Андрей Воронин - Петля для губернатора
– Или возьми оборудование, – шумно дыша открытым ртом, просипел Маслов. – Что я, медицинской техники не видел? Это тебе, братец, не архитектура, тут я любому сто очков вперед дам. Так вот, позавчера привезли оборудование, сгрузили в подвал, я на радостях сунулся смотреть, а оно все как есть “желтой” сборки…
Губанов вздохнул. Момент истины наконец наступил, и истина, как всегда, была неприглядна.
– Что ты говоришь? – воскликнул он, с трудом удержавшись от того, чтобы всплеснуть руками. – Но ведь закупкой оборудования занимался я! Лично!
Маслов замер, не донеся до рта сигарету, и некоторое время смотрел на Губанова слезящимися от спирта глазами.
– А ведь верно, – сказал он наконец.
– Странно, правда? – подлил масла в огонь Губанов. – Как это могло случиться, ты не знаешь?
Маслов наконец вышел из ступора, затянулся сигаретой и, развернувшись вместе с креслом, стал смотреть в окно.
Будь на его месте любой другой человек, Губанов читал бы его мысли, как открытую книгу, но Маслов всегда поражал его сочетанием мощного интеллекта с инфантильной наивностью старой девы. Теперь он, похоже, начал стремительно терять былую невинность, и это был очень опасный момент: запутавшись в собственных сомнениях, доктор мог выкинуть что-нибудь неожиданное, ни с чем не сообразное и даже, черт подери, губительное.
– Значит, самый большой дурак во всей этой истории все-таки я, ^– сказал наконец Маслов, глядя в окно, за которым рокотал бульдозер и, захлебываясь, стрекотал отбойный молоток.
– Самый большой, как ты выражаешься, дурак в этой истории – мой тесть, – отозвался Губанов. – А ты вовсе не дурак, поскольку, даже не имея на руках бумаг, сумел обо всем догадаться. А если ты еще догадаешься промолчать и не афишировать свои открытия, то будешь не просто умницей, а богатым умницей.
– Ну, это понятно, – довольно равнодушно сказал Маслов. – Это, прямо скажем, само собой разумеется. Но какая же ты все-таки сволочь, Лешка! Полгода водил меня за нос, как щенка…
– Брось, Серега, – Губанов перегнулся через стол и дружески похлопал его по костлявому предплечью, – не усложняй. Зачем тебе была лишняя головная боль? А так, как в “Поле Чудес”: угадал слово – получи приз.
– И большой приз? – дернув бородой, поинтересовался Маслов, все еще глядя в окно.
– Пятьсот штук, – сказал Губанов.
Доктор задумчиво повращался в кресле, дернул себя за кончик правого уса, поправил на переносице очки и спокойно сказал:
– Миллион.
Губанов ухмыльнулся. В последнее время его всегдашняя нагловатая ухмылка появлялась на лице довольно редко, но сейчас она заиграла на губах с прежней неотразимой силой. Доктор принял правильное решение, теперь оставалось только обломать ему рога.
– Ну, милый мой, – сказал майор, – это ты увлекся.
– Да, – проворчал Маслов, – ты не Якубович, это факт. Может быть, господин губернатор даст больше?
Губанов побарабанил пальцами по столу, пожевал фильтр сигареты, гоняя ее из угла в угол рта, и вдруг скользящим змеиным движением вынул из-за пазухи пистолет.
– Вряд ли, – сказал он, с озабоченным видом заглядывая в ствол. – Боюсь, тебе нечего ему предложить. Вообще-то я, конечно, не прав… Все никак не привыкну, что ты теперь большой человек. Я слышал, к тебе уже очередь на полгода? Обидно будет, если все сорвется из-за ерунды.
– Дешевка, – сказал Маслов, стараясь не смотреть на пистолет. – Кого ты пугаешь?
– Я?! Я никого не пугаю. Почистить бы его надо, что ли, да все недосуг… Семьсот пятьдесят, а?
– Сойдемся посередке? – насмешливо спросил Маслов. – Скаред ты, Леха, и всегда таким был. Помнишь, как в школе жвачку жилил?
– Хорошо, – сказал Губанов, – семьсот пятьдесят и коробку “Даблминта”.
– Вот это другой разговор, – рассмеялся Маслов. Смех его звучал ненатурально, и смотрел он по-прежнему куда угодно, только не на Губанова с его пистолетом. Майора это не удивляло: доктору нужно было время, чтобы свыкнуться с тем, что он обыкновенная пешка, а вовсе не ферзь и даже не ладья.
– Наливай, – сказал Губанов, убирая пистолет на место. – Это дело надо спрыснуть.
Но спрыснуть им ничего не удалось, потому что под окном вдруг снова гнусаво завопил автомобильный сигнал, зарычал двигатель, лязгнуло железо, и сразу же матерно заорали на разные голоса красно-синие “турки”.
– Ну что за день?! – с тихой ненавистью в голосе спросил Маслов, глядя в окно.
Губанов подошел к окну и выглянул. Внизу стоял знакомый самосвал, водитель бегал вокруг, размахивая руками, и что-то орал, а человек пять рабочих вынимали из кабины какой-то горелый тюк странно знакомой расцветки.
Губанов первым понял, в чем дело. Он тихо выматерился, потянул Маслова за рукав и бросился к дверям – встречать вернувшегося из самоволки Купченю.
* * *Сон освежил Глеба, и он проснулся, чувствуя себя почти здоровым. Он знал, что это только кажется, но некоторое время лежал неподвижно, утешая себя иллюзией прекрасного самочувствия. “Как там Ирина?” – подумал он и открыл глаза. Головная боль вернулась немедленно, словно только этого и ждала, и, вцепившись кривыми когтями в мозг, принялась остервенело, с наслаждением драть его в клочья.
– Как мы себя чувствуем? – с профессиональным оптимизмом поинтересовался склонившийся на постелью Глеба человек.
Сначала Сиверову показалось, что этот тип привиделся ему в бреду: неимоверно длинный и худой, в старомодном светлом джемпере с кое-как замытыми пятнами крови, в очках без оправы, с растрепанной бородой-веником и с блестящей лысиной, игравшей бликами в свете точечных светильников. От него со страшной силой разило перегаром, и весь его облик совершенно не стыковался со сдержанной роскошью этого странного места.
– Где я? – голосом умирающего прохрипел Глеб, решив, что кашу маслом не испортишь.
– Вы попали в аварию, – объяснил обладатель бороды, – и вас доставили сюда. Лучше бы, конечно, в больницу, но.., гм…
– Какая авария? – хрипло спросил Глеб. Он хотел было застонать, но решил не переигрывать, чтобы ему, чего доброго, не вкатили дозу морфия для облегчения его невыносимых страданий. – Что, “вертушка” упала?
– Какая вертушка? – опешил бородач.
– Кандагар взяли? – проигнорировав его вопрос, спросил Глеб. – Ребята где? Ты мне главное скажи: поперли мы “духов” или нет?
– А.., гм.., э-э-э… – Бородач пребывал в явной растерянности, что и требовалось доказать. – Н-ну так.., как вам сказать…
– Опять обгадились, – с горечью констатировал Глеб, невольно входя в роль. Он уже жалел, что выбрал для своего представления именно эту тему, но вариант был беспроигрышный: Афганистан помнили многие, многие через него прошли, и словечки тех лет все еще были на языке у половины населения страны.
– Простите, – сказал бородач, – а какой сейчас, по-вашему, год?
– Ты что, дурак? – прохрипел Слепой. – Восемьдесят четвертый. А по-твоему, какой?
– Это неважно, – отозвался бородач и принялся с профессиональной ловкостью щелкать пальцами у Глеба перед носом. Сиверов немедленно начал бегать глазами во все стороны, делая вид, что пытается уследить за его рукой.
Бородач вздохнул и перестал щелкать.
– Амнезия, – негромко сказал он, словно обращаясь к самому себе, но при этом зачем-то слегка повернувшись в сторону двери. – Вы что же, ничего не помните? – уточнил он, снова обращаясь к Глебу.
– Я все отлично помню, – слабым и одновременно очень сердитым голосом заявил Глеб. – Сегодня пятое сентября восемьдесят четвертого года.., а может, шестое. Хрен его знает, сколько я там провалялся, в этой “зеленке”… Ребята где? Много наших погибло?
– Увы, – сказал бородач, – сейчас зима. Пятнадцатое декабря, друг мой.
– Что?! – Глеб сделал вид, что пытается вскочить, и бородач поспешно удержал его, схватив за плечи. – Сентябрь, октябрь, ноя… Четыре месяца?! Мне что, башку оторвало?
– Тихо, тихо, – успокоил его бородач. – Ваш случай как раз по моей части, так что вы в надежных руках. Только не надо волноваться, от этого может наступить ухудшение. Значит, последний день, который вы отчетливо помните, это пятое сентября восемьдесят четвертого года?
– Слушай, – с пьяным надрывом прорычал Глеб, – иди ты на хер, понял?! Ты кто такой? Где я, мать твою?
– А как вас зовут, вы можете мне сказать? – не отставал бородач.
– Вот идиот, – сменив гнев на милость, проворчал Глеб. – Лейтенант.., э.., вот же черт.., или капитан? Дмитрий, в общем. Нет, погоди, не так… Федор! Федор меня зовут, вот как!
– А фамилия?
– Да не твое дело, – с видом человека, нащупавшего, наконец, твердую почву под ногами, сказал Глеб. – Это военная тайна, понял?
– Понял, – вздохнул бородач и разогнулся. Впечатление при этом складывалось такое, будто он не только выпрямлялся, но и раздвигался в длину, как телескопическое удилище. – Травматический шок, амнезия, – произнес он, уже открыто обернувшись в сторону двери.
