Александр Афанасьев - Жертва особого назначения
Утром, подключив коммуникатор, вышел в Интернет и на промежуточном сайте нашел место встречи. Я его знал – Новый порт. Он ниже Багдада, его строят с нуля как порт, способный принимать не только суда класса река-море, но и небольшие морские суда. Относительно небольшие. Под это дело углубляют и расчищают Тигр и перестраивают все мосты – на разводные. Правильно, бабок-то немерено.
Бабок немерено, а мира – нет.
Мы приехали на полчаса раньше назначенного срока – по меркам криминальной разборки, это полный беспредел и пролог к мочилову, но надеюсь, у нас не криминальная разборка. Оставили «Тахо» на месте, а сами спрятались от греха – Красин пропал, это не шутки, он не из тех, кого легко взять, он мало кому верил, был всегда вооружен и знал о том, что приговорен к смерти. И если что с ним, то это очень и очень хреново. А нас не взять – в случае чего уйдем водой. По Тигру движение то еще, от гидроциклов до барж. Найдем на чем.
Место, где мы спрятались, было удобным, можно было даже посидеть. Только дышать было нельзя – в Ираке не введены нормы выхлопов Евро-7, и каждый самосвал, проходящий мимо, обдавал нас густым облаком дизельной гари.
Подольски посматривал на меня, будто хотел что-то сказать, но не решался. И мне это в конце концов надоело.
– У нас есть поговорка, – сказал я: – «Что ты смотришь на меня, как на врага народа?» Если есть что сказать – давай, говори.
– Черт, да, есть что сказать. Все время хотел узнать, еще в Москве, только времени не хватало.
– Давай, давай. Не нагнетай.
– А почему вы против свободы, а?
– А вы – это кто?
– Вы, русские. Вы все, у нас принято считать, что русских угнетает власть, не дает им высказывать свое мнение, выражать его на выборах. Но я-то жил в вашей стране, меня этим не провести. Я знаю, что у вас нет свободы, потому что она вам и не нужна. Скажи мне – а почему так?
Я зевнул.
– А в чем это заключается – нет свободы. Вот скажи, конкретно, что такое – нет свободы.
– Свободы для людей выбирать, как им жить. Вы подавляете ее. И не говори, что это не так.
– Почему, так. Мы с тобой находимся в стране, где шестнадцать лет назад вы отворили врата свободы. И демократии местного разлива. Такие, как Обан, сделали это. Тебе напомнить, что он говорил и что он уже сделал?
– Черт, это несправедливый аргумент. И ты это знаешь.
– Почему же? Он едва не убил тебя, ты это забыл? Он всучил тебе мешок фальшивого бабла и отправил на смерть в болота.
– Ты прекрасно знаешь, что все задумывалось не так, – не сдавался Подольски. – Мы пришли сюда для того, чтобы дать иракскому народу свободу от убивавшей его диктатуры. И мы не виноваты в том, как иракцы своей свободой воспользовались.
– А кто виноват? Маленькие зеленые человечки? – спросил я.
– Вы, куда бы ни пришли, везде поддерживаете тиранов и новую тиранию. Неужели вы не понимаете, что это путь в никуда, а?
Путь в никуда. Отлично сказано.
– Послушай, друг, – сказал я Подольски. – Раз время есть, я тебе кое-что объясню. Первое – я не узнаю, в какое дерьмо превратилась Америка. Все эти фрустации и все такое. Что касается меня – я живу по принципу: все, что происходит со мной, имеет причины во мне самом. Только я являюсь причиной всего, что со мной происходит. И знаешь, это правильно, потому что если я хочу что-то изменить, то меняю себя. Это намного проще, чем изменить кого-то. А вы все время меняете мир, получая раз за разом по морде. Говорите всякую хрень, что, мол, не ожидали, что будет именно это. Отвечайте за последствия, черт побери, а не успокаивайте себя. Это первое. Второе – у вас есть одна проблема. Вы готовы доверять первому встречному, если не знаете его. Это потом, когда он уже сделал что-то плохое, вы перестаете ему доверять. А у нас, у русских, опыта побольше, все-таки наше государство втрое старше вашего. И мы знаем про окружающие нас народы достаточно, чтобы знать, кому доверять, а кому нет. И третье, самое главное. Ваша демократия – это борьба, и вы это знаете. Проблема только в том, что здесь борются с использованием автомата Калашникова. Так было. Так есть. И, наверное, так будет в будущем. Ни вы, ни мы не можем с этим ничего поделать. Только если мы не боремся с тем, с чем не в силах бороться, то вы ведете себя как разгневанные дети, которые в ярости крушат об пол не понравившуюся им игрушку. И не надо больше об этом. Не хочу, на хрен, ничего слушать.
* * *Караван машин появился почти сразу после того, как мы столь бесславно закончили свой пустой и бессмысленный разговор о свободе вообще и свободе применительно к Востоку, понимания не добавивший, но зато добавивший отчуждения. Караван был намного больше, чем я ожидал, – белый «Вольво-100» с дипломатическими номерами и трехцветным флажком на крыле и несколько внедорожников, в том числе бронированный и удлиненный «G500», на котором ездил…
Известный человек на нем ездил. Все в свое время.
Я хлопнул Подольски по плечу и кружным путем пошел на выход. Прикрывать меня… Большей глупости и не придумать. Да и что в своих стрелять? У Подольски было оружие получше – камера, которую мы установили. Если меня сейчас арестуют, то он уйдет и поднимет шум.
Я надеюсь, по крайней мере.
Но арестовывать меня, похоже, никто и не собирался. Меня остановили метров за двадцать от машин – охрана была мощной, первого разряда – и тщательно обыскали. Забрали оружие, проверили сканером, даже портативным рентгеновским, который способен выявлять взрывчатку, вшитую под кожу. Убедившись, что таковой не имеется, пропустили вперед. Из удлиненного «гелика»[35]выбрался Музыкант, из еще двух внедорожников вышли Павел Константинович и еще один человек, в котором я опознал москвича, одного из тех, кто приехал со спецгруппой. Как опознал? А только полный идиот будет носить шерстяной костюм в такую жару.
– Салам алейкум, – сказал я всем троим.
– Здесь поговорим? – спросил Павел Константинович.
– Может, в машине? – вытер пот москвич.
– Здесь, – сказал я. – Жив?
– Кто? – переспросил Музыкант.
– Красин. Жив?
– Откуда ты знаешь?
– Иначе он был бы здесь. И из вас троих не было бы по крайней мере одного.
Музыкант отрицательно покачал головой.
– Где?
– Близ Баакубы. Вчера вечером. И несколько человек ушли вместе с ним.
– Как?
– Взрыв. Их заманили в ловушку. Они шли по следу.
– Какому?
– Это не важно.
Наверное, и в самом деле не важно.
– Это Аль-Малик, верно?
А кто еще?
– У нас нет ничего кроме слов. Аль-Малик мертв, и это подтверждено анализом ДНК.
– Никто, кроме него, не мог заманить Красина в ловушку. К тому же у них личное. Для Аль-Малика война – во многом личное дело. И вы знаете, чьи это слова.
– Тебе пора возвращаться в команду, – подает голос Павел Константинович.
– Так я ничего не сделаю. Команда уже существует. Я там не нужен.
Москвич хочет что-то сказать, но благоразумно не говорит.
– Аль-Малика надо выманить из норы. До саммита несколько суток.
– У нас есть серьезный след. Аль-Малик – пустышка, дымовая завеса. Отвлекающий маневр.
– Так работайте по нему. Я-то зачем вам нужен?
Музыкант делает запрещающий знак рукой, пресекая высказывания.
– Что ты предлагаешь?
– Все просто. Я вернусь в Багдад. Я и буду ловушкой для Аль-Малика.
– Если он и в самом деле жив и нацелен на саммит глав государств, неужели ты думаешь, что он рискнет основным заданием ради тебя?
– Думаю. Аль-Малик вышел из того возраста, чтобы подчиняться. Как, впрочем, и я.
– Черт знает что! – не сдерживается москвич.
– Мне немного надо. Я буду в Багдаде. Выполнять свою обычную работу. Все как обычно, от и до. Все, что мне нужно, – это моя обычная машина, мое обычное сопровождение. А вы – наблюдайте, что произойдет, но не более. Нужен БПЛА для постоянного слежения. Двадцать четыре часа сопровождение. Так мы можем его зацепить.
Музыкант хмыкает.
– Вы, уважаемый, совсем от грешной земли оторвались, – язвительным тоном говорит он. – Для нас пару часов выбить – и то проблема, а вы про двадцать четыре говорите[36].
– Разве под визит не выделили дополнительную технику? – Я выжидающе посмотрел на москвича.
– Техника вся расписана, – отрезал он. – Соизмеряйте свои потребности с реальной жизнью.
– Решим с техникой, – сказал Музыкант. – И со всем остальным решим. Поехали, нечего здесь стоять.
– На минуточку, – сделал просительный жест Павел Константинович.
Музыкант сделал разрешающий жест рукой и пошел к своему «Гелендвагену».
Павел Константинович сделал неопределенный, но понятный любому оперу жест головой, я отрицательно покачал своей. Нет, не пишут.
– Что с американцем?
– Все нормально.
– Что – нормально? Он готов к вербовке?
Эх, Павел Константинович, Павел Константинович! И все бы вам вербовки. Ну, завербовали вы Эймса, и много оно нам помогло? К сожалению, вы, как и все разведчики, начинавшие еще в КГБ, не уловили главного урока распада. А он таков – важно владеть не агентами, важно владеть умами.
