Юлия Латынина - Бандит
Поднявшись в квартиру, Максим вынул из-за пазухи пачку сделанных «Полароидом» фотографий и стал смотреть. Это были люди, которых любознательный провинциальный корреспондент, нанятый Валерой, снимал при входе и выходе из криминальной химчистки.
На четвертой фотографии был изображен водитель овощевозки.
Максим сунул фотки в ящик шакуровского секретера и вновь покинул квартиру. Через пять минут он отразился в зеркальце заднего вида грузовичка. Максим демонстративно размахивал объемистой, явно предназначенной для хозяйственных закупок сумкой.
Выйдя из поля зрения грузовичка, он нащупал в кармане двушку и заспешил к телефонной будке.
Максим уже взялся за ее дверцу, когда из-за угла вынырнула милицейская «синеглазка».
— Гражданин Сысоев?
— Ну, я, — настороженно сказал Максим.
— Потрудитесь проехать с нами. На предмет расследования деятельности кооператива «Снежокъ».
Из прокуратуры Шакуров поехал прямо на встречу. Он опоздал на полчаса. Председатель правления банка, которому Шакуров хотел сбагрить парочку компьютеров, уже ушел.
Шакуров хотел позвонить ему и извиниться, но потом вдруг представил себе, как будет звучать извинение: «Простите, но меня задержали на предмет выяснения того, не являюсь ли я главой банды рэкетиров».
И хотя, безусловно, Шакуров наплел бы банкиру что-то другое, он так расстроился, что положил трубку и отправился восвояси.
Шакуров пришел домой около четырех. Квартира стояла пустая и пыльная, за окнами хлестало солнце, и весь пол был покрыт золотистой сеткой, отбрасываемой узорами на тюлевых шторах. Тишина стояла такая, что, казалось, было слышно, как пляшут в солнечных лучах облачка пыли, и где-то далеко-далеко на Садовом кольце бьет жизнь. И тут же голодным ребенком закричал телефон.
— Шакуров слушает.
— Сашка, ты?
— Вале… — Без имен. Ты знал, что со мной будет у Иванцова?
— Я, честно, не знал. Клянусь тебе, я…
— Почему он это сделал?
— У него украли сына.
— Слушай меня внимательно, Сашок. Помнишь, где тебе Лесик нос разбил в девятом классе?
— Еще бы!
— Подъедешь на тачке к этому месту в половине седьмого. Оставишь ключи в бардачке и уйдешь. Если тачки не будет перед твоим домом через сутки — подавай заявление об угоне.
И в трубке послышались короткие, противные гудки. Шакуров схватил проклятый аппарат и чуть не расшиб его о стенку. Но телефон был дорогой, made in Japan, Шакуров выбирал его в подарок одному чиновнику, а чиновника вдруг уволили, и надобность в телефоне отпала. Шакуров вовремя одумался и опустил аппарат на тумбочку. Машину! Машину этому сумасшедшему! Две машины он угробил за неполных 24 часа, теперь ему нужен пикапчик. Он хоть соображает, в какое положение ставит своего друга? Следователь уже угрожал обвинением в соучастии. Он сам под мечом ходит! Шакуров молча открыл дверцу холодильника и нашарил там бутылку бренди.
А через час в дверь шакуровской квартиры позвонили.
— Кто там?
— Прокуратура.
Шакуров отомкнул дверь. Однако на пороге стоял не тот следователь, что его допрашивал, а другой, — толстый армянин. — Аршаков, — сказал тот, — Вазген Аршалуисович. Я вас попросил зайти ко мне, а вы так и не смогли этого сделать, вот уж, извините, сам пожаловал.
Шакуров молча посторонился, пропуская следователя в маленькую кухню, залитую ослепительным июльским солнцем.
На клеенчатом столе красовались заморские фрукты в плетеной корзинке, печенье и аккуратно нарезанные ломтики белого хлеба. Там же стояла початая бутылка заморской водки, и Аршаков сразу отметил три вещи: во-первых, хозяин хотел напиться; во-вторых, дома не нашлось другого зелья, кроме как в давно початой четырехугольной бутылке дымчатого стекла: в-третьих, хозяин еще не напился.
Аршаков с немедленным вожделением уставился на еду, но Шакуров был так растерян, что даже не заметил взгляда следователя. — Нельзя ли чаю, — кашлянув, спросил Аршаков, — знаете, такая жара.
Шакуров засуетился вокруг гостя.
Через минуту Аршаков с наслаждением щипал белую булку, запивая ее горячим, темно-янтарного цвета чаем.
— О чем вас спрашивал Миклошин?
— Спрашивал, давно ли я знаю Нестеренко, почему я привел его к Иванцову, почему Иванцов дал ему кредит.
И давно ли вы знаете Нестеренко?
— Мы школьные приятели.
— А больше ничем он не интересовался?
— Спрашивал, вымогал ли Нестеренко у меня деньги.
— И?
— Я ответил, что нет.
— И что тогда?
— Тогда он сказал, что я — главный рэкетир, который стоял за спиной Нестеренко.
Аршаков критическим взглядом окинул хрупкого, голубоглазого молодого человека, с глазами, перекатывающимися под тонкой дужкой очков.
— Иванцов, защищая меня, рассказал какую-то чушь, что, мол, Нестеренко тоже вымогал у меня деньги и что часть денег, данных Иванцовым, принадлежала мне. Миклошин спросил, так ли это.
Аршаков хмыкнул.
— Миклошин, значит, не спросил, почему вы были в кабинете, а сразу рассказал вам про объяснения Иванцова?
— Да.
Глаза Аршакова при этом известии сверкнули, как тормозные огни автомобиля, узревшего неожиданный дорожный знак.
— Ему мало того, что заявил Иванцов, — сказал Шакуров, — он пойдет ко всем приятелям Валерия и станет от них требовать показаний о вымогательстве, угрожая обвинением в соучастии.
— Вы дадите эти показания? — Не знаю.
— Где сейчас можно найти Нестеренко? — Не знаю.
— Он звонил вам? Сообщал что-то?
— Нет. — Когда лжете, не прикрывайте рта рукой.
Шакуров в ужасе отдернул руку.
— Я не знаю, где Нестеренко!
— А с кем он повздорил, знаете?
— Нет. — Вы совсем не умеете врать, Александр Ефимович. И как вы только делаете деньги?
— А я не на вранье делаю деньги.
— С кем повздорил ваш друг?
— Почему я должен вам верить?
— Хотя бы потому, что я отпустил Нестеренко, когда любой из моих коллег был бы рад посадить несомненного убийцу. У нас, знаете ли, план по раскрытию преступлений, о чем начальство мне и напомнило полчаса назад.
— А если я скажу, Вазген Аршалуисович, что вы выпустили Нестеренко затем, чтобы утопить его с головой. Если б вы его не выпустили, я бы нанял ему адвоката, и его бы оправдали, — а вы его выпустили, и теперь он в розыске как особо опасный преступник!
Аршаков помолчал.
— В результате того, что я отпустил Нестеренко, у меня отобрали дело, закатили мне строгача и передали расследование человеку, в котором совести меньше, чем мяса в общепитовском гуляше. Если я не докажу, что был прав, отпустив Нестеренко, то я по уши в дерьме. Такой аргумент вас устроит?
Шакуров молчал. Чайник на плите начал волноваться и посапывать.
— Кто наехал на Нестеренко?
— Это не на него наехали, — сказал Шакуров, — а на меня. Два дня назад. Пришел один в офис и потребовал денег. Валерий начистил ему морду. Позавчера Валерий был у меня, и они разбили его машину прямо на наших глазах. Валерий побежал за ними и вернулся только утром. Вы видели, на что он был похож.
Аршаков покачал головой. — Значит, и наехали-то даже не на него… — пробормотал он, — а кто?
— Я вам не скажу.
— Почему?
Шакуров уткнулся глазами в скатерть.
— Александр Ефимович. Я прекрасно понимаю, почему Нестеренко молчал. Он хочет сам разобраться со своими клиентами. Вы понимаете, что это кончится одним из двух: либо его убьют, либо он разберется так круто, что получит пятнадцать лет стротого режима. Но вы-то интеллигентный человек! Вам-то не кажется, что пятнадцать лет строгого режима для вашего приятеля — лучше, чем разговаривать с шерстяными!
Шакуров молчал.
— Или вы боитесь за свою шкуру? Вы думаете: «Если я назову их имена, меня зарежут, как барана, а если не назову, то худшее, что со мной случится, — меня, как барана, остригут?»
Шакуров вскочил: — Убирайся!
— Ты понимаешь, что ты приговариваешь Валерия к смерти своим молчанием?
Шакуров схватился за телефон.
— Или вы уберетесь отсюда, или я позвоню этой суке Миклошину и скажу, что вы вмешиваетесь в расследование.
Аршаков закусил губу.
— Ну и дрянь же ты, Александр Ефимович, — промолвил он после некоторого раздумья.
Шакуров так и сидел с телефоном в руке, пока не услышал стука закрывающейся двери и хлопанья лифта. Выйдя, Аршаков осмотрелся. Все было мирно. Играли дети, напротив дома Шакурова на солнышке грелся похожий на большого серого кота грузовик с надписью «Овощи-фрукты», и солнце ослепительно сверкало на его номерах.
Грузовик Аршакову не понравился. Черт знает чем, но — не понравился.
Аршаков сел в служебную «Волгу». Он потратил все время своих оперов на то, чтобы разработать список уголовников, выдавленный из Митьки. Теперь он был убежден, что проку от этого не было. Каждый из бандитов в этом списке был способен на убийство и даже, вероятно, не раз убивал.
