Большая игра - Сапожников Борис Владимирович

Оружейник глядел на быстрые выпады и удары, которыми Дорчжи осыпал манекен, и, наконец, сделал ему знак остановиться.

– Полностью стальная рука вашему бойцу без надобности, – заявил он, – и никаких встроенных паровых молотов. Все это будет для него только обузой. Он силен, но в первую очередь быстр, и именно это его качество следует укрепить сталью.

Мне оставалось только кивнуть. Я видел, как дерется Дорчжи с Поддубным. Видел, как молодому монголу мешает стандартная стальная рука – она слишком тяжела для него, сковывает быстрые движения, портит технику.

Мастер-оружейник погладил лысину и кивнул нам обоим, чтобы возвращались внутрь. Покопавшись недолго среди обширных запасов, он вынес несколько легких образцов стальных рук. После Дорчжи снова вышел на задний двор и теперь обрабатывал манекен уже будучи вооруженным. Мы остановили выбор на конструкции максимально облегченной – от плеча до локтя она была сделана из прочной кожи, укрепленной в нескольких местах металлом, но больше декоративно, под локтем скрывался механизм, компенсирующий отдачу от ударов, болты его были видны и снаружи. А ниже локтя конструкция была полностью стальной – несколько гибких сочленений, также служивших не только для усиления удара, но и для компенсации отдачи, заканчивались мощным литым кулаком, не имеющим никаких анатомических подробностей. С внешней стороны конструкция защищена стальными пластинами с золотой гравировкой по краю – знаком мастера, сделавшего ее.

Оружейник подогнал кожаную «упряжь» по торсу Дорчжи, и тот на проверку сделал еще несколько быстрых ударов. Конечно, далеко от идеала, но к конструкции парню надо привыкнуть, а на это уйдет не одна тренировка и не один пресловутый седьмой пот.

Траты на экипировку Дорчжи были весьма существенны, но все же не пробили существенной дыры в бюджете моей команды. Тем более что дорогу до Бухары оплачивали мои наниматели. Вечером в гостиницу прибыл курьер с подорожной, выправленной для капитана команды и четверых игроков, согласно которой нам разрешено было пересечь южную границу империи, а также отдельно указывалось, что все наши передвижения и проживание в гостиницах и на постоялых дворах будут оплачиваться за казенный кошт. Для этого мне было разрешено выдавать расписки, но не более определенной суммы за один раз.

– Живем, – усмехнулся Корень, когда я пересказал ему суть врученной подорожной. – Давненько нас так славно не снаряжали в поход.

– Потом ведь все равно за каждую копейку спросят, – пожал плечами Армас.

– Это если будет с кого спрашивать, – с неистребимым оптимизмом заявил Корень. – В Бухаре драки такие, что легко можем все в землю лечь, и тогда уже никто с нас ничего не спросит.

Тот же курьер привез билеты на поезд до Нижнего Новгорода – железную дорогу туда проложили только в этом году и вроде бы собирались продлевать, строя грандиозную Индо-Волжскую железнодорожную ветку, которая свяжет Россию чуть ли не с Афганистаном. Быть может, именно по этой причине и налаживали отношения с Бухарским эмиратом – ведь его земель эта дорога уж никак не минует.

Поезд отправлялся нынче вечером, что меня вполне утраивало. Сборы наши были недолгими – команда уже сидела на чемоданах, хотя я и обещал отправку только завтра. Мы покинули гостиницу и сразу на двух извозчиках – в этот раз я разорился на лихачей, чтобы уж точно не опасаться опоздания, – отправились на вокзал. Спустя полчаса все расселись в вагоне, полностью заняв одно купе с двумя лавками, стоящими друг напротив друга. На лучшие места наниматель решил не разоряться. А еще через пять минут паровоз выдал долгий прощальный гудок и, громыхнув сцепками вагонов, начал медленно набирать скорость.

Наше путешествие в Бухару началось.

Глава 3

В Бухару

Из Москова в Нижний на дорогу уходит около трех суток, и поезд все время движется почти без остановок. Самая продолжительная из них – не больше получаса. За это время пассажиры вываливают из вагонов, заполоняя перроны. Тот, что «чистый», предназначенный для занимающих первый класс пассажиров, по традиции отгорожен от остального пространства для публики попроще цепью солдат. Караул потел в зеленых мундирах и высоких киверах с длинными султанами, вытянувшись во фрунт под звуки оркестра, наигрывающего задорные мелодии. Тут же для пассажиров первого класса имелся и свой буфет с расторопной прислугой и непомерно задранными ценами. Нам же приходилось довольствоваться деревянными киосками, в которых торговали пирогами, блинами, пивом и квасом. Кое-где даже наливали дешевое вино, а то и водку. За прилавками стояли, как правило, либо толстые бабы в цветастых платках с таким хабалистым характером, что разговаривать с ними было просто невыносимо, либо уроженцы Средней Азии, норовящие постоянно обвесить, обжулить или обмануть со сдачей. Правда, и бабы в платках были столь же вороваты – тут уж, как говорится, слов из песни не выкинешь.

Натаскивать к бою Дорчжи в пути было невозможно. Потеря времени, столь ценного в преддверии важного и весьма сложного турнира, меня раздражала до крайности. Но поделать с этим ничего не мог, пришлось просто смириться и утешать себя надеждой на то, что уж на палубе парохода мы все наверстаем. Да еще и в сложных условиях, что очень важно. Утешение, надо сказать, весьма сомнительное, ну да ничего – иного в тот момент просто не оставалось.

Ехали мы всю дорогу молча. Команда у меня подобралась из людей не слишком разговорчивых и уж о прошлом друг друга точно не расспрашивающих. Даже золотая ладанка, или, как назвал ее сам Дорчжи, пайцза, висящая на шее у молодого монгола, никого особо не заинтересовала. Он скрывал ее под одеждой. И понятно почему – испещренная письменами, отлитая из золота, она, наверное, стоила приличных денег. Для поездного и перронного воришки так просто целое состояние. Однако на одной из станций, где нам меняли паровоз, стояла особенно сильная жара, и Дорчжи неосторожно расстегнул несколько пуговиц на рубашке. Это произошло еще в вагоне, где духота была такая, что казалось, ты вдыхаешь чей-то пот, – настолько им пропитался воздух. Выйдя на перрон, Дорчжи позабыл о пуговицах – ведь там духота была ничуть не меньшей. Он принялся, как и все мы, быстро разминаться, чтобы заставить кровь скорее бежать по жилам. Когда делал наклоны, золотая пластинка выскочила из-за расстегнутого воротника рубашки и повисла свободно на крепком шнурке. Уверен, что не только я и бойцы команды заметили ее, хотя Дорчжи быстро опомнился и сунул ее под рубашку.

По возвращении в вагон расспросов ему было уже не избежать.

– Занятную штуку ты на шее носишь, – как бы невзначай сказал я, – только осторожней с ней будь.

– На такую много кто позариться может, – кивнул сидящий рядом со мной Корень. – Золото, оно, как ни крути, а всегда в цене.

– За пайцзу я убью любого, – отрезал Дорчжи, и в голосе его лязгнул металл. – Это все, что осталось у меня от матери.

– Я понимаю, как она дорога тебе, – кивнул я, но Дорчжи перебил меня:

– Откуда тебе это знать, капитан? Разве ты сирота?

– Уже – да, – спокойно ответил я. – Моя мама умерла родами, и я ни разу не видел ее лица, а отец ушел из жизни три года тому назад. Но это не имеет значения. Я отлично понимаю ценность для тебя этой золотой пластинки. Ты попался на воровстве, хотя мог бы продать ее и купить столько еды, сколько не унес бы в руках.

– И это притом, что тебя бы бессовестно обманули, – добавил Армас. – Если продать ее по истинной цене, уверен, ты смог бы питаться отнюдь не впроголодь несколько лет. И на крышу над головой хватило бы.

– Так что впредь будь осторожней с этой твоей пайзой – или как ее там? – подвел итог я. – За нее тебе, не задумываясь, пустит кровь любой вор.

Нападение не заставило себя ждать. Дорчжи прижали в тамбуре вагона уже на следующей остановке поезда. Нас мастерски оттерли от него какие-то затесавшиеся в толпу молодчики крепкого телосложения, одетые крестьянами. А сразу трое пронырливых типов в дешевеньких костюмчиках заскочили в вагон следом за Дорчжи. Нам же пришлось поспешать в соседний и запрыгивать в него едва ли не на ходу.