Анатолий Афанасьев - Радуйся, пока живой
По побледневшему Кисилидзе было видно, что он ожидал чего угодно, но не такого дерзкого и, в сущности, нелепого предложения. Его недоумение выразилось в наивной Фразе:
— Простите, господин Сандалов, я не совсем понимаю, зачем это нужно Будимовичу?
Санин улыбнулся снисходительно.
— Я всего лишь порученец и тоже не очень-то вникаю в нюансы. Полагаю, тут скорее политика, чем чистый бизнес.
— Политика?
— Разумеется, политика. Следом за долларовой интервенцией наступила очередь освоения территорий. Образно говоря, время жатвы. Все логично. Вы же не станете уверять, что для вас это новость? Корпорация Будимовича, будучи гигантским международным посредником, естественно, не может остаться в стороне от крупнейшей гуманитарной акции века. Правительства всех развитых стран высоко оценивают подобные услуги.
Кисилидзе задумался, как бы на несколько минут выпал из разговора, опустив голову и по-детски прижав палец к губам. Санин его не торопил. Он примерно представлял, какие доводы «за» и «против» крутились в напряженном мозгу банкира. Но если бы тот знал, что решается вопрос его собственной жизни, которая болталась на волоске, его мысли обрели бы более четкое направление.
— В принципе, я согласен, — выдохнул наконец банкир и тем самым подписал себе приговор. — Только хотелось бы получить гарантии и некоторые разъяснения. К тому же…
— Все получите, — бодро перебил Санин, ощутив привычное душевное равновесие: сомнения развеялись. Перед ним сидел враг, недочеловек, и жалеть его было то же самое, что сочувствовать хорьку, хозяйничающему в курятнике. — У нас предварительная встреча. Я сегодня же сообщу Будимовичу о вашем любезном согласии и, возможно, он захочет, чтобы вы приехали на недельку в Штаты для личного знакомства. Дело не такое уж спешное.
Просияв, Кисилидзе откупорил бутылку французского шампанского, ловко выдрав пробку.
— Тогда, если не возражаете… — разлил искрящуюся жидкость по бокалам.
— Увы, не пью, — Санин в смущении развел руки. — Но мысленно…
— Что так? Печень? Зарок? — озаботился банкир.
— Ни то и ни другое, — туманно ответил Санин и, будто спохватясь, сунул руку в карман. — Извольте принять. Личный презент от Будимовича, — протянул банкиру металлическую коробочку, то ли серебряный портсигар, то ли мини-плевательница. По боковой хромированной стенке протянулась витиеватая, выполненная замысловатым шрифтом надпись: «Дорогому московскому коллеге господину Кисилидзе от фирмы „Монако"».
— Что это? — полюбопытствовал банкир, изобразив благоговение.
— А вы нажмите вон ту кнопочку.
Кисилидзе нажал, крышка с мелодичным звоном откинулась. Внутри коробочки сидела миниатюрная, тоже металлическая бабенка, грудастая и со светящимися кнопками на пузе.
— Потрите ей соски, — ухмыльнулся Санин.
Банкир выполнил и это, тут же из женской промежности высунулось и распрямилось тонкое медное жало.
— Изумительно, — восхитился Кисилидзе почти искренне. — Но какое предназначение у этой штуки?
— Нипочем не догадаетесь, — Санин самодовольно надулся. Он действительно гордился работой Гоши Серебрякова, умельца на все руки, — Это спутниковая антенна с передатчиком. Иными словами обыкновенный телефонный аппарат. Новинка сезона. Лазерные присоски. Таких игрушек пока всего сотня штук.
— Ценю. Тронут! Передайте Будимовичу…
— Зачем что-то передавать, — Санин победно просиял. — Господин Будимович сам с вами свяжется по этой штуке. Хитрость в том, что ее невозможно запеленговать. В наших обстоятельствах это, сами понимаете, немаловажный фактор.
— Еще бы! — согласился Кисилидзе, но по его радостной, задумчивой морде Санин видел, не пройдет и часа после его ухода, как банкир, позвав специалиста, расковыряет «подарок» до основания. Он сам на его месте поступил бы так же.
Санин церемонно попрощался, от имени Будимовича поздравив банкира с мудрым решением. Кисилидзе кинулся было провожать, но полковник его остановил.
— Не стоит привлекать излишнее внимание к моему визиту, господин Кисилидзе.
— Понимаю… Если есть какие-то проблемы в Москве, всегда к вашим услугам.
— Благодарю… Ждите звонка Будимовича…
Майор Мекешин угодливо распахнул дверцу «Роллс-ройса». Зыркнул глазами по сторонам. В ливрее он смотрелся бесподобно.
— Камеры на втором этаже, — сказал Санин. — Не суетись, Андрюша.
Отъехали два квартала и припарковались в переулке. Санин достал пульт дистанционного управления. Оставалось проверить, не покинул ли банкир дубовый кабинет.
— Давай, — кивнул Санин.
Майор набрал номер, через секунду в трубке раздался спокойный, задумчивый голос Кисилидзе. На мгновение Санин обеспокоился: почему не секретарша сняла трубку? Впрочем, теперь это не имело значения.
— Говорите, — поторопил банкир. — Я слушаю.
Он слушал в последний раз. Майор прибавил звук, и голос Кисилидзе разнесся по салону так плотно, словно его хозяин заглянул в окно.
— Прощай, немытая Россия, — грустно молвил Санин и нажал кнопку пульта.
За несколько мгновений до взрыва Кисилидзе почуял неладное. Он сидел перед оставленной гостем коробочкой, тупо вглядывался в кнопки, тер пальцами виски и напряженно размышлял, пытаясь понять, откуда возникло ощущение чудовищного прокола. Смущала надпись на сувенире, которую он перечитывал снова и снова. Витиеватый шрифт, банальное содержание, но все равно что-то тут было не так. Что-то не так, он все яснее чувствовал это, было и в манерах, и в белокурой арийской внешности Сандалова, и особенно в его проникновенных желудевых глазах, будто списанных со старинного полотна. Да и само предложение — караван в Адриатике и прочее, — чем глубже он его просеивал, тем более несуразным представлялось. Сандалов, «Дорогому московскому коллеге», тонны отработанной радиоактивной грязи, спутниковый передатчик в форме похабной черной шлюхи, — от всего этого ощутимо разило натуральной российской жутью, а уж никак не рафинированной западной утонченностью. Или он чего-то недопонял?
Кисилидзе, как и предполагал полковник, уже связался с экспертным отделом Минсвязи и заказал толкового специалиста. При каждом звонке нервно хватал телефонную трубку, опережая секретаршу, но какого известия ждал — непонятно. Нина всунула в дверь испуганную мордочку:
— Ничего не нужно, босс?
Не ответил, лишь провел пальцем по воздуху: исчезни. Снова склонился над зачаровавшей его коробочкой. Как у каждого нового русского, пирующего на трупе еще недавно богатейшей страны, у него был чрезвычайно развит рефлекс опасности. Он еле преодолевал смутное желание броситься вон из кабинета, как делает умная собака, уловившая нервами приближение землетрясения. И вот, когда в очередной раз поднял трубку и на свои поспешные: — Алло, алло… Я слушаю, — не получил ответа, он будто разом прозрел. Подловили, ублюдки! Не было на свете никакого Сандалова, как не было, скорее всего, и никакого Будимовича. Ничего не было — ни побед, ни мешков с долларами. В телефонной трубке плескалась бездна, и железная бабенка, омерзительно скривясь, подмигнула ему желудевой искрой. Обессилев, обмякнув, как куль с мякиной, Кисилидзе растерянно, но не без любопытства подумал: значит, вот как это бывает?!
Самого взрыва он не зафиксировал, зато прощальным напряжением глаз уныло отследил, как по комнате, почти под самой люстрой (девятнадцатый век, английское литье) пронеслась и прилипла к оконному стеклу его сиротливая душа, поразительно похожая на оторванную сиреневую пуговицу любимого домашнего халата.
4. ДЕВОЧКА ПО ИМЕНИ БЕДА
Лиза Королькова превратилась в зомби. Ей целую неделю делали особые «веселящие» инъекции, накачивали психотропными препаратами последнего поколения, манипулировали с ее «эго» по современной методике «перемещения статуса», и наступил момент, когда Лиза почувствовала себя счастливой и больше ничего не хотела и не ждала от этой поганой жизни, полной страдания и слез. Все прошлое померкло, превратясь в сгусток чего-то пережеванного и выплюнутого.
Она сидела на железной кровати, на поролоновом матрасе, обряженная в хлопчатобумажную белую ночную рубаху, исколотая и истерзанная, и беспричинно улыбалась, глядя на стену.
В приоткрытую дверь вошел Догмат Юрьевич, ее главный мучитель и спаситель, покачал перед ней своей ^спесивой, оттопыренной нижней губой и расширенными за стеклами очков, как болотные огни, глазами, сел рядом, ласково погладил ее обнаженное плечо.
— Ну как ты, красавица? Ничего не болит?
— Что вы, Догмат Юрьевич, мне так хорошо, так чудесно. Спасибо вам за все!
— Да за что же спасибо, не за что. Мы же врачи, даем клятву, спасаем людей. Первый завет: не навреди. Попала ты к нам, не скрою, в запущенном состоянии, можно сказать, в невменяемом. Буйство, галлюцинации, бред. Медбрата покалечила, еле его откачали… Зато теперь совсем другое дело: глазки вон блестят, личико свежее, грудки торчат… — Догмат Юрьевич шаловливо помял ее груди и Лиза жеманно захихикала:
