Александр Лукин - Сотрудник ЧК
Он еще что-то такое говорил, желая покрепче задеть Алексея.
Афоня гудел ему в лад.
Но Алексей уже взял себя в руки, помалкивал.
– Ну, пока до свиданьица, – сказал наконец чубатый, – как-нибудь заедем еще.
– Заходите, заходите, – приветливо пригласила Федосова.
– Заедем! – пообещал чубатый. – Теперича нас не отвадишь. Разведчики – народ верный. Разрешите ручку пожать…
Они попрощались и пошли к выходу. Проходя мимо Алексея, Афоня задел стол, за которым сидел Алексей, а чубатый просипел себе под нос:
– Я тя що встречу, языкатого!
– Давай, давай, разведчик…
Когда за ними захлопнулась дверь, Федосова звонко засмеялась:
– Как вы его поддели лампасами! Убийственно!
Алексей усмехнулся и махнул рукой.
– Пустобрех! – оживленно заметил красноармеец. – Обозники они. Фронтовые ребята так не выламываются.
– Но вы все-таки поступили опрометчиво! – сказала Федосова. – Они могли с вами расправиться, чтобы проявить лихость.
– В такие минуты не думаешь, – возразил Алексей. – Не всегда, знаете, можно сдержаться.
Он наклонился над бумагой, успев заметить, как внимательно посмотрела на него Федосова.
В это время из-за открытой двери в глубине помещения кто-то позвал: «Дося!» Девушка собрала с конторки разложенные на ней письма и вышла, легко и часто постукивая каблучками. Белобрысый красноармеец посмотрел ей вслед и, обернув к Алексею восхищенное лицо, вытянул губы, как бы говоря: «Ух ты, мать честная?» Он еще повозился со своим мешком, попросил у Алексея табачку, закурил, потом долго читал плакаты на стене. Ему не хотелось уходить. Наконец, разочарованно вздохнув, сунул мешок под мышку и тоже ушел.
Алексей нашел на столе обгрызанную ручку, очистил перо от налипшей на него чернильной гущи и задумался. Кому писать? Силину? Может, Воронько? Нет, все не то. Девица работает на почте, вдруг письмо попадет ей в руки?
Он поскреб в волосах и сочинил следующее:
«Здравствуй, Сергей!
Пишу тебе в третий раз, а ответа все нет. Теперь я не в Херсоне, а в Алешках, Родных не нашел. Катя с мужем куда-то уехала. От отца нет вестей. В госпитале, где я лежал, со мною чуть не приключилась беда…»
Алексей описал «мясной бунт» и свое вымышленное участие в нем.
«Сейчас я – писарь в штабе. Работа скучная, а мне другой и не надо. Надеюсь на перемены в жизни, о которых ты знаешь, но пока нет случая…»
Слово «перемены» Алексей дважды подчеркнул: пусть Федосова гадает, что он хотел сказать!
В конце письма он передавал приветы каким-то несуществующим Глебу и Олегу…
Пока Алексей писал, Федосова вернулась за стойку. Поднимая голову, он несколько раз ловил на себе ее зоркий изучающий взгляд. Народу за это время заходило немного: две старушки, беременная женщина с ребенком на руках да пожилой красноармеец из обоза, принесший пачку писем. Все они не вызывали подозрений и долго не задерживались.
Перечитав свое сочинение, Алексей придумал адрес: «Харьков, Церковная улица (в каждом городе есть такая, авось и в Харькове), дом Соколова, Сергею Петровичу Соколову», и, сложив письмо треугольником, понес его к висевшему возле двери почтовому ящику.
– Написали?
Алексей остановился. Федосова улыбалась ему из своего окошка.
– Да вот… написал. Спасибо за бумагу.
– Давайте сюда, я в очередную отправку пущу.
– Пожалуйста…
Она взяла письмо, взглянула на адрес.
– В Харьков? У вас там родные?
– Нет, просто друг. Сам я здешний, херсонский.
– Выходит, мы земляки.
– Вы тоже из Херсона?
– Я родилась в Алешках, но ведь это все равно, – она засмеялась. – А в Харькове я тоже жила – у дяди на Сумской улице, знаете такую?
– Слышал…
– Соколов, Соколов, – повторила она, точно припоминая, – знакомая фамилия. Это не фабрикант Соколов?
– Нет, он… адвокат. То есть не мой друг, разумеется, а его отец.
– Значит, не тот. – Она отложила письмо. – В Харькове был фабрикант Соколов, родной брат известного херсонского предпринимателя. А ваш – адвокат? По-моему, тоже что-то слышала. А как вы попали в Харьков? – общительно спросила она.
– Да я, собственно, там не был, – сказал Алексей. Он решил не слишком завираться, чтобы не напутать чего-нибудь. – Мой отец в молодости дружил с отцом Сергея, и Сергей каждый год приезжал к нам на лето.
– А чем, если не секрет, занимался ваш отец?
– Он… Он работал у Вадона, – ответил Алексей тоном, по которому можно было заключить, что его отец был не менее чем инженером.
Она небрежно спросила:
– Он и теперь там работает?
– Сейчас я ничего не знаю о нем…
– А… простите! Ужасное время! Все так перепуталось, перемешалось. Братья против братьев… Когда это кончится! Ведь так не может быть вечно? А? Вот вы, военные, вы ведь должны знать, сколько это еще продлится?
Алексей, улыбаясь, развел руками.
– Вот и все так, кого ни спросишь, а ты гадай! – Она обиженно надула красивые яркие губы.
– Кто ж вам ответит! – засмеялся Алексей, стараясь не сбиться с предложенного ею тона легкого «интеллигентного» разговора. – Я работаю в штабе (Федосова вскинула брови) и то не знаю. Правда, пост у меня скромный: всего только писарь, но, думаю, что и командующему не под силу такой вопрос.
– Да, да, верно! – вздохнула она.
Так они беседовали возле почтовой стойки, и их разговор ничем не отличался от десятков тысяч подобных же разговоров, какие велись на вокзалах, пристанях, в теплушках, на базарах – всюду, где военная неразбериха случайно сталкивала людей. Каждому хотелось выговориться, поведать о своих горестях, узнать о чужих, поделиться слухами и новостями.
Как-то само собой получилось, что Алексей рассказал Дине (они познакомились) «все» о себе: учился в гимназии, мать умерла, отец добровольно пошел в армию, а когда грянула революция, исчез – ни слуху ни духу… Рассказал про Катю, про ее мужа, которого возвел до положения владельца магазина. О том, как в восемнадцатом году, поддавшись мальчишескому порыву, пристал к фронтовикам, а когда победили немцы, был вынужден бежать из Херсона, попал в армию – и закружило, и понесло… Потом ранило в плечо близ Верхнего Токмака, отпустили на побывку домой, а по дороге схватил тиф и вместо дома снова угодил в госпиталь. Родных в Херсоне не нашел. Что оставалось делать? Опять попал в армию…
Дина в свою очередь рассказала, что успела закончить гимназию. Нет, ее жизнь протекала, конечно, не так бурно, как у Алексея, но что с того! Разве это жизнь! Мечтала об артистической карьере, верила в высокие идеалы, ждала чего-то необычайного. Где это все? Один прах да тлен. Хоть бы поверить во что-нибудь… Кругом грубые неинтересные люди. «Вы же видели…»
Беседа постепенно становилась все задушевней. Что ж мудреного? Оба воспитывались примерно одинаково, учились в гимназии. Интересно ведь узнать, как в эти трудные годы складывались их судьбы. Вот Алексей служит у красных, а Дина знает кое-кого, кто служит у белых, и, представьте себе, это тоже неплохие люди. Кто же из них прав? Трудно, очень трудно разобраться!
– У вас, наверно, таких сомнений не бывает, – говорила она вздыхая. – Вы, должно быть, твердо убеждены в своей правоте?
– К сожалению, – отвечал Алексей, – и я не могу этого сказать. Раньше, правда, был убежден, верил, даже, если хотите, горел. Дома меня не понимали, пошел наперекор всем. Думал: революция, мечта человечества… А что она принесла, эта мечта человечества? Голод, сыпняк, разруху… А, да что говорить!
– Вы еще долго пробудете в Алешках? – опросила Дина.
– Пока штаб не переедет. Боюсь, что скоро придется собираться.
– Заходите, пока здесь. Хоть поговорим…
– Спасибо. Обязательно приду.
– Домой заходите, – сказала она просто, – я живу с родителями. Они несколько странные, вам может показаться, но добрые. Улица Портовая, четвертый дом слева, если идти от пристани. Вы свободны вечером?
– Теперь-то уж освобожусь!
– Тогда часов в девять… ладно? У вас, «наверно, как у штабиста, есть ночной пропуск?
– Это есть, чего-чего!
– Ну и хорошо, я вас встречу.
Она улыбнулась ему ласково, как старому знакомому, и протянула руку.
…Дойдя до угла, Алексей повернул обратно. Он снова прошел мимо почты и заглянул в окно.
Дина разворачивала только что написанное им письмо.
«СВОИ ЧЕЛОВЕК»
В девять часов Алексей подходил к дому Федосовых.
Девушка ждала его возле калитки.
– Вы точны, – сказала она, улыбаясь и идя навстречу. – Впрочем, так и должно быть: ведь вы же военный.
На ней было белое платье, перехваченное в талии широким бархатным кушаком. Коса толстыми кольцами оплетала голову. В серых сумерках теплого осеннего вечера Дина казалась совсем невесомой. Подхвати такую на руки – и не почувствуешь тяжести…
– Заходите, – сказала она, отворяя калитку, – я очень рада, что вы пришли.
Дом стоял на отлогом берегу Конки. Был он о шести окнах по фасаду, с большим двусторонним мезонином и железкой кровлей. Как и все зажиточные дома в Алешках, его окружал сад. Яблони, черешни и вишни росли вперемежку с многолетними акациями и сиреневыми кустами.
