Данил Корецкий - Секретные поручения 2. Том 1
«Ты ли это, родная?»
«Ну а кто же? Естес-сно, это я».
– Так и запишем, – сказала она вслух.
– А? – сонно отозвался из спальни Коленька Вышинец.
– Ничего, – сказала Таня. – Спи.
– Что ты там делаешь?
Таня подняла куртку, повесила на вешалку, бережно поправила вывернутый рукав. Потом подняла сигареты с пола и вернулась под теплое одеяло.
– У тебя ноги ледяные, – сказал Коленька.
Таня выпустила струю дыма в потолок.
– Раньше за это судили.
– За что? – поинтересовалась она. – За холодные ноги? Или за ледяное сердце?
Коленька зевнул и тоже взял сигарету.
– За ноги, дорогуся. По закону Великобритании тысяча восемьсот какого-то там года… – Огонек зажигалки осветил нижнюю часть его лица. У него были пухлые, почти женские губы.
– Это нам на втором, кажется, курсе читали?.. В общем, если муж заявлял, что у жены холодные ноги, ее могли это…
Он опять широко протяжно зевнул.
– Извини. Не помню уже. Забыл. Или развод давали без права на часть имущества, или там…
Он приподнял в раздумье брови и посмотрел на Таню.
– Или, дорогуся, принудительное лечение.
– Ноги, что ли, отрубали? – сказала Таня в потолок.
– Не-а. Хуже. Она должна была дать чокнутому негру. Там специальные негры были при каждой тюрьме. Чокнутые. Считалось, кто даст негру, у того ноги горячеют.
– А-а, – сказала Таня. Она привстала, приподняла подушку и нащупала там свои трусики. Приподнявшись на мостик, быстро надела их. – Слушай, Коля-Николай. Только без обид, ладно? Вот. Не знаю, может тебя так мама в детстве называла, или тетя, или еще там кто… Но лично мне совсем не нравится, когда меня называют «дорогусей». Терпеть не могу это слово. Без всяких «дорогусь», пожалуйста. Договорились?
Коля пожал плечами.
– А чего?
– А ничего, – ответила Таня.
Он вытолкнул дым из ноздрей и улыбнулся. Потом с бывалым видом приобнял ее, накрыв ладонью грудь. Правда, получилось это у него не слишком умело.
– Ну и я тоже ничего… – сказал он.
– Ага. Ну, давай, – сказала Таня.
– Что давай?
– Ты ж хотел сказать: «И я тоже ничего, дорогуся».
– Хочешь? Хочешь, чтоб я так сказал?
Таня заметила, что его пальцы крутят сосок на ее правой груди.
– Иди ты знаешь куда, – сказала она, отбрасывая его руку. – К чокнутому негру.
Коленька сразу обиделся и спрятал руку себе под голову. Таню это и рассмешило, и разозлило одновременно.
«Маменькин сыночек, точно, – подумала она. – Ну совсем еще сосунок, пеленочник…»
То, что произошло между ними полчаса назад здесь, на этой постели, напоминало первое самостоятельное кормление годовалого ребенка. Ребенок был очень голоден и совершенно не умел пользоваться ложкой.
Коленька повернулся к ней спиной и продолжал курить, стряхивая пепел на ковровую дорожку. Спина была длинная, как у подростка, и худущая – кое-как прикрытые кожей позвонки, ребра и лопатки. Молодой, бабами не испорченный. Похоже, это вообще его сексуальный дебют… А корень здоровенный, ничего не скажешь…
– Сразу надулся, дурачок, – сказала Таня.
Коленька молча дымил.
Она вспомнила о своей куртке, висящей в прихожей, потом без всяких эмоций подумала: «Да ну его, в самом деле». Собралась уже отвернуться и уснуть, но тут же поняла, что совершенно не хочет спать. Место проникающего ранения неудовлетворенно зудело. Голову будто стягивал железный обруч – из камеры пыток испанской инквизиции. Как он назывался? Фрустрация это называется, дорогуся, вот как!
Она провела ладонью по Коленькиной шипастой спине. Придвинулась ближе. Положила руку ему на живот. Потом опустила ниже, нащупывая орудие убийства моральных принципов следователя Татьяны Лопатко. Орудие находилось в явно небоеспособном состоянии.
– Это ты чокнутая, а не я, – будто оправдываясь отозвался Коленька. Он «переводил стрелки». Дескать, сама виновата, если бы не злила меня, я бы тебе сейчас задал трепку – о-го-го какую!
– Самую малость, – согласилась Таня. Ей такие песни были хорошо известны. Пальцы со свежим маникюром медленно теребили негожее орудие маменькиного сынка, поглаживая его от конца к началу и обратно. И хотя маникюра видно не было, а следовательно, возбуждающее эстетическое влияние на сознание клиента исключалось, тактильное воздействие тоже давало положительный результат.
Коленька вздохнул и потушил сигарету о плинтус. Но не поворачивался. Наверное, не был уверен в стойкости достигнутого эффекта. Лежал и ждал чегото. Каких-то подтверждений или гарантий!
– Ну, иди сюда, – сказала Таня.
«И до чего докатилась, Леонардовна… – попеняла она самой себе. – Девственников развращаешь! Никому он сто лет не был нужен, а ты нянчишься… И Тихон Крус был такой же, даже попасть толком не мог…»
– Я хочу кое о чем спросить, – пробубнил Коленька.
– Спросишь, спросишь, – разрешила Таня. – Потом. А сейчас иди ко мне…
Он повернулся и навалился на нее с остервенелой решительностью атакующего солдата, первым ворвавшегося в расположение противника с траншейным ножом в руке. Короткая рукопашная, как в реальном бою, закончилась очередным убийством – на этот раз Таниных надежд. Траншейный нож скукожился и выпал из горячей раны. Фрустрация осталась невредимой. Лопатко тяжело вздохнула, а Коленька, досадливо морщась, снова принялся искать сигареты.
– Подожди курить! – раздраженно сказала Таня. – Ты обо мне думаешь?!
– В смысле? – Маменькин сыночек уже вставил в рот сигарету, из чего можно было заключить, что ни о чем таком он не думает.
Наступила неловкая пауза.
– Куннилингус делать умеешь? – неожиданно для самой себя спросила она.
– Что?!
– Что, что! Оральный секс, говорю!
– Кто, я?! – Коленька не то удивился, не то испугался.
– Конечно, ты! Я-то все умею! – Таня Лопатко быстро села, развернулась и опустилась горячей и мокрой промежностью на лицо маменькиного сынка – будто в седло вскочила. Сигарета смялась и выпала из чувственного рта. Она быстро задвигалась взад-вперед, как несущийся к желанному финишу жокей.
– Пр-р-ш! Ты-ыш! – Поверженный солдат возмущенно издавал какие-то звуки и пытался увернуться, но деваться ему было некуда: белеющие в темноте холодные ноги следователя Лопатко фиксировали голову в нужном положении.
– Давай, работай, ты свое получил, теперь я хочу! – приговаривала Татьяна, ускоряя темп движений. То ли маменькиному сынку некуда было деваться, то ли он легко поддавался убеждению, то ли вошел во вкус, но Коленька пустил в ход язык, изображая глубокий поцелуй, самый необычный в своей молодой жизни.
На этот раз схватка продолжалась подольше и закончилась полной победой над фрустрацией: Таня застонала, еще сильнее сжала Коленькины щеки и обессиленно упала рядом с ним. Холодные ступни коснулись горячего лица.
– Пусти, пусти, – судорожно задергался Вышинец, выпутываясь из Таниных ног. – Мне надо в ванную!
Он бегом прошлепал по полу, полилась вода, раздалось отчаянное фырканье, будто в ванной обычной тиходонской квартиры резвился молодой кит. Кит шумно отплевывался и ругался.
Таня легла на подушку и расслабленно вытянулась. Она была удовлетворена. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Включила лампу на тумбочке, закурила. Тень от движущейся руки напоминала поднимающего шею динозавра.
Вернулся возбужденный Коленька. Он трогал мокрое лицо и опасливо нюхал руку.
– Что за дела?! Зачем ты это сделала?! – Он был возмущен, но не знал, как себя теперь вести.
Таня выпустила дым, пожала плечами.
– Обычный секс.
– Ни фига себе, «обычный»! Что тут обычного? – спрашивал он неуверенно, выдавая слабую осведомленность в вопросе.
– Запомни, один партнер должен удовлетворить другого. Если думаешь только о себе – иди в сортир и мастурбируй!
Коленька немного успокоился и лег в постель.
– О чем ты хотел меня спросить? – Таня протянула ему сигаретную пачку. Коленька кончиками пальцев вытянул сигарету за фильтр, понюхал пальцы. Он часто дышал.
– О чем, о чем… Ты что, со всеми так делаешь?
Таня сунула руку под подушку, трусики снова лежали там. Волшебные трусики. Она совсем не помнила, как снимала их. Они, наверное, сами слетают, когда надо, и прячутся в укромное место.
– Не со всеми, – сказала она, становясь на мостик с зажатой в зубах сигаретой. И подумала, что со стороны выглядит очень сексуально. – Некоторые сами просят.
Коленька внимательно и с интересом следил, как она надевает трусики. Таня боковым зрением поймала его взгляд и усмехнулась. Младенец постепенно приучался к самостоятельной еде и явно входил во вкус. Во всяком случае, куннилингус он возьмет на вооружение, это точно. Она усмехнулась еще раз.
– А Петровский просил?
Таня поперхнулась дымом.
– А при чем тут Петровский? – спросила она. Скрывая замешательство, потушила сигарету о пепельницу, легла на спину и положила руки под голову. Невольно принюхалась – даже после секса запаха пота под мышками не было, там вовсю благоухал цветочный дезодорант. Рексона никогда не подведет!
