Спасти мир в одиночку - Корецкий Данил Аркадьевич
Впрочем, события быстро развивались: авантажный капитан изящно швырнул окурок в канал, сплюнул туда же, выпрыгнул из катера и в два прыжка оказался передо мной. Очевидно, я не вписался в его мечты, и больше того – грубо их нарушил: на черном шрамированном лице была написана такая агрессивная решимость, что её должны были испугаться и леопарды Борсханы, и черные волки австрийских предгорий, а возможно, даже итальянские полицейские. Вблизи я узнал друга – это был заклинатель зверей Адисо: припухлости и сине-черные кровоподтеки на искаженном яростью лице напоминали о нашей с ним встрече, которую он, как показывало его поведение, совершенно запамятовал.
Но я его не осуждал – для этого имелись совершенно объективные причины, надо только учесть их, и все встанет на свои места! Но вначале следовало избежать непосредственного контакта, о котором пожалели бы и он, и я, да и все остальные, кроме разве что нескольких сотен туристов, пришедших полюбоваться Мостом Вздохов, а получивших возможность в виде бонуса посмотреть короткий, но эффектный бой представителей двух рас, одна из которых имеет особое значение…
Однако, как бы то ни было, а поскольку виноват во всем я, мне и следовало исправлять собственные ошибки! Итак, я отпрыгнул назад, – на сорокасантиметровом бортике это почти цирковой номер – я едва удержался, чтобы не упасть в канал, тем более что одновременно пришлось распахнуть куртку и быстро расстегнуть рубашку… Резкие движения имеют обратную сторону: Адисо нервно потянулся к поясу, где под белой рубашкой и сине-белой матросской майкой, на левом боку выступал какой-то предмет: возможно, конечно, это было карманное Евангелие, которые лежат в тумбочках отелей, начиная с уровня четырех звезд, чтобы постояльцы могли в любой момент облегчить душу и обратиться к Всевышнему, но в данном случае это вряд ли было Святое благовествование – ведь развалины дома, в котором, вопреки принципу социальной справедливости, жили мои друзья, явно не дотягивали до четырех звезд, и там вряд ли водятся Писания, но зато в ходу совершенно другие вещи. Я даже догадывался – какие!
И когда остальные нгвама с рычанием разбуженных ягуаров вскочили на ноги, а мой друг, которого я даже вспомнил по имени – Бокари, что свидетельствовало о нашей особой близости, сунул руку за пазуху, я с сожалением понял, что не ошибся, и эти бедные дети джунглей используют для успокоения души вовсе не святые тексты, и именно я должен исправить положение и поставить их на правильный путь!
Ведь вопреки ошибочному впечатлению, которое могло сложиться у поверхностного читателя, эти милые парни, конечно, ничего против меня не имели: просто они не узнали своего друга и покровителя! Ничего странного: ведь они видели меня второй раз в жизни, причем впервые при свете дня, да ещё в шляпе и очках! И я совершенно их за это не осуждал. Просто я расстегнул рубашку до пояса, и строгий лик Макумбы выглянул на свет, вмиг расставив все по своим местам.
Правда, в этот раз на глазах сотен зевак и их средств аудио-видео фиксации обошлось без излишеств вроде падения на колени и попыток целования одежды. Просто мои темнокожие друзья принялись улыбаться, проявляя искреннюю симпатию, и выказывать знаки уважения. Я сердечно перездоровался со всеми, прижимая к груди и тщательно ощупывая каждого. Как я и предполагал, у Адисо за поясом, судя по конфигурации и отдельным деталям, оказался «Кольт» образца 1911 года, а за пазухой у Бокари – с большой долей вероятности «Беретта – 92». У Дуны между лопатками висел нож приличных размеров, а у Лузалы в кармане ждал своего часа кастет. Похоже было, что наивные дети борсханских джунглей в ходе адаптации к европейской жизни довольно быстро миновали несколько промежуточных стадий эволюции и из племени превратились в опасную банду…
Хотя я и предполагал нечто подобное, но умело скрыл свое разочарование, тем более что новоявленные гангстеры демонстративно угождали Большому Бобону и всячески о нем заботились. Из катера Адисо достал раскладное креслице, которое с трудом уместилось на узком бетонном карнизе, но я все же устроился на довольно шатком сиденье; то ли Дуна, то ли Лузала протянул бутылку воды, которая пришлась кстати – день был жаркий, и я, наглядно демонстрируя свое верховенство в стае и оправдывая бремя власти, лежащее на плечах белого сахиба, с удовольствием напился. Мой друг Бокари стал рядом со мной и, то ли от избытка чувств, то ли просто демонстрируя свою расположенность и полезность, принялся гладить меня по голове, как маленького несмышленого мальчика.
Я принимал их идущие от души порывы как должное, хотя понимал, что в другой ситуации, они с таким же искренним простодушием съели бы меня в самом прямом и первобытном смысле этого слова. И портрет Великого Духа бы не помог, потому что хорошо известно: если закрыть глаза и не смотреть на грозное божество, то оно, как бы вовсе отсутствует, а значит, и греха никакого нет, к тому же впоследствии провинность можно искупить, принеся Верховному божеству жертву – например, курицу или кролика. От такого эквивалента опытному разведчику полковнику Полянскому, как курица или кролик, я даже поморщился, словно внезапно заболели зубы.
Правда, мои позиции всё равно были крепче, чем у Макумбы: страшный идол не имел рук ни у меня на груди, ни за её пределами, а следовательно, карать и наказывать мог только опосредованно и в отдаленной перспективе, что несколько снижало страх перед ним. А у меня руки имелись, о чем свидетельствовали гематомы и кровоподтеки на лицах несчастных нгвама, и хотя травмы из-за цвета кожи выглядели непривычно, но были не менее болезненными.
Впрочем, угрызения совести меня не мучили: если бы в нашу первую встречу они были вооружены, то следов побоев на добрых лицах, конечно бы, не осталось, но и меня тоже бы не было на поверхности земли в радиусе трех-пяти километров… Но зачем думать о плохом прошлом, тем более если оно не состоялось и впереди нас ждет хорошее будущее? Я уже хотел поговорить со своими друзьями по душам, но разговор пришлось отложить, ибо у них тоже оказались важные дела: Лузала, деликатно полуотвернувшись от меня, непринужденно справил прямо в канал малую нужду, а Дуна, как более застенчивый, последовал его примеру, но скромнее – сидя на краешке бетонного бортика и свесив ноги к воде. Многочисленные очевидцы на мосту их не смущали, как и проплывающие мимо гондолы, до которых было и вовсе струёй подать…
Некоторые туристы в них отворачивались, некоторые, смеясь, фотографировали, дамы поджимали губы и изображали, что не замечают столь циничного варварства, или варварского цинизма. Гондольеры, правда, ругались, но не из-за ухудшения санитарного состояния каналов, которое и так оставляло желать лучшего, а потому, что катер Адисо сужал проход и затруднял судоходство. Адисо отругивался, к счастью, не доставая свой «Кольт».
Я же отвернулся, закрыл глаза и, по обычаю народа нгвама, сделал вид, что меня тут вообще нет. Наконец, конфликт культур благополучно рассосался сам собой, и мои чернокожие друзья приготовились слушать мудрые речи Большого Бобона, который ведь не просто так при всей своей занятости выкроил для них драгоценное время.
– Я хочу купить у вас пару сувениров, – благожелательно начал Большой Бобон. – Например, макет моста Вздохов, карнавальную маску и что-нибудь еще…
Нгвама недоуменно переглянулись.
– Какого «моста Вздохов»?
– Да вот этого! – я указал пальцем. – Вы что, не знаете?
Недоумение только усилилось.
– Ничего не знаем, Большой Бобон! – ответил за всех Бокари. – Мы же не местные!
– Да про него говорят сто раз в час изо дня в день!
– Мы язык плохо знаем… А от чего они там вздыхают?
– Да от того, что по нему вели осужденных из суда в тюрьму, а они смотрели на водный простор, чаек, облака, – и вздыхали от тоски! – раздраженно сказал я, нарушая правила гильдии экскурсоводов: не рассказывать без лицензии о местных достопримечательностях.
Нгвама насторожились и внимательно слушали. Похоже, их эта тема заинтересовала.
