Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть
Вместе вслушались в затихавший треск пулеметов. Взрывов не доносилось. Бой катился на убыль.
Кули сноровисто выбивали пробки в носовых и кормовых развалах кренившейся на борт джонки. Луна высвечивала чурбаки, смываемые с нее течением. Кажется, железнодорожные шпалы. Ворованные, конечно. Скольких пущенных на распыл жизней стоили просмоленные чушки, походившие на фантастических обитателей болот, высовывающих на поверхность лоснящиеся плоские спины?
Бруно, кряхтя, сел на сырую траву, закинув «Мате» за спину.
— Ты ведь сержант, я вижу, — сказал ему Лин Цэсу. — Значит, можешь достать пенициллин?
Спустя много недель Бруно, конечно, разобрался, что натянуто-лживая улыбка бандита — застывшая гримаса отвердевших мускулов. Кончики рта тот держал приподнятыми, наверное, и во сне. На деле же, растягивая губы или выдавливая привычное «ха-ха», он не улыбался и не смеялся. Подобная расхлябанность была бессмысленной роскошью в его жизни...
Но это еще предстояло узнать.
— Сколько же ты платишь за пенициллин? — спросил Бруно.
— Двадцатикратная цена... Если упаковок больше полутора тысяч, двадцатипятикратная.
— Тридцати, — сказал Бруно.
Он сбывал консервы, напитки, сигареты и лекарства на рынке из запасов, остававшихся после получения довольствия от убитых и убывших по ранению, сливал бензин и технические масла. Но на пенициллин цен не знал. Поэтому решил придерживаться главного правила спекулянтов: запрашивать, пока чутьем не уловишь — ниточка, на которой висит интерес покупателя, истончилась, дальше обрыв.
— Согласен. Но доставка твоя, сержант.
Над затонувшей джонкой закручивалась воронка, в которой судорожно выгребала лапками крыса, всплывали и тонули обрывки рогож, сопревшие корзины, щепки. Бруно достал из брезентовой кобуры кольт.
— Подойдите! — крикнул китаец кули. — Рассчитаемся и разойдемся...
Над полями, в той стороне, где шел бой, поднялись три зеленые ракеты, которые означали, что маркиз заполучил «шишку». Потом пошли две красные и снова зеленая: общий сбор, пленных не брать, собирать раненых.
Бруно стрелял левой, с той стороны, с которой на корточках восседал Лин Цэсу. Китаец ухом не повел, когда ровными интервалами грохнуло три раза у щеки.
Выглядело , будто кули прикончили Суана, а Бруно — кули. Их оружие он побросал в мешок, где лежал пакет с деньгами.
— Приедешь? — спросил бандит.
— Могу.
— Привезешь сколько сказал?
— Куда и когда?
— Канал У Кэй в Шолоне, мостки возле паровой мельницы. Спросишь господина Клео. Это я... Любой четверг с пяти до шести вечера.
— Бандитское время. Закат...
— Я сказал.
Бруно обхватил партнера левой рукой. От китайца несло тиной. Правой вытянул из-за его спины солдатский кольт, который по бандитской манере был под рубахой за поясом. Отшвырнул далеко в воду. Сказал:
— Все. Иди.
— Зачем вернул, а теперь выбросил?
Бруно постарался натянуть улыбку в манере нового партнера, по-французски воспроизвел китайскую поговорку:
— Жизнь прекрасна, а боги отлучаются порою, и приходится надеяться на себя и никому не верить. А?
Их смех, пока они расходились по осыпавшейся под ногами тропе, звучал некоторое время вместе, а потом каждый слышал только свой собственный.
За Меконгом, на востоке, занималась заря. На околице деревни, где вповалку спали легионеры, в камфорных и тамарисковых деревьях путалась синеватая дымка парного рассвета. Ветер разносил трупную вонь, запахи тины, рыбного соуса и гари.
Лейтенант де Биннель докладывал по радио о «шишке», который, связанный проволокой, сидел на корточках. Две женщины из деревни крутили педали движка, питавшего рацию. Вьетнамки заплевали землю жвачкой. Связист клевал носом, машинально твердя им: «Крутите, крутите...»
Маркиз сделал жест Бруно, чтобы подошел. Бруно скороговоркой доложил: некоторые лодочники при джонке разбежались, трое убиты, переводчика потерял, захвачено три кольта.
Де Биннель прикрыл микрофон ладонью. Под глазами над белесоватой щетиной темнели коричневые полудужья. Симптом курильщика опиума.
— Груз?
— Затоплен в протоке бандитами перед бегством.
Маркиз принялся выкрикивать данные кому-то в Сайгоне.
Бруно лег на траву. И будто перехода между явью и сном не было... Он стоит в проеме отодвинутой двери самолета, внизу — чудище с оленьими рогами и выдавленными из орбит глазами. Рыбья чешуя лоснится на змеином теле, лапы тигра скребут орлиными когтями. Из пасти исторгаются огонь и вода. Бруно пятился, пытаясь вдавиться назад в «дакоту», но стоявшие за спиной старухи, изготовившиеся к прыжку, подпирали, кивали черными тюрбанами и улыбались кровоточащими от бетеля губами. Подолы «ао-зай» — платьев с разрезами до бедер — трепало над оливковыми галифе пехотинцев, которые они надели вместо традиционных черных штанов. Из-за старух пытался пробраться в белом легионерском кепи маркиз, который кричал:
— Боишься? Прыгай! Настоящий дракон из пагоды Тыа Онг чешуи не имеет...
И добавил, заходясь в истерике:
— Да что такое! Сержант! Двигайтесь! Поднимайте людей...
Лейтенант стоял над ним, расставив кривоватые ноги, вокруг которых ветер винтом завивал широченные штаны десантника с комками засохшей серой грязи на коленях.
Желтоватая с прозеленью жижа канала У Кэй лениво тащила в реку Сайгон отбросы, размокшие картонки, коричневую пену со щепой и соломой, пятна мазута. С перил деревянного моста, меся воздух ногами, с визгом кидались в воду голые дети. По доске, перекинутой с набережной на джонку, семенили, горбясь под мешками с зерном, кули с синими венами на коричневых икрах. Через двадцать минут, которые Бруно Лябасти простоял у моста, нависнув над водой радиатором грузовика «дженерал моторс» с товаром для Лин Цэсу, джонка, став легкой, уже показывала подернутую слизью обшивку подводной части.
Над паровой рисорушкой, в приемный люк которой сбрасывались мешки, стлался едкий дым, сползавший к воде. Вокруг теснились лавки, чайные и забегаловки, где ничем не торговали, кроме похлебки из свиных потрохов, лапши да лимонада невероятных химических оттенков от ярко-рубинового до сине-зеленого. Стоял кухонный чад, треск мопедов, сплошной незатихающий крик с прорывавшимися телефонными звонками, которые на самом деле были трезвоном рикш с велосипедных рулей трехколесок.
Теснота и скученность усиливали тревогу. Иногда подкатывала тошнота от вони гниющей рыбы. Отсутствие оружия порождало почти чувство стыда, будто он, Бруно, оказался среди этого сброда голым.
Двое лоточников подогнали сзади под кузов грузовика тачку с дымящимся чаном. Вылавливали в кипятке сетчатыми половниками пампушки с собачатиной, за которыми росла очередь. Попытайся теперь Бруно уехать, развернуть машину не удалось бы. Дорвавшиеся до бросовой еды кули, если потревожить раздачу, сбросят его в канал вместе с грузом. В груз же вложены все его деньги, по крохам собранные на обменах пиастров на франки, плюс сумма, которую Рене де Шомон-Гетри позаимствовала из сейфа отца. Удача с перепродажей пенициллина, купленного в интендантстве, сулила тридцатикратную прибыль. Риск ее стоил...
С балкончика третьего этажа утюгообразного грязного дома, клином выходившего к мосту, Клео наблюдал, как очередь за пампушками обвивает грузовик «дженерал моторе». Легионер в пестрой распашонке, отражавшей варварский вкус заморских чертей, с тревогой озирался с подножки кабины.
— Еще кон? — спросил у Клео партнер по «мачжонгу», складывая пирамидку костей на суконной скатерти, свисавшей с низкого столика. Скатерть достали ради высокого гостя.
— Потому что удача твоя, чтоб небо обмочило четыре поколения твоих потомков? — съязвил Клео. Жена хозяина квартиры прибирала серебряные монеты, которые он проиграл.
Клео собирался отказаться, когда прилетевшая со стороны канала чайка круто взяла вниз, пытаясь что-то подобрать на карнизе, и тягуче крикнула над его головой. Он сказал:
![Росс Томас - Смерть в Сингапуре [сборник]](/uploads/posts/books/13740/13740.jpg)
