Андрей Воронин - Петля для губернатора
Где меня заперли – дело десятое, а вот почему это было сделано, мне, кажется, уже ясно. Заперли – значит, опасаются. Значит, считают, что я представляю для них какую-то угрозу, и угроза эта, скорее всего, связана именно с моим служебным удостоверением. Просто придушить меня подушкой они почему-то не рискнули, но и в обыкновенную больницу отправить побоялись. Что же это у них здесь: героиновая фабрика или подпольный центр по проведению опытов на людях? Ничего себе подполье…
Какая-нибудь засекреченная лаборатория? Они, понимаете ли, строят оборонный научный центр, а тут где-то поблизости объявляется полумертвый гражданин с удостоверением сотрудника ФСБ в кармане. Что он тут делает, спрашивается? Вынюхивает, надо полагать. Они именно так и полагают, и на всякий случай запирают гражданина до выяснения обстоятельств.
"Кажется, картинка получается логичная, – подумал он. – Из этого, между прочим, вытекают разные последствия. Вот тебе для начала два таких последствия: во-первых, это никакая не тайга, а самое что ни на есть Подмосковье, а во-вторых, скоро здесь наверняка появятся хозяева и начнут задавать вопросы. Позиция у них выгодная: они знают, кто я, а мне про них известно только то, что они меня боятся, да и это еще вилами по воде писано. Плохо, если они боятся меня всерьез. Шлепнут втихаря и похоронят в каком-нибудь фундаменте, дело нехитрое… Такой вариант меня категорически не устраивает. Спрашивается: что я могу предпринять, чтобы меня не похоронили в цементном растворе? Ответ: когда дверь откроется, дать им в морду и убежать. И бежать в одних трусах до самой Москвы… Это в том случае, конечно, если от моего удара они все радостно повалятся друг на друга, как в какой-нибудь былине. К сожалению, меча-кладенца у меня нет, так что повалюсь, скорее всего, я”.
Глеб с кряхтением повернулся на правый бок, чувствуя себя больным и очень усталым. Лежать на боку было гораздо больнее, чем на спине, но некоторое время он терпел, потому что так ему было видно окно, и, кроме того, боль в сломанных ребрах не давала уснуть. Спать ему хотелось почти с того самого момента, как он открыл глаза. “Хитрит организм, – подумал Глеб. – Плевать ему, куда нас занесло и что с нами будет дальше. Он, организм, свое дело знает туго: если что-то не в порядке, впадай в спячку, набирай силы. Конечно, не мешало бы еще что-нибудь сжевать, но с этим можно потерпеть”.
Осененный внезапной идеей, он сунулся под кровать и обнаружил там медицинскую утку. Утка была мировая: пластиковая, с зализанными обтекаемыми формами – ни дать ни взять, НЛО. Кто бы ни поместил Слепого в это странное заведение, эти люди явно переоценили тяжесть полученных им травм, решив, по всей вероятности, что дела его совсем плохи. “Ну, а что, – подумал Глеб. – Их вполне можно понять. Меня наверняка нашли ободранным, в крови, в разбитой машине, без сознания, почти мертвого. То, что повязки наложены профессионально, вовсе не доказывает того, что среди них есть врач. А если и есть, то это не обязательно травматолог. Это, между прочим, очень удобно – не для них, а для меня. Прикинусь-ка я на всякий случай полутрупом и посмотрю, что из всего этого выйдет.
Ходить на утку, конечно, удовольствие небольшое, но придется потерпеть для убедительности создаваемого образа. Однако жрать мне сегодня дадут или нет? Совесть надо иметь, господа заговорщики…"
Он обрадовался, найдя нужное слово. Заговор – вот что чудилось ему в этом странном пробуждении посреди пустого недостроенного великолепия. Вспомнилась почему-то “Золотая цепь” Грина: огромный дворец с бесконечными потайными коридорами и лестницами, блистающими великолепием и абсолютно пустыми, страшные глубоководные рыбы, медленно проплывающие под прозрачным стеклянным полом, уходящие в бесконечность вереницы оправленных в медь и хрусталь электрических ламп… Он понимал, что действительность гораздо грязнее и прозаичнее его полубредовых фантазий, но под одеялом было тепло и уютно, усталое, избитое тело настойчиво требовало покоя, и он поспешно заткнул дыру в сознании, из которой тянуло холодным сквозняком трезвого реализма. До тех пор, пока за ним не пришли те, кто заточил его в этом фешенебельном подобии слепой кишки, он был свободен и мог с полным правом отдыхать.
Глеб смежил веки и даже не заметил, как провалился в глубокий сон. Перед самым пробуждением ему приснилась метель, но сновидение было мимолетным и не оставило в его памяти никакого следа
Глава 9
Доктор Маслов медленно спустился по широкой, отделанной фальшивым мрамором лестнице в вестибюль главного корпуса. На его бородатой физиономии застыло выражение глубокой задумчивости, даже очки без оправы, казалось, поблескивали с угрюмой озабоченностью. Он курил, рассеянно стряхивая пепел прямо на белоснежные ступени, и время от времени довольно сильно дергал себя свободной рукой за кончик левого уса. Галстук, который он начал носить по настоянию Губанова, сбился куда-то в район правого уха, а старомодный кремовый джемпер был не очень сильно, но все же вполне заметно перепачкан кровью.
В вестибюле он застал Губанова. Майор стоял к нему спиной и сквозь стеклянную стену смотрел на распаханную топкую стройплощадку, в облике которой уже начали понемногу проступать черты будущего парадного подъезда.
Над его макушкой периодически возникали голубоватые облачка табачного дыма, которые тут же рассасывались в огромном гулком пространстве пустого вестибюля. За окном, натужно ревя мотором и отчаянно дымя, задним ходом прокатился и исчез за утлом груженный щебенкой самосвал, на котором доставили раненого. За самосвалом, широко шагая по раскисшей глине, поспевал смуглый работяга с совковой лопатой под мышкой. Вид у работяги был хмурый и независимый.
Губанов обернулся на звук шагов и сделал неопределенный жест зажатой в пальцах правой руки сигаретой. Доктор Маслов задумался, что это было: ленивое приветствие или не менее ленивое выражение досады по поводу его несвоевременного возвращения. Друг Алексей в последнее время заметно хандрил. Доктор Маслов неоднократно предлагал ему пройти курс психоанализа и неоднократно же был в ответ посылаем туда, куда русские люди посылают друг друга в подобных случаях.
– Легок на помине, – сказал Губанов. – А я как раз о тебе думаю.
– Да? – немного язвительно переспросил Маслов. – И что же конкретно ты обо мне думаешь?
– Конкретно? Конкретно я думаю, сможешь ты продержаться до конца, или с тобой возникнут проблемы.
По костлявому хребту доктора Маслова пробежал неприятный холодок, и он впервые за все это время подумал, что в жизни бывают ситуации пострашнее тех, что описаны в его любимых романах ужасов. Губанов, например, был сейчас страшен несмотря на улыбку, кривившую его рот. Улыбка существовала как бы сама по себе, а вот глаза у друга Алеши были похожи на стволы спаренного пулемета, и доктору стало не по себе, словно его поймали на краже медикаментов или совращении малолетней.
– О чем это ты? – спросил доктор самым непринужденным тоном, на который был способен.
– Пойдем к тебе, – сказал Губанов и ввинтил окурок в тонированное стекло лицевой стены вестибюля. На стекле осталось неопрятное черное пятно. – Там и потолкуем.
Спирт у тебя еще остался? Башка трещит так, что мочи нет терпеть.
– Спирт остался, – медленно сказал Маслов, – вот только я сомневаюсь, стоит ли его тебе давать. Что-то странно ты себя сегодня ведешь.
– А у меня жизнь странная, – с непонятной интонацией ответил Губанов. – И работа у меня странная, и жена, и тесть… А уж какая странная у меня была теща, так это вообще с ума сойти. И вообще, мы живем в стране чудес, как какая-нибудь трахнутая Алиса.
– Слушай, – напомнил ему Маслов, чтобы не молчать, – ты ведь на работу собирался. Говорил, дела у тебя…
– Дела сегодня побоку, – сообщил Губанов. – Такая сегодня погода… Ты что, Гиппократ, испугался? По роже твоей мохнатой вижу, что испугался. Не дергайся, все под контролем.., пока.
– Ты можешь объяснить, в чем дело? – спросил Маслов.
Теперь он был уверен, что Губанова просто развезло от рюмки неразведенного спирта, и тот несет околесицу. Доктору не нужно было напрягать воображение, чтобы представить, что может плести упившийся до розовых слонов майор ФСБ: все это он наблюдал и выслушивал неоднократно и не испытывал по этому поводу ничего, кроме тоскливого раздражения.
– Я все могу объяснить, – ответил Губанов, – только не здесь. Я же говорю, пошли к тебе в кабинет. У тебя там, черт возьми, уютно.
Через вестибюль пролетел озабоченный Кацнельсон. Он так торопился, что Маслову показалось, будто он слышит негромкий свист рассекаемого прорабом воздуха. Доктор проводил его взглядом, нахмурился и молча кивнул.
Они поднялись на второй этаж и расположились в кабинете главврача. Прежде чем сесть за стол, Маслов зачем-то прикрыл жалюзи, от чего в кабинете сделалось темновато и сумрачно, и закурил новую сигарету.
