Михаил Серегин - Жажду утоли огнем (Сборник)
О чем они говорили, мне слышно не было, мы с Кавээном лежали голова к голове на траве, и вскоре к нам присоединился Игорек. Он был хмур, не сказал нам ни слова, лег рядом на спину и уставился в небо.
Не знаю, о чем думали Кавээн с Игорем, судя по их лицам, мысли их одолевали не особенно веселые. А я не могла отвязаться от одного навязчивого ощущения – что я занимаюсь не своим делом…
Почему, скажите на милость, мы сидим, вернее, лежим здесь, когда совсем рядом бушует в лесу огонь и каждые лишние руки – на вес золота… А нас тут сидит больше ста человек, и все ждем неизвестно чего… Ждем, когда этот мерзавец Кузин надумает выводить людей из лагеря… Не может же он их оставить за колючкой и смотреть, как они будут метаться между горящих бараков…
Надеяться на то, что огонь не переберется через ряды колючки – глупо. Искры летят на добрую сотню метров, за лето не было почти ни одного дождя – деревянные строения высохли и вспыхивают как порох. Одной искорки хватит. А ветер будет их снопами носить…
А я должна еще какого-то предателя вычислять среди своих, среди спасателей… Люди думают о том, как беде помочь, а я? А я хожу – подозреваю всех подряд – не ты ли предатель? Не ты ли агент ФСБ? А может быть – ты?.. Гадость, а не работа.
Мне стало жалко саму себя, и это меня немножечко отрезвило. Я давно научилась ловить себя на этом чувстве – на жалости к самой себе. Как только оно возникает – значит, что-то не в порядке в твоих делах. Нужно хорошенько думать – что и как изменить в своих делах, или мыслях, или, наконец, представлениях о жизни… Потому что жалость – не причина, а следствие твоих же ошибок, которые ты недавно наделала…
Ну, хорошо, а в чем, собственно, я ошиблась… А ты не дергайся, сказала я самой себе, сейчас разберемся… В какой момент мне стало жалко себя? Что я тогда думала, о чем? Да о том, что мне не нравится работа контрразведчика. Я даже аргументы нашла за то, что это плохая работа… Ну, аргументы всегда находятся, когда они нужны. Обосновать можно все, что угодно, если есть внутреннее убеждение в своей правоте. Но в данном случае – я обманывала себя, это я уже поняла… Не работа плохая, а контрразведчик из меня пока что плохой… Признаваться в этом человеку всегда трудно, я тоже человек. Вот и пыталась себя обмануть, свалить свою вину на кого-то другого.
А почему я решила, что я плохой контрразведчик? Этот вопрос сильно заинтересовал меня. Ведь это, по сути дела, вопрос моего профессионализма, вопрос о том – стоит ли мне вообще этим делом заниматься, есть ли у меня впереди перспектива?
Мне понадобилось очень мало времени, чтобы разобраться с этой своей проблемой. Я слишком полагалась на Григория Абрамовича. Это обычный синдром ученика, действия которого сковывает авторитет учителя… В результате – ученик пассивен, ждет приказа вместо того, чтобы действовать самому, и, как следствие, упускает всяческую инициативу и не добивается результата…
Я села. Кавээн и Игорь продолжали лежать и пялиться в небо.
«Ну и черт с ними! – подумала я. – Пусть обижаются на жизнь или на судьбу, кому что больше нравится! А я сидеть сложа руки не могу!»
Мой объект наблюдения, как обозвал Григорий Абрамович ростовского верзилу, тоже валялся на траве, предоставив решать вопросы о дальнейших действиях старшим по званию… На лагерную колючку он поглядывал с каким-то вожделением, но разве это повод подозревать человека в предательстве?
Я мысленно выругалась. Это ведь не моя ошибка, Грэг приказал, мы обязаны были выполнить его приказ… Впрочем, я сама только что рассуждала о том, что МЧС – не армия… Мы обязаны были выполнить приказ или – убедить командира, что приказ ошибочен, и предложить свое решение проблемы… Ни в одном уставе МЧС это не записано, но традиция такая у спасателей существовала всегда. Или это только в нашей группе она существует? Хотелось бы думать, что и в других – тоже…
Пассивным наблюдением каждый из нас привязывает себя к одному человеку. Нас четверо, значит, следим мы за четверыми… Но агент ФСБ, насколько я поняла, – один… Выходит, полезной работой занимается только один из нас. Остальные трое – работают впустую… Эффективность работы группы – двадцать пять процентов. Не слишком много, прямо скажем. Здесь вы, Григорий Абрамович, дали маху. Не мудрено, что мы все загрустили…
«Подожди, – остановила я саму себя, – а что сделала бы ты на его месте?»
Конечно, наблюдение за командирами групп, попавшими под подозрение, – решение самое тривиальное, оно лежит на поверхности, но что еще-то можно предпринять? Какая-то идея бродила у меня в голове, никак не принимая окончательной формы, я только чувствовала, что идея совершенно противоположная той пассивности, которой веяло до сих пор от наших действий…
Я сама не заметила, как принялась бродить вдоль колючей проволоки, поглядывая то на торчащих кое-где между рядами проволоки охранников, то на стену смешанного елово-лиственного леса невдалеке… Охранники смотрели на меня со злобным голодным интересом и кричали иногда в мой адрес что-то очень откровенно неприличное…
Та сторона лагерного забора, что выходила в сторону пожара, была оцеплена охранниками. Они цепью отгородили широкий сектор и стояли очень часто, особенно там, где начинались деревья. Цепь охранников скрывалась в лесу, очевидно, и там охрана была выставлена…
Я вскоре поняла причину столь странного способа охраны лагеря. Колючая проволока со стороны огненного фронта была разрезана и убрана на широком участке. Охранники подгоняли заключенных, которые в сопровождении вертухаев скрывались в лесу. Из леса появлялась группа измученных людей, они выходили оттуда с лопатами и сваливали их в кучу. Свежая партия разбирала лопаты и под все той же охраной скрывалась в лесу…
Скорее всего, между лагерем и фронтом огня существовала уже готовая просека или, может быть, дорога, которую заключенные расширяли и рыли на ней заградительную траншею, надеясь низовой пожар погасить с помощью заградительной просеки и широкой вскопанной полосы. Возможно, у них и техника там есть, тогда им значительно легче опахать просеку с двух сторон, чтобы поставить эффективную преграду низовому пожару… Он, конечно, медленнее, чем пожар верховой, который несется иногда по пересохшей листве от дерева к дереву со скоростью курьерского поезда…
Едва я попыталась подойти к линии охранников, чтобы выяснить ее назначение, как была остановлена окриком сразу двух солдат охраны:
– Стой! Стрелять буду!
Узнавать, насколько серьезны их намерения, у меня не было никакого желания, и я поспешила сделать несколько шагов назад.
Информация, которую я получила, была не столь уж и важной, но, по крайней мере, это была информация, которая раскрывала намерения начальника лагеря Кузина. Он хотел отсидеться, в надежде, что усилиями заключенных ему удастся отстоять свой лагерь от пожара. Во всяком случае, такое сложилось у меня впечатление…
Этот маленький инцидент убедил меня окончательно, что я на правильном пути. Все дело в том, что наши действия пассивны. Стоило мне просто пройтись рядом с лагерем, как я получила хоть какую-то информацию о развитии ситуации. О чем же тут спорить?
Я возвращалась к воротам в раздумьях, что бы еще такое предпринять, чтобы стать инициативной фигурой, а не пешкой в чьей-то игре, как неожиданно из плотно стоящих молодых елочек прямо рядом со мной выбрались на окололагерную поляну два парня в форме пожарных и с носилками в руках… Их брезентовые куртки были закопчены и в нескольких местах прожжены…
На носилках кто-то лежал. Я не могла рассмотреть, кто это, – он с головой был накрыт каким-то одеялом, словно покойник…
– Машина! Где машина? – издалека закричал мне тот из парней, который шел впереди. – У нас раненый! Срочно нужна машина…
– Машину найдем! – пообещала я, не имея никакого представления, где это я буду ее искать, но чувствуя твердую уверенность, что это мне, без всякого сомнения, удастся сделать.
«Когда мы шли по дороге к лагерю, нам навстречу одна за другой попадались машины, – подумала я. – Значит, машины здесь есть, нужно только их найти… На них, помнится, были какие-то станки – кроме как из лагеря, их неоткуда было везти…»
Машину мы действительно нашли. Для этого пришлось вернуться к воротам… Ждали мы минут пять – из ворот лагеря вырулил «ГАЗ-66» и собрался было со всей дури рвануть по дороге к Полоцкому… Я выскочила на дорогу, встала на его пути, широко расставив ноги и нашарив в кармане фонарик, выхватила его, словно это был пистолет, и двумя руками направила на водителя, которого уже отчетливо видела сквозь лобовое стекло…
Я не успела подумать о том, что он может рассмотреть, что в моих руках не пистолет, а фонарик, и тогда набравший скорость «газон» просто переедет меня, словно попавшего под колеса зайца на ночной лесной дороге… Но водитель, видно, не разглядел. И испугался… Колеса грузовика застопорились, он поднял облако густой пыли, которое его тут же обогнало и закрыло видимость водителю, и проскользил еще несколько метров на тормозах, прежде чем машина окончательно остановилась.
