Андрей Воронин - Инкассатор: Золотая лихорадка
Ксения, одетая в цветастый сарафан – прежде такого у нее не было, – улыбнулась знакомой улыбкой и ответила:
– Спасибо, вы очень любезны... Для рыбака.
– Даже если я специализируюсь на ловле русалок?
– М-м... Ну, если использовать вашу терминологию, меня уже поймали...
– И мне, следовательно, ловить нечего?
– Ну почему, рыбку ловите, вдруг золотая попадется?
Филатов решил продолжать «светский треп», уже понимая, что у Ксении даже подозрения не зародилось насчет его личности. Но она тут же заставила его подобраться:
– Ваш голос мне знаком...
– Он у меня стандартный, – отшутился Филатов. – Меня вечно с кем-нибудь по голосу путают.
Филатов старался говорить непринужденно, и это пока у него получалось. Во всяком случае, его комплимент насчет Русалочки был принят благосклонно, о чем свидетельствовала легкая краска на Ксениных щеках. Он продолжил в том же тоне:
– Простите мою назойливость, но, если бы я был, ну, скажем... крутым десантником или спецназовцем, непременно дал бы обет защищать вас от всего дурного!
– Не стоит, молодой человек, все это уже было».
– Разве? Вы не производите впечатления «роковой» женщины... Меня, кстати, э-э... Леней зовут, – Филатов еле вспомнил свое «паспортное» имя.
– Ксения. А что касается защиты, то мой бывший жених был именно «крутым десантником».
– Вот как? – делано удивился Филатов. – И чем же он вам не угодил? Образования маловато? Писать-считать не умел?
Ксения помолчала.
– Ну, сколько не хватает на бутылку, он мог посчитать. Книжки читал... Не знаю, почему это я с вами... Вы знаете, что он натворил?
– Да ну, откуда?
– Он по пьяной лавочке убил человека. Трезвый он бы не смог и мухи обидеть.
Филатов вспомнил всех чертей ада по именам и отчествам. «Знала бы ты...» Он только сейчас понял, что Ксения не знала о нем ничего!
– А может, он подсознательно всегда был убийцей?
– Он? Да такого добряка второго не найти! Единственное, что он мог, – в кабаке подраться... И сесть на пятнадцать суток. После этого я решила – все!
– Ксения, вы меня заинтриговали... – больше всего Юрий сейчас боялся спугнуть ее, насторожить. – Я, в общем-то, нездешний, из Брянска, родственники у меня тут. И, кстати, жениться собираюсь, хотя, может, и поздновато. Мне интересно, что вы, женщины, в нас, мужиках, цените больше всего? Скажите, как вас не потерять?
Видимо, Ксения что-то почувствовала в его голосе:
– Наверное, и вам пришлось через многое пройти... Действительно, не знаю, почему с вами обо всем этом говорю... А в мужиках мы больше всего ценим надежность, какими бы в остальном они ни были. «Крутостью» и комплиментами нас можно поймать, как ту русалку. А вот удержать... Юрка был ненадежен... Ну, для семьи ненадежен. Хотя по жизни он очень, очень крутой. Я его любила когда-то.
– А в чем это выражалось, если не секрет? Простите меня, я просто хочу избежать ошибок.
– Да что уж там, не он же вас послал разузнавать, как я к нему отношусь. У него был просто ветер в голове... Нет, для кого-то из этих его «подзащитных» он, может, и был хорошим... Но для семьи... Представьте, он мог на несколько недель исчезнуть, чтобы решать проблемы какого-то совершенно чужого человека! И рассказывал потом какую-то галиматью... Я и не понимала половины. А вообще... Он не был подлым или жадным, просто хотел от жизни многого... И пил безбожно. Я терпеть не стала...
– И нашли пригодного для семейной жизни?
– Он сам меня нашел. Я и не надеялась.
– И кто же он?
– Мужчина. Настоящий. Он меня... разбудил...
В глазах Ксении появилась поволока, свойственная влюбленным и идиотам. Юрий не нашелся, что сказать, да и краем глаза увидел, что на тропинке появился «настоящий мужчина». И, с трудом сдерживая руку, которая так и тянулась к пистолету, лежавшему в кармане, выдавил из себя улыбку:
– Спасибо за науку. Разрешите откланяться?
Ксения не ответила, все ее мысли были уже с тем, кто приближался к ней. Филатов повернулся спиной к бывшей невесте и пошел прочь, расслышав в отдалении голос «идеала»: «Это еще что за рыболов-спортсмен?» – и ее ответ: «Да так, прохожий».
На душе было как-то серо, ее скребли не кошки даже, а мерзкие крысы величиной со слона. Извечное мужское чувство собственника над женщиной, которой обладал, которую любил, грозило выплеснуться наружу. Рука прямо горела, стискивая до судорог рукоятку пистолета в кармане. «Ну что ж, ненадежный так ненадежный... Бог тебе судья. Наслаждайся, наслаждайся, наслаждайся... Ничего. Жалеть не стану. Ни о тебе, ни тебя. Надежного захотела. Ладно. Вот бы этот козел бандитом оказался...»
Глава 13
Сторожу турбазы Максиму Хомцу, с которым Филатов утром познакомился около сторожки, в жизни пришлось изрядно пострадать. И к ее концу у него только и осталось, что эта сторожка с печкой, где он жил круглый год, и две сотни баксов, которые платили ему за охрану территории базы. Впрочем, охранял он ее жестко, никому не позволяя проводить пикники за импровизированным КПП, делая исключение только для своих хозяев, их друзей да еще для тех, кто мог предъявить своеобразный документ – так называемый «перстень судимости». На его пальцах таких было семь – пять на левой и два на правой руке, наколотых в зоне и являющихся опознавательными знаками для тюремной братии.
Из своих семидесяти пяти лет Хомец – по блатной кликухе «Хомяк» – просидел в тюрьмах да на зонах около тридцати, первый раз «загремев» за хулиганство «без отягчающих» еще по «малолетке», вскоре после войны. Вторая посадка была уже за хулиганство с отягчающими обстоятельствами – он набил морду мастеру на заводе, где тогда работал. Чего они не поделили, он теперь затруднился бы сказать. Но свои пять лет получил. К тому времени он успел связаться с блатными и после того, как «откинулся», стал членом «бригады», которая «шмонала» расплодившихся, подобно вшам, спекулянтов (каламбур тут уместен, ибо вшей в ту пору не было только у замерзших под Сталинградом гитлеровцев).
Последнюю, самую долгую свою «ходку» Хомяк вспоминать не любил, ибо сел случайно, по вине бабы, с которой жил года три и которая успешно сбывала украденные из сельских магазинов шмотки. Было это в восемьдесят четвертом году, Хомец пребывал уже, что называется, в предпенсионном возрасте и садиться, да еще на семь лет, очень не хотел. Баба, пойманная на сбыте уворованного мужского костюма, «раскололась» быстро, и ее сожитель отвертеться не смог – взяли его «тепленьким», вместе с компанией дружков. Бабу спасло от расправы только то, что она, отсидев два года, благополучно померла своей смертью за год до освобождения Хомяка, которому «впаяли» на всю катушку. И тот, выйдя в очередной раз на свободу, по состоянию здоровья не смог продолжать прежних похождений: работая на зоне плотником, по неосторожности напарника он оттяпал себе циркуляркой пальцы на левой руке и, по протекции Буденного, устроился на место сторожа. Тем более что и жилье было – сторожка имела печку-»буржуйку», тепла от которой хватало, чтобы зимой согреть старые кости вора-ветерана.
... Юрий забрел к нему вечером того же дня, как и обещал, с литром водки. Старик встретил его равнодушно, но после нескольких стопок слегка оттаял и даже поделился кое-чем из своей многотрудной биографии. Особенно его заботил женский вопрос, правда в несколько необычной плоскости.
– Ты, сынок, главное, коль с бабой свяжешься, сразу ее в бараний рог крути, понял? – Старик наглядно показал, как это должно делаться. – Эту суку, из-за которой я последний срок мотал, надо было в строгости держать, а я ей много воли дал. И не первый раз из-за чувихи влетел! Падла...
Дед задумался, помолчал, они выпили, причем старик ни после первой, ни после второй, ни после третьей не закусывал, потом, затянувшись папиросой, надсадно закашлялся.
– Помру скоро. Хватит... – сказал он, когда приступ прошел, и безо всякого перехода продолжил: – Сумасшедшей красоты девка была. Я с ней сошелся в пятьдесят третьем, Сталин тогда еще помер. Мне двадцать три стукнуло, ей годков семнадцать. Ох, я ж тогда и жил! Из кабаков не вылазил, там с ней и познакомился, в Питере. У меня характер – не дай бог, у нее – вообще как у тигры, и глаза зеленые... Светились по ночам – жуть! Я и не знал, что эта стерва – дочь чекиста, и не в малых чинах; правда, он ее из дому выгнал. Да, слушай, крепко я в нее втюхался, даже теперь – столько лет прошло – все равно продирает... Так в марте дело было. Я Сталина никогда не любил, у меня брат старший в дисбате служил, рассказывал, что там сволочи эти, заградотряд, измывались, как могли, в спины стреляли: «За Родину, за Сталина!»... Так вот, идем мы с ней по Невскому, народ смурной, все грузина оплакивают, девчонка так вообще слезами исходит – тот ее, оказывается, на руках подержал, когда ей года четыре было. И тут, как на грех, пьянтос какой-то при людях – и как меня выбрал, толпа же ходила, – вцепился и орет: «Ты, козел, мудак... плакать надо, Сталин умер!» А я возьми и ляпни, мол, да пошел ты со своим Сталиным подальше. Твою мать, что тут началось! Она, девка эта, чуть мне глаза не повыцарапывала, менты повылазили, забрали меня, так она показания дала, мол, я память великого вождя оскорбил.... И стал я «по горячим следам» политическим. Я – политическим! – смех, да и только.
