Евгений Сухов - Бриллиантовый крест медвежатника
— Хорошо, Ксанеппа э…
— Филипповна, — подсказала Проскурина.
— Хорошо, Ксанеппа Филипповна, — кивнул Щенятов, доставая самопишущую ручку и памятную книжку. — Скажите, пожалуйста, в каком часу вернулся домой ваш сосед Введенский?
— В полдень. Ну, может, чуток позже, — не задумываясь, ответила Проскурина.
— Значит, в первом часу?
— Да, — кивнула она аккуратной головкой.
— Он пришел домой один? — продолжал дознание Щенятов, коему все труднее становилось не смотреть на весьма приятственные формы Ксанеппы Филипповны.
— Нет, не один, — ответила женщина.
— Будьте добры, опишите человека, что пришел вместе с ним, — посерьезнел дознаватель.
— Ну, немолодой, годов под пятьдесят, — чуть подумав, стала отвечать Ксанеппа. — Я на крылечке белье вешала, гляжу, сосед возвращается. Я еще удивилась, что так рано. И трезвый…
— Он пил?
— Пил, и очень сильно.
— А вот вы сказали, что удивились его столь раннему приходу. Что это значит? — спросил Щенятов, записав предыдущие показания Проскуриной в памятную книжку.
— Это значит, что он обычно приходил много позже, уже к концу дня, — пояснила Проскурина. — И пьяный.
— Ясно. А вы не знаете, куда он обычно ходил?
— Да в кабак. Трактир «Гробы», так его называют, знаете?
— Не бывал, но слышать приходилось, — ответил Щенятов.
— Он туда каждый день ходил, как на службу. А в тот день еще и портфель с собой прихватил. Марфушка, дочь Степаниды, видела его утром, как он уходил с этим портфелем.
— Что за портфель? — встрепенулся Щенятов.
— Да старый кожаный его портфель. Он на службу с ним ходил. Ну а в тот день он и в «Гробы» с портфелем потопал, как путный какой.
— А вернулся без портфеля, так? — быстро спросил Щенятов, вспомнив, что в протоколе осмотра места происшествия не фигурировало никакого портфеля.
— Да нет вроде. Он и вернулся с портфелем, кажется.
— Ксанеппа Филипповна, не торопитесь, пожалуйста, — заволновался по непонятным для Проскуриной причинам Щенятов, — и вспомните точно: с портфелем вернулся из трактира Введенский или без него?
— С портфелем, — немного подумав, ответила Проскурина. — Да, с портфелем, — уверенно добавила она.
«Черт», — чуть было не выругался вслух Щенятов. Коли этого портфеля нет в протоколе, выходит, его забрали душегубцы-громилы. Но зачем им нужен старый портфель? Может, в нем было что-то ценное? Тогда что именно в нем такое было? И почему он взял его с собой в трактир? Чтобы что-то отдать. Или оттуда принести…
Что? Деньги? Но если в портфеле были деньги, то убийство Введенского — чистый разбой с целью ограбления и не имеет никакой связи с заезжим медвежатником…
Стоп. Ежели в портфеле были деньги, то за что он их получил? Ведь не за красивые же глазки! И кто их ему дал? Да, все пути ведут в «Гробы»…
— Хорошо, — прервал свои раздумья Щенятов. — Значит, он вернулся в первом часу дня, что было для него рановато, с портфелем, который он брал с собой в трактир, и со спутником лет под пятьдесят.
— Да, все верно, — лучисто улыбнулась Ксанеппа Филипповна. — С мужиком годов под пятьдесят.
— А вы когда-нибудь видели этого человека? — заерзал на стуле Щенятов.
— Нет, никогда, — твердо ответила Проскурина.
— Попробуйте описать его.
— Ну, долог, как коломенская верста. Худой, но жилистый. И еще у него руки почти до колен.
— То есть? — спросил Щенятов, записывая показания женщины в свою памятную книжку.
— У него были очень длинные руки. Как у обезьяны, — улыбнулась Проскурина.
— Ого! — поощрительно воскликнул Щенятов. — Это уже особая примета. А лицо? Лицо вы его разглядели?
— Нет. Я ведь видела его только сбоку.
— А когда он ушел?
— Где-то через полчаса.
— В его руках что-нибудь было? — оторвался от памятной книжки Щенятов.
— Нет. Как пришел ни с чем, так и ушел ни с чем.
— Хорошо… Что было дальше?
— Ну, что было дальше. Я развесила белье и ушла в дом. Через какое-то время — точно сказать не могу — у соседа послышался шум. Потом крики. Я подумала, что он опять напился. Он ведь часто, когда напьется… напивался, — поправилась Проскурина, — песни горланил и ругался на какого-то Кремлева.
— Это управляющий банком, где он работал, — объяснил Щенятов. — А вы знали, что ваш сосед когда-то служил референтом в Госбанке?
— Это все здесь знали, — ответила Ксанеппа Филипповна. — Его за глаза так и звали Референт.
— Хорошо. Продолжайте, пожалуйста, — заглянул прямо в глаза Ксанеппы Щенятов. И растерялся. Ему вдруг захотелось плюнуть на все эти вопросы-ответы, прижать эту женщину к себе и отправиться вместе с ней…
А вот куда отправиться, лучший дознаватель покуда не ведал.
— Опосля у него стало тихо, — вернул его на эту землю голос женщины. — Я подумала: угомонился, уснул. А потом мне стало как-то тревожно. Знаете, как бывает: заноет вдруг внутри тебя, засвербит. И вроде бы не от чего, а как-то тревожно, словно случилось что-то нехорошее, чего ты покуда не знаешь. Или вот-вот случится…
— Да, так и у меня бывает, — согласился Щенятов.
— Правда?! А я думала, что это только я такая ненормальная…
Проскурина вдруг ойкнула, округлила глаза и прикрыла рот ладошкой.
— Простите, ради бога, — слегка зарделась она. — Это все язык мой, без костей…
— Не надо извиняться, Ксанеппа Филипповна, — без всякой обиды произнес Щенятов. — Порой я и сам считаю себя… не очень нормальным.
— Ну вот, два сапога — пара, — хохотнула Проскурина и опять прикрыла рот ладошкой.
Теперь, в свою очередь, засмеялся Щенятов.
— Возможно, вы опять правы. Продолжайте, пожалуйста.
Эта женщина ему положительно нравилась.
— Ну, значит, тревожно мне стало, нехорошо. Сама себе говорю, мол, успокойся, спит сосед пьяный, через час-другой проснется, опохмелится и снова песни горланить будет. Он ведь спал мало, а опосля выпивки — не больше часов двух. Прошло два часа — тихо у него. Потом, где-то через час, я зайти к нему решилась, проверить, уж не помер ли от пьянки этой. На нашей улице уже двое мужиков до смерти упились, да такие крепкие, не чета ему. Собралась не сразу, пошла. Стукаюсь — никто не отвечает. Ну, вошла, значит, а он сидит, голову и грудь на стол уронивши. Спит будто. А под столом кровищи целая лужа. Ну, я ноги в руки и прямиком в участок. Вот и все.
Она посмотрела в глаза Щенятова. Взгляд ее теперь был печален, и никаких смешинок в нем не было и в помине.
— Спасибо, Ксанеппа Филипповна, — тоже с какой-то печалинкой в голосе сказал Щенятов. Похоже, им обоим не очень-то хотелось расставаться.
— Вы еще чего-нибудь спросите, — почти с мольбой сказала Проскурина. — Может, я что забыла, а вы зададите вопрос, и я вспомню.
— Да нет вроде больше вопросов, — нерешительно промолвил Щенятов, просматривая записи. — Стоп, есть, — оживился он. — Кто такая Марфушка?
— Дочка товарки моей, Степаниды. Через дом от меня живет, — охотно ответила Ксанеппа.
— Я бы хотел поговорить с ней, — придал голосу официальные нотки Щенятов.
— Так я сейчас позову, — весело отозвалась Проскурина, и в ее глазах снова заискрились смешинки. — А вы пока попейте еще чайку. А то скажете потом, был в гостях, а там меня даже чаем не угостили.
— Не скажу, — улыбнулся Щенятов, с удовольствием принимая из рук Ксанеппы цветастую чашечку.
* * *«Хвост» не хотел отрываться и не отставал от Родионова ни на шаг. Собственно, Савелию это как раз и надо было, ибо сегодня он решил раздать легавым козырного туза. Правда, фальшивого. Дать же его им нужно было так, чтобы они посчитали этот козырь за настоящий. И Савелий Николаевич придумал. Он долго кружил по городу, будто бы стараясь оторваться от слежки, потом взял извозчика, доехал до Панаевского сада и сел за столик на террасе ресторана.
— Чего изволите? — подошел к нему официант.
— Стакан лимонада, — велел Савелий и скосил глаза на соседний столик, за которым устраивался филер.
Сделав несколько глотков, Родионов достал записную книжку, что-то записал в ней и покинул террасу. Походкой фланирующего бездельника он обошел небольшой фонтан и двинулся в глубь сада. Боковым зрением он заметил, что соглядатай осторожно последовал за ним. Медленно, очень медленно, давая филеру возможность спрятаться за деревьями, Савелий проверился, затем скорым шагом подошел к развесистому дубу, вырвал из памятной книжки листок и, воровато озираясь, сунул его в дупло дерева…
* * *— Вот, привела, ваше благородие, — вошла в комнату Ксанеппа, держа за руку девочку лет шести-семи в ситцевом платьице.
— Меня зовут Петр Иванович, — несколько запоздало сообщил Щенятов. — Спасибо.
