Олег Маркеев - Оружие возмездия
— Ну и пусть имеет канарейку, лишь бы не чувствовав себя убогим! Не в этом признак бездуховности. Один немецкий дурак придумал противоречие между духом и материей, а сотня дураков-марксистов возвела это в принцип и воплотила в жизнь на горе миллионам русских дураков. — Пойми, нет духовности без достатка. Бетховен и Лист творили для зрителей, приезжавших на концерты в собственных каретах, а не для тех, кто два часа перед концертом трясется в метро.
— Но люди ходят в консерваторию и музеи, потому что у них есть потребность в культуре! — Судя по благородному негодованию в голосе, Эля Караганова приняла все на свой счет.
— А что толку пройтись по залам Эрмитажа — подчеркну: по чужому дому, — если у себя в квартире десять лет обои не менял? — спокойно парировал Максимов. — Хорошо, вернемся к Янтарной комнате. Ты, кстати, никогда не задумывалась, что Царское Село, Эрмитаж, Лувр, Букингемский дворец — просто место жительства, квартиры для людей? В них жили. Среди всей роскоши и шедевров — просто жили. Играли в прятки, целовались по углам, влюблялись, рожали детей, умирали. Само собой, принимали гостей и устраивали праздники. Нам это трудно понять, потому что в семнадцатом матросы помочились во все вазы в Зимнем, а добротные дома по завету классиков превратили в коммунальные хижины для нищих.
— Максим, но Эрмитаж прежде всего произведение искусства, а не простой дом.
— Да? Именно для того, чтобы по нему гуляли туристы в тапочках, Растрелли и старался, — с откровенной иронией произнес Максимов. Он прикрыл глаза и по памяти воспроизвел: — «Понеже в Санкт-Петербурге наш Зимний дворец не токмо для приему иностранных министров и отправления при дворе во учрежденные дни праздничных обрядов по великости нашего императорского достоинства, но и для умещения Нам с потребными служителями и вещьми доволен быть не может, для чего вознамерились оный наш Зимний дворец перестроить». Это указ Елизаветы о перестройке Зимнего, — пояснил он. — Только вслушайся: «для умещения нам с потребными служителями и вещьми»! Аргументы те же, что у домохозяйки, меняющей меньшую жилплощадь на большую. Забавно, да? Один царь для своей потехи привез янтарную диковинку, другая царица отгрохала себе дворец, где в Янтарном кабинете пила кофе с иноземными послами. При чем тут туристы? — Максимов пожал плечами. — Ничего с тех пор не изменилось. Правители заказывают по своему вкусу, архитекторы строят в меру таланта. Только в прошлые века мастер и заказчик были равновеликими личностями, с равно высоким уровнем вкуса и степенью понимания искусства. У Папы был Микеланджело, у Елизаветы — Растрелли, а у Сталина — Щусев. Лужкову не повезло, ему достался Церетели. Можно без конца спорить о новых формах в современном искусстве, но только слепой не видит разницы между Ватиканом и Поклонной горой, между Сикстинской капеллой и Никасом Сафроновым.
— О, да ты просто ходячая энциклопедия! С ума сойти можно — столько держать в голове. — Эля нетерпеливо заерзала. — Какие планы на сегодня, если не секрет?
Консультация явно затянулась, и Эля решила сменить тему. Слушала она внимательно, но надолго сосредоточиться, очевидно, для нее было проблемой. Как большинство женщин, она не могла поддерживать разговор на абстрактные, лично ее не касающиеся темы.
«Вот сейчас поговорим о личном», — злорадно подумал Максимов.
Он придвинулся ближе, понизил голос:
— Только один вопрос: ты доверяешь своим немецким друзьям?
Эля недоуменно захлопала глазами.
— А почему ты спрашиваешь?
Максимов сделал вид, что пытается обдумать ответ.
— Хорошо, еще раз сверкну эрудицией, — начал он, почувствовав, что ее нетерпение достигло предела. Отложил вилку и нож, чтобы освободить руки. Загнул один палец. — Доктор Альфред Роде занимался реставрацией Янтарной комнаты здесь, в Кенигсберге. Он отвечал за укрытие комнаты в секретном бункере. Когда город оккупировали наши, Роде пропал. Считают, что умер от дизентерии. Никто это подтвердить не может, есть только справка о смерти. Примем на веру. Но, говоря на газетном новоязе, старика зачистили. Почему я в этом уверен? — Он стал по очереди загибать пальцы. — Профессор Карл Нойгебауэр умер в госпитале, наблюдался по поводу аппендицита. Доктор Банге принял цианид. Работник Национальной галереи Кирш пропал без вести. Профессор Гельцке убит за письменным столом. Все смерти тоже произошли в апреле сорок пятого. Немцы любят порядок. Сначала они создали аппарат по работе с трофеями, в конце войны организовали укрытие ценностей, а потом запустили механизм уничтожения свидетелей и любопытных. Он работает без сбоя и в наше время. Пример? Пожалуйста. На озере Типлицзее при попытке нырнуть за ящиками, затопленными в конце войны, погибла экспедиция журнала «Штерн». В аквалангах оказалась примесь угарного газа. Мало, но хватило, чтобы умереть. Пауль Энке, офицер «Штази», по заданию Хонеккера искавший Янтарную комнату, работая в архиве, случайно выпил кофе с цианидом. Георг Штайн, немецкий энтузиаст-любитель, не к столу будет сказано, найден со вспоротым животом. Говорят, самоубийство. Наш писатель Юлиан Семенов. Дружил со Штайном, сам много сделал для поиска Янтарной комнаты. Умер от инсульта. И это только известные люди, чья смерть не может пройти незамеченной. Сколько убрали маленьких людей, дерзнувших сунуть нос в большие тайны, один Бог знает. — Он мягко улыбнулся. — Твои друзья — самоубийцы?
Вилка в руке у Эли Карагановой тонко дзинькнула по тарелке. Она поджала губы. Они превратились в тонкую алую ниточку, будто кто-то чиркнул ножом.
«Ая-яй, как нехорошо получилось. Послали мадам на задание, а об опасности не предупредили». Чтобы спрятать усмешку, Максимову пришлось отпить глоток сока.
Он попробовал посмотреть на нее глазами опера-вербовщика, с которым, он уже не сомневался, Эле в свое время довелось пересечься. Уж больно благодатный материал для вербовки. Невротическая раздвоенность между реальным и желаемым, между самооценкой и мнением окружающих, если не заполнена самоотречением творчества, становится гумусом, на котором растут все цветы зла от нервных болезней до стукачества.
Максимов хорошо представлял, на какой участок поставили Элю — высококлассный эскорт. Врут злые языки, что у КГБ была штатная бригада длинноногих обольстительниц. Черта с два опытный разведчик на такое купится. Но в московский бомонд иначе не войдешь, как под ручку с образованной, эмансипированной, моложаво выглядевшей дамой средних лет. Пусть и не красавицей, пусть и не знаменитостью, лишь бы была своей, знала всех и вся. Информация, конечно, менялась на информацию. Что-то узнавал клиент, что-то дама из эскорта. Что-то уходило в Лэнгли, что-то ложилось в сейфы Лубянки. Мелкие трофеи в виде подарков и прочих знаков внимания, включая интимные радости, считались побочным заработком агента.
Он препарировал сидящую напротив женщину холодно и отстраненно, как лабораторную лягушку. Ему ни чуточки не было жаль ее. Как написал классик отечественного детектива Юлиан Семенов: «Влезла в мужскую игру, не требуй снисхождения». Пока идет операция, есть только свои и чужие и нет людей, есть только мишени.
Потому что ты сам — мишень.
— Самое смешное, Эля, что никакой Янтарной комнаты нет и в помине. Это миф, призрак, химера, — продолжил пытку Максимов. — Последнее достоверное упоминание о Янтарной комнате относится к сорок второму году. Тогда Роде закончил ее сборку в Королевском замке Кенигсберга и открыл для публики. С тех пор ее никто не видел. Все остальное — миф о поисках золотого руна. Интересно, занятно, поучительно. Но к собственно Янтарной комнате отношения уже не имеет.
— Как нет? А что они тогда ищут? — нахмурилась Эля, окончательно сбитая с толку.
— А бог их знает. Кофе? — Максимов отодвинул пустую тарелку. Сделал знак официантке. — Поиски Янтарной комнаты для одних — профессия, для других — хобби, для большинства — самореклама. Для твоих немцев, как я думаю, экстремальный туризм. Скучно им живется, адреналина в крови не хватает, а на львов охотиться теперь не модно. Вот и решили убить всех зайцев разом: и старый добрый Кенигсберг посмотреть, и могилы предков навестить, и прославиться немного. Максимум, что они могут найти, — груду янтарных камушков, помутневших от времени. А, не дай бог, докопаются до фугаса времен войны? Такие случаи уже были.
Официантка поставила чашки с кофе, убрала посуду.
— Спасибо. Счет, пожалуйста. — Максимов с тревогой посмотрел на Элю. — Я тебя не расстроил?
— Нет, что ты! — Она стряхнула с лица мрачную гримасу, как мокрый воробей дождинки. Улыбнулась, показав прекрасные зубы.
«Так я и поверил, — подумал Максимов. — Одно радует, громоотводом твоего плохого настроения буду не я».
Максимов давно заметил в окно, как некий представительный господин, очень похожий на австрийца с газетного снимка, нервно прохаживается по дорожке перед входом в гостиницу. Может, в планы мести Эли и входило мучить господина Бойзека до бесконечности, это ее дело, но тратить время попусту Максимов позволить себе не мог.
