Петр Катериничев - Тропа барса
Глава 20
Крас прикрыл за собой тяжелую бронированную дверь, замер, прислушиваясь. В квартире никого. Если бы кто-то был, он бы почувствовал. Именно так: не услышал — почувствовал.
Он прошел на кухню, вылил себе в стакан остатки коньяку, выпил в два глотка. Вкуса не ощутил. Как и облегчения. Тяжелая, тупая усталость, безразличие… И еще — тяжесть, она была хуже боли, хуже жажды, хуже всего… Едва он прикрывал глаза, как видел перед собой связанную голую девчонку, беспомощную перед его силой и властью…
Да! Этот напряг нужно снять немедля! Взять машину, поехать куда-то в центр…
Снять первую попавшуюся малолетку, отстегнуть ее бритоголовым сутенерам денег впятеро, привезти девку сюда… И тогда…
Он чувствовал биение собственного сердца так, словно оно стучало не в груди, а на препарационном столе неведомого вивисектора. Голова плыла куда-то…
Подсознание словно проснулось: он увидел едва занавешенный четырехугольник окна, за ним — пьяная неопрятная тетка, рядом с ней — девочка в платьице, закутанная в залатанную кофту… И кто-то еще… Ну да, он видел эту картинку из собственного окна… Вчера или позавчера…
Крас, не включая света, подошел к окну: да, вот оно, оконце на четвертом этаже в пятиэтажке напротив, занавешенное тряпкой, мало похожей на штору… Свет не потушен. Нечесаная тетка сидит, уперев локти в стол… Алкоголичка. И у нее есть дочь. Лет двенадцати, не больше. Хрупкая, запуганная… Нежный цветочек, выросший на помойке… Все остальное стало для Краса неважным. Вернее, перестало существовать вообще.
Почти машинально он оделся и вышел в гулкий подъезд. Спустился по ступенькам.
Дыхание его было частым, ему казалось, что шрам пульсирует ярко-алым, рассудком он понимал, что этого не может быть, но рассудок все чаще затмевался одним-единственным видением: связанная, раздетая донага девочка… Он потрогал лицо; ему казалось, что шрам снова стал уродующим, багровым, что он налит кровью…
На улице Крас не ощутил никакого облегчения. Было сосем раннее утро, немного потеплело, воздух стал густым и влажным, и он задыхался в этой влаге…Во дворе стояла почти абсолютная темень, только два-три окна зажглись в окружающих домах… Ни о чем не думая, ничего не просчитывая, он направился к подъезду, прикинул квартиру… Поднялся на четвертый этаж. Сердце колотилось.
Дверь была обшарпанной и жалкой. По-видимому, ее не раз и не два открывали пинком: хлипкая щеколда замка держалась неизвестно как. Звонок был оборван. Крас замер на мгновение, поднял руку и отчетливо постучал.
— Кого несет? — настороженно спросил хриплый женский голос.
— Василий, — ответил он наугад так же хрипло, чувствуя, как перехватывает горло.
— Какой Василий? От Вовки, что ли? Крас пробурчал нечто невнятное.
— Чего надо? — спросили за дверью.
— Да баба выставила, — сымпровизировал он. — У меня два «пузыря», распить бы…
Дверь приотворилась, показалось испитое лицо «синеглазки»; ей можно было дать тридцать пять, а можно — и все пятьдесят.
Оглядев мутным взглядом незнакомого мужчину, тетка потребовала:
— Покажь…
Вместо ответа, он с силой толкнул дверь, впихнул женщину внутрь.
— Сходи сама, только живо! — протянул ей деньги. Та алчно впилась взглядом в две крупные купюры. Кто этот мужик и откуда — даже не поинтересовалась.
— Ты это… располагайся, — произнесла она скороговоркой. — Я мигом! Ага?
— А этого… твоего… нет? — наугад спросил Крас.
— Лешки? Не. Только Катька. Спит. Я одним духом…
Тетку колотило. В том, что она напьется прямо у ларька, Крас не сомневался.
Суетясь в предвкушении скорой опохмелки, она накинула пальтецо; карман оттопыривался: стакан. Вышла, старенькие туфли дробно застучали по ступенькам гвоздиками набоек.
Крас осмотрел дверь. Прикрыл, как мог, набросил щеколду…
Девочка спала во второй комнате под стеганым лоскутным, грязным донельзя одеялом. Он зажег свет… Девочка сонно приоткрыла глаза… Сейчас она испугается, закричит, и1 тогда… Все они дикие, похотливые шлюхи… И эта станет такой же, когда вырастет… Нет, теперь уже не станет… Он вылечит ее.
Он освободит ее душу. Болью. Болью и смертью плоти… Сейчас… Сейчас она лишится невинности и умрет… Умрет от высокой боли, боли наслаждения, так и не познав всей мерзости этого гнусного мира… Ее тоненькая шея переломится в его руках легко, как тростинка…
Крас облизал разом пересохшие губы, чувствуя невероятное возбуждение, трясущейся рукой взялся за край одеяла и разом сорвал его с девчонки…
Та спала одетой: в теплых колготках и шерстяной вязаной кофте. Привстала на постели, без малейшего испуга посмотрела на мужчину, на его вздувшиеся спереди брюки, на трясущуюся руку, сжимающую грязное покрывало.
— Ты, дяденька, не волнуйся шибко, а то кончишь сразу, — произнесла она спокойно, даже участливо и… стала стягивать колготки вместе с трусиками. — Ты мамашке деньги отдал?
Крас почувствовал себя так, будто вместо девчонки на постели он увидел муляж.
Глядел на тонкие, белые, в пятнах синяков ноги… А девочка смотрела на его штаны.
— Чего, упал? Не переживай, дяденька, щас я все как надо сделаю, и у тебя получится… Кофту тоже снять? — буднично поинтересовалась девочка. Со скукой заглянула в глаза. — Или ты — лизун? — Она раздвинула ноги, затем, пальцами, губы:
— Ты не сомневайся, я чистенькая, меня мамашка мыться приучила… Ну?
Будешь?
Крас стоял неподвижно. Обвел глазами замызганную комнатку: здесь пахло алкогольным и табачным перегаром, спермой, нечистым бельем.
— Чего, передумал? Ну тогда я оденусь пока, а то холодно. Ноябрь уже, а когда затопят — неизвестно. — Девочка вздохнула по-бабьи, подняла с пола колготки и стала аккуратно натягивать на ступни. Потом снова посмотрела на Краса:
— У тебя, дяденька, водка ведь есть?
— Что?
— Ты водки выпей, только чуточку. А то ты занервничал сильно, вот у тебя и… А выпьешь, все и настроится. — Потом глянула на дверь в другую комнату, перешла на шепот:
— Ты в другой раз мамашке не все деньги отдавай, ладно? Она все одно пропьет, а ей шаль надо купить, скоро зима, а у нее ни шапки, ни шали, — вздохнула девочка. Добавила по-взрослому:
— И за квартиру уже полгода не плочено. Ты, дяденька, деньги пока не забирай, я же не виновата, что тебе расхотелось. А то мамашка меня побьет. Я ей говорю: не бей, синяки же долго не проходят, видишь, на ногах какие, кому это понравится? А она бьет и бьет… Она уже три дня как злая… Не забирай, ладно? А я тебе потом за так дам, уговор? А то водки щас выпей и снова приходи… Я все как надо сделаю, я умею. А кофту я нарочно не снимаю, надо подождать, пока груди вырастут. У нас в классе у двоих девочек уже такие — закачаешься. А у меня — никак. Говорят, капусту надо есть, а она щас дорогая… Зато у меня ноги красивые, мне все говорят… — Девочка вздохнула, натянула одеяло до подбородка. Устроилась головой на подушке, свернулась калачиком. Произнесла едва слышно:
— Холодно очень… А мамка у меня не всегда такая злая. На самом деле она хорошая. Просто жизнь у нее плохая… Не забирай деньги, ладно? Приходи, когда хочешь…
Девочка закрыла глаза и, казалось, сразу уснула. Он смотрел на нее, не понимая, что теперь делать. Опустил руку в карман. Нащупал рифленую рукоять пистолета.
Неожиданно она подняла голову:
— Я забыла сказать: меня Катя зовут. А тебя как, дяденька?
— Меня? — Крас запнулся, пытаясь вспомнить свое имя, И не вспомнил. — Этот…
Игорь, — сказал он первое пришедшее на ум.
— Ты, дяденька Игорь, приходи… Я тебе открою… Девочка устало опустила веки и через секунду уже спала. Крас щелкнул выключателем. Настала тьма. Рукоять пистолета нагрелась в его руке. Но… рука словно приросла к ней, отяжелела так, что вытащить оружие он бы не смог даже под угрозой смерти. Неловко, левой он полез во внутренний карман пиджака, ухватил оставшиеся там купюры, вытащил и разжал пальцы. Тишина стояла такая, что, казалось, он слышит, как они падают на пол… Будто листья осени… Той, далекой, когда он был пацаненком и валялся в их пахучих ворохах в городском парке, и жизнь была впереди, и могла быть такой же лазурной и чистой, как бездонное небо того ясного сентябрьского дня… Могла бы…
Он вышел в коридор, открыл дверь, захлопнул… Щелкнул замок, открыть который было легче легкого…
— Уходишь уже, Костик? Ой, извини… Как тебя зовут-то, забыла?
«Мамашка» невидяще пялилась на мужчину; уже, наверное, минут пятнадцать она, едва держась на ногах, пыталась подняться по лестнице. Бессмысленно улыбаясь, волокла за собой пакет с водкой.
— С дочушкой-то с моей поласкался?.. — хихикнула она. — Нет? Ну так я ей задам!
— В осоловело-пьяных глазах вдруг, словно воспоминание, мелькнул испуг. — А денег у меня уже нету. Потратила все. Приходь потом… Я ее, козу, выпорю, шелковая станет… А то сам выпори… У меня Лешка, хахаль мой, страсть как это любит… Ему она не дает, я не велела… Вот он и злится… Пусть злится… У меня не бордель…
