Анатолий Гончар - Привал с выдернутой чекой
– Уходим! – кричу я добивающим ленты пулеметчикам, мы поднимаемся и бежим вниз, по склону взгорка шлепают пули. Нас заметили. Но поздно – обратный скат надежно защищает нас от врагов, жаль, что временно. Бежим вперед.
– Ложись! – кричит Чебуреков, и я слышу, как рубит тростник ударившая впереди очередь. Нас не видят, но количественное преимущество врага позволяет ему стрельбой наугад перебить нас как куропаток. Одна надежда на везение.
– Бежим! – командую я, вскакиваю и со всей дури несусь дальше. Слышу, как тяжело дышат мне в спину мои пулеметчики. Срезаемый пулями, валится вниз тростник. Еще немного, и мы выйдем к лесу. Светает. Черт, нам еще предстоит преодолеть небольшой открытый участок. Сорок метров, какие-то сорок метров… «Сороковые роковые», – вспомнилось так некстати. Бегу дальше. За спиной крик боли, шум падающего и ломающего тростник тела.
– Мать твою за ногу! – мысль вырывается звуком.
– Командир! – пронзительный голос Глеба перекрыл звуки выстрелов. – Серегу ранило!
Мог бы и не орать, я и без него понял, что дело плохо.
– Глеб, пулеметы хватай! – кричу, а сам, не разбираясь, куда и как ранило Чебурекова, наклоняюсь, хватаю его обмякшее тело, взваливаю на плечо и чувствую, как трещит позвоночник.
– Серый, до чего же ты тяжелый! – вырывается звуком очередная мысль.
Чебуреков что-то сквозь стон невнятно бормочет. Надо было бы обезболивающее сделать и рану перевязать. Если, не дай бог, артерию задело, то угроблю парня. А если на месте перевязывать начну, угроблю всех троих. Каждая секунда дорога. По вспышкам видно, что за нами бегут. Твари! Прокофьев вскидывает пулемет.
– Не стреляй! – приказываю я. Нас не видят, тростниковые стебли и еще не рассеявшиеся утренние сумерки надежно скрывают нас от глаз противника. Игиловцы бьют наугад. Глеб понимающе кивает. В предутренней мгле его раскрасневшееся лицо кажется темно-серым. Тяжело переставляя ноги, я пытаюсь бежать. Хорошо хоть, мы выбрались на тропинку, протоптанную ушедшими с Козловым разведчиками. Дышать тяжело, на губах привкус железа. Остановиться, отдохнуть нельзя. А впереди еще открытая прогалина, с которой мы и ушли на крюк. Метров сорок, кажется, где-то так. Пять секунд, даже меньше, это если на беговой дорожке и в кроссовках. Моя стометровка – двенадцать секунд. Сколько мне понадобится времени, чтобы преодолеть ее сейчас? Что-то больно бьет по голени. Надеюсь, это была какая-то вывернувшаяся из-под ноги коряга. Но даже сквозь усталость чувствуется, как по коже течет что-то мокрое. Какие глупые мысли, как может что-то течь что-то не мокрое? Кровь… значит, попали… Но я бегу, значит, царапина. Почти ранили, а почти не считается. Немного потерпеть…
– Сдавайтесь! – по-русски орет установленный на крыше одной из машин мегафон. Ага, счас, сука, разбежался! Только ботиночки почищу и рот розовой водой прополощу. Твари! Нам бы только полянку перескочить, а там лесок, даже если не оторвемся, будет где укрыться, а оборону держать мы можем. Учили. Хрен вы нас возьмете, сволочи! Упасть бы на краю поляны, передохнуть, а потом рвануть со всей дури! Да кто же мне передохнуть позволит? А если упаду, подняться смогу ли? Легкие уже на хрип изошли. Ничего, еще немного, по-любому немного. Так и так. Либо… либо. А вот и полянка. Господи, помоги!
– Глеб, давай, Глеб… Не смотри на нас… в лес уходи. – И как некую заманушку: – Прикроешь нас оттуда… понял?
– Ага, ага… понял, понял… – хрипит Прокофьев и начинает меня понемножку обгонять. Дается ему это с трудом – два пулемета и стрессовость ситуации его изрядно вымотали. «Давай, Глеб, давай», – мысленно прошу я и всем корпусом вываливаюсь под взоры преследователей. Но прежде чем они успевают открыть по нам прицельный огонь, из лесных зарослей по игиловцам слаженно бьет автоматно-винтовочный залп.
«Козел, блин! Сказал же, уходи! – негодую я с нескрываемой радостью. Агрюши падают, кто-то – ища укрытие, кто-то – не ища больше ничего. Они мечтали о гуриях, но их тела теперь в крови, рвоте, моче, экскрементах. Кому что досталось. Кому-то только кровь, кому-то все скопом. Грязь и кровь, кровь и грязь – одно не бывает без другого. Посеешь ветер, пожнешь бурю. Буря сметает все.
Я достигаю первых деревьев и падаю. Легкие разрывает кашлем. Голень ноет болью. Блин, Чебуреков же! Он без сознания, и уже достаточно светло, чтобы осмотреть его раны. Рядом задыхается Глеб, но его пулемет бьет почти не останавливаясь. К нам бегут. Встаю на колени, достаю промедол, нахожу только одну рану – пулевая в голову. Черт! Убираю обезболивающее обратно в коробочку. Достаю ИПП (индивидуальный перевязочный пакет). Дрожащими руками рву упаковку. Начинаю бинтовать, чувствуя, как кто-то делает то же самое с моей голенью. Значит, все-таки достали. Фигня, жить буду!
– Товарищ старший лейтенант, – голос радиста звучит как из колодца, – надо уходить.
– Уходим… – Мои легкие сейчас лопнут, я захлебываюсь нестерпимым кашлем. Летящие в нас пули лежатся все точнее. – Глеб, вперед. Пошли… – кашляю. – Пошли!
Тороплю, жду, когда понесут раненого, и сам спешу следом. Тело дрожит от перенапряжения. Боже, мы в лесу! Знаю, что нас все равно станут преследовать, но радуюсь, будто все уже закончилось. Козлов отдает какие-то команды, я не вмешиваюсь, у меня нет сил, надо немного отдышаться. Слава богу, задачу мы выполнили! Но у нас два трехсотых, черт бы побрал! Что с того, что мы выполнили задачу? Выполнили, да, а зачем? Зачем нам эта задача? Сдалась она нам! Этот мир чужой. Чу-жооой. С большой буквы чужой, и все тут чужое. Распроклятуще чужое, и нечего из-за этого людей ложить! Но, с другой стороны, наши двойники сейчас, поди, тоже рискуют жизнями. Они уж точно себя не спрашивают: Зачем? Почему? Они лучше, чем мы, они правильнее. ИГИЛ несет зло, а зло нужно побеждать.
– Командир, – в микрофоне слышится голос Болотникова. – Мы идем навстречу.
– Что? – сегодня погода такая, что ли, никто не выполняет моих приказов, а я еще радовался: «Принял к исполнению, не задавал вопросов». Вот потому-то и не задал, что сразу выполнять не собирался. Навстречу он идет, вошь ядреная!
– Командир, мы близко!
И молчащему, но прекрасно слышащему нас Козлову:
– Козел, не перестреляй нас, – просит Болотников, явно нарочно путает ударение кликухи.
– Я тебя потом дома убью! – обещает командир головного разведывательного дозора.
– Заметано! – смеется в ответ Илья. И тут нас настигают очереди.
– Ложись, ложись! – Мухин падает за дерево. Грохот его автомата вклинивается между очередями противника.
– Отходи! – кричит начавший прикрывать его Нигматуллин.
С рук бьет из «ПКМ» Прокофьев.
– Отход! – приказываю я и прикрываю пулеметчика. Первые солнечные лучи освещают бегущих по лесу игиловцев. На них знакомая форма. Нет, это не ИГИЛ, это американцы. Сказал бы, что разница невелика, кого бить, если бы амеры не были лучше обучены. Их не так уж и много, несколько десятков. Но у меня от двух БК осталось семь магазинов. Немало, но для затяжного боя недостаточно. Сомневаюсь, что у ребят больше. Начинаю по полной экономить патроны.
– Жека, не останавливайся, – голос Болотникова звучит совсем рядом, – беги дальше. Командир, – это уже по рации, – не останавливайтесь. Давайте, давайте. Пусть прут!
– Принял. Отходим, отходим. – Мой зам неплохо замаскировал свою подгруппу. Конечно, я устал и острота зрения упала, но пройти буквально по головам и не увидеть?! Молодцы! И когда только успели? Четыреста метров вперед протянем и ждем. Ждем все, кроме тех, кто несет раненых, – они идут дальше. Значит, остаемся: я и Прокофьев. В голову приходит мысль, что я так и не доложил о выполнении задания. На первой же остановке Синюшникова за хобот, без доклада не будет авиации. Не будет авиации – не будет ничего. Я побежал вперед, догоняя радиста, помогавшего тащить раненого Чебурекова.
– Синяк, связаться с «Центром», доложить… – требую я.
– Я уже, – выдает пыхтящий от усталости Синюшников.
– Что – уже? – естественно, я понимаю, о чем речь, но требую подтверждения собственной догадке.
– Доложил: задание выполнено, запросил поддержку. – Отчет полный, не придерешься.
– Тебе кто команду давал? – попытался все же рявкнуть я, но получилось нечто жалостливо-хриплое.
– Вас не было, и я решил, все равно докладывать надо, и доложил. – Все-таки в его голосе слышится хоть какое-то извинение. И что с ним делать? Вот ведь. Какие-то бойцы у меня чересчур самостоятельные стали. Рога кому-нибудь одному пообломать…
За спиной застучали автоматы, подгруппа Болотникова, подпустив противника практически в упор, вступила в бой. Рвутся ручные гранаты. Сработала именно для такого случая взятая на задачу «МОН»[15]. А мы уже преодолели отмеренные мной четыреста метров. Я хотел остановить одного пулеметчика, но все остальные остановились сами.
– Сил нет… – Синюшников хватает ртом воздух. Рядом, шлепнувшись на задницу, пытается отдышаться насквозь пропитавшийся потом Мухин. Козлов и Нигматуллин все же находят в себе силы разойтись в стороны и там падают, изображая наблюдение за флангами. На поставленных на землю носилках лежат раненые – Федотов пытается улыбнуться, Чебуреков по-прежнему находится без сознания.
