое и неохраняемое окно камень. Камень был обернут бумагой, а на бумаге написано: «Сашка, машину не бери. Там скорей всего бомба».
Наконец его придирчивый взор остановился на очень приличной голубоватой «девятке». «Девятка» была заляпана грязью, как осеннее небо облаками, и снабжена сигнализацией типа «alarm».
Так как магнита с собой у Валерия не было, он вытащил из кармана кусачки, заблаговременно приобретенные в промтоварном магазине, и, на мгновенье присев у переднего колеса, просунул руку под капот и перекусил провод от аккумулятора. Со стороны казалось, что молодой человек наклонился, чтобы завязать кроссовку.
Достав гибкую стальную линейку, Валерий вставил ее под ручку «Жигулей». Дверь отщелкнулась, и через мгновение Валерий был уже в машине. Еще двенадцать секунд ушло на то, чтобы оборвать сигнализацию, соединить провода зажигания и стартер. Валерий открыл капот, поставил временный провод на аккумулятор, и через три минуты голубоватая «девятка», выехав со двора, затерялась в потоке машин, омывающем берега Ленинградского проспекта.
Настала короткая летняя ночь. Город спал.
Спали богачи и видели во сне зарезанных конкурентов, спали бедняки и видели во сне зарезанных богачей. Спали демократы и видели во сне происки коммунистов, спали коммунисты и видели во сне происки ЦРУ, и на всем белом свете бодрствовали лишь часовые у ленинского мавзолея и воры в шикарных кабаках.
В это самое время подручный Рыжего по кличке Борик печатал снимки, сделанные им двадцать четыре часа назад у подъезда Шутника.
Ввиду форс-мажорного обстоятельства по имени Валерий Нестеренко у Борика до сих пор не было времени проявить эти пленки, а уж о том, чтобы отдать их кому-нибудь другому, нельзя было и помыслить. Наблюдение за Шутником было личной операцией Рыжего, даже Шерхан о ней не знал.
Улов был хорош — уже более десятка фотографий болтались под натянутой поперек чулана веревочкой, тускло блестя мокрыми боками. Вот, например, первый — первый это Захарка, узкоглазик, ничего нового, все знают, что он у Шутника премьер-министр.
А вот этот, с девичьим личиком, — Митька Клюква, уже интереснее. Митька Клюква под Шерханом ходит, точнее, под дочерним предприятием, наркоту на реализацию берет, а теперь, стало быть, к Шутнику наведался, выяснить, чей товар дешевле? Ах ты, желторотик! Ты еще не знаешь, Клюква, что в твоем деле берут не где дешевле, а где велено, погоди, вот мы расквитаемся с Нестеренко и тебе урок преподадим. А пока занесем тебя в список льготных очередников…
А вон Санька Лимон вышел из подъезда. У Лимона запястья тонкие, адвокатские, лицо честное и открытое всему народу, как часы на Спасской башне, однако нрав у Лимона отчаянный. Говорят, когда один мелкий чиновник просил у подопечных Шутника несоразмерную взятку, Лимон оделся в безупречный костюм и явился к чиновнику на прием. Передал, конфузясь и страшно краснея, банальный сверток. И ушел.
Чиновник бросился разворачивать сверток — а в свертке вместо баксов взрывчатка.
Так и выскребали потом чиновника изо всех углов его кабинета, один ремонт влетел ведомству в копеечку, да еще на похороны пришлось посылать два венка от скорбящих товарищей.
В газетах написали, что чиновник-де радел об интересах социалистической родины, не подчинившись давлению криминальной группы, и что следствие на верном пути.
Уже второй год оно на верном пути…
Борик вздохнул и, подхватив щипчиками новый лист фотобумаги, отправил его из увеличителя в ванночку.
В чуланчике остро пахло проявителем и фиксажем, на бумаге в ванночке проступали черты нового лица…
Борик вздрогнул и вгляделся.
Он? Он снял этого человека в подъезде Шутника?
Это же Нестеренко!
Борик сидел неподвижно минуты две.
Потом он сделал очень странную вещь: смял мокрую фотографию и, вынув вставленную в фотоувеличитель пленку, вырезал из нее негатив с Нестеренко.
И то и другое он спалил спустя десять минут на газовой конфорке в кухне.
***
Остаток ночи Иванцов провел за бутылкой коньяку в компании с узкоглазым и широкоплечим бандитом. Как и многие воры, воспитанные в понятиях, Захарка относился к представителям другого мира примерно так же, как древние оборванные германцы относились к владельцам римских вилл: с одной стороны — трусы, сявки, даже человека замочить не могуг, стилом владеют лучше, чем боевым топориком, а с другой: гля, какой рыбный садок! И вон тоже — свиток развернутый. Одним словом — цивилизация!
Посаженный на одну кухню с терпилой, Захарка сначала отделывался односложными словами и молча, выпятив губу, обозревал влезавшие к потолку корешки книг, но потом оттаял и даже начал потчевать Иванцова рассказами, от которых Юрий Сергеевич испуганно вздрагивал.
— А что, хозяйки-то нет? — полюбопытствовал Захар.
— Разошлись.
— А пацан при тебе?
— В этом месяце — да, — сказал Иванцов.
Он не хотел рассказывать, скольких денег, скандалов, склочных процессов и нервов стоило ему решение суда о том, чтобы один из месяцев каникул мальчик проводил с отцом.
— Да, — согласился Захар, — теперь тебе хозяйка печенку съест. Он же, Шерхан, отмороженный.
И начал рассказывать наделавшую в свое время много шума историю о пол-литровой банке, доверху набитой солеными человечьими пальцами, которую Шерхан таскал с собой и предъявлял каждому цеховику в качестве платежного поручения. Цеховики платили без звука. Впрочем, знающие люди утверждали, что пальцы были добыты по знакомству в крематории.
За окном уже крался пушистой кошкой ранний московский рассвет, когда измученный Иванцов уснул прямо на диване.
Спал он долго — только в час дня телефон у его уха разразился омерзительным звонком. Вздрогнувший бизнесмен снял трубку.
— Юрий Сергеевич? Помнишь приятеля? Меня зовут Борик.
Юрий Сергеевич отлично помнил Борика. Трудно не запомнить человека, который не далее как два дня назад пообещал тебе сделать отличный маринад из твоих собственных ушей и подкрепил свое обещание, поскребя за этими самыми ушами десантным ножом. — Выезжай с чемоданчиком. Один. Если увидим в машине еще кого-нибудь, будет очень плохо. Доедешь до угла Сретенского бульвара и Кирова, там стоит работающая телефонная будка, звякни по телефону 233-15-47, скажут, куда ехать дальше.
Через пятнадцать минут вспотевший Юрий Сергеевич остановил машину у трамвайных путей на Сретенском бульваре. Он был один, как и велено, — Захарка Никодимов по кличке Наждак лежал в багажнике корпоративной «девятки».
Толкнувшись дрожащей рукой в кабинку, Юрий Сергеевич набрал указанный номер. Первый раз он попал не туда. Второй раз приятный девичий голос сказал: — На Ярославской улице есть кабак «Алена». Езжай туда. Как увидишь Борика, иди в туалет. Там кабинки до самого пола. Оставь в кабинке чемоданчик и иди гуляй. В кабак езжай на метро. До Свиблова. Один.
— Я и так один!
— А может, у тебя менты в багажнике. Или «жучок». На метро и один, ясно? За тобой следят.
И девичий голос сменился нехорошими частыми гудками.
Иванцов взмокшей рукой повесил трубку на место и вышел. — Эй, двушки не будет? — обратился к Иванцову какой-то тип.
Иванцов шарахнулся от него в машину. Поднял стекло и вытащил ключи зажигания из гнезда.
— Куда едем, шеф? — тихо спросил из багажника бандит.
— Я сейчас, — сказал Иванцов.
Он выскочил из машины, заграбастав чемоданчик, хлопнул дверцей и мгновенно повернул ключ в замке.
Через пять минут он уже втягивался, вместе с прочим народом, в разверстую преисподнюю метро.
Было лето, близился час «пик». На мостовой перед «Кировской» плавилось мороженое в стаканчиках и пестрели канареечные обложки книг; бешеное июльское солнце играло в стеклах дребезжащих троллейбусов и стекало с проводов и карнизов. Даже внутри станции жара не ослабевала, наваливалась на горло, лезла в нос, растекалась под мышками и на спине липким, смешанным со страхом потом.
Иванцов уже лет пять не ездил на метро. Даже испуганный, тревожащийся за целость чемоданчика, он не мог без ужаса смотреть на замусоленную жизнью публику, с пустыми глазами неудачников, неутомимо шныряющую вниз и вверх по эскалатору, как муравьи по проложенной дорожке. «Господи, — подумал Иванцов, — ведь я, бы никого из них не взял на работу. За одни пустые глаза не взял… А эти цветастые телеса…»
В ненабитом еще вагоне какой-то бугаистый парень в пестрых шортах, из которых высовывались волосатые и грязные ноги, хлопнулся рядом с Иванцовым. Иванцов инстинктивно отодвинулся от него, прижимая к груди кейс.
Господи! Как долго ехать! Еще пять остановок.
Вдруг бугаистый парень ласково дохнул на Иванцова: — Слышь, Юрий Сергеевич, чемоданчик я заберу. А тебе сходить не надо.
