Леонид Влодавец - Фартовое дело
— А как же ты увидел?
— Проволока-то вокруг всего острова идет, поворачивает… Прямо посмотришь — не видно, а вбок, если приглядеться, разглядеть можно. Дальше склон круче и деревья пореже, там простая проволока, на кольях, в три ряда, без электричества. От этой проволоки еще пятьдесят метров вверх по склону лес вырублен под корешок, и вокруг всей верхушки — траншея. Но с берега озера ее не видать, у сосен верхушки пышные — закрывают. Отсюда тоже не видно, кусты мешают, только от самого края кустов можно рассмотреть. С этой стороны в траншее видел три бронеколпака, вроде бы для пулеметов, а выше их — дот, он почти весь в землю закопан, сеткой замаскирован, а выхода из него не видно, должно быть, он на самой верхушке холма. Этот дот построен уголком, амбразур штуки четыре, наверно, тоже для пулеметов, строчить можно и на восток, и на север…
— Так что же они по нас не стреляли? — удивилась Клава.
— А их там нету никого, — сказал Юрка. — В бетоне просто так сидеть холодно, надо топить, да и не протопишь… Да и чего бояться? Лед тонкий, как они думают, три проволоки да мины… Они днем небось и ток в проволоку не включают. Горючего им не завозят, а если завозят, то бочками, понемногу, зачем зря движок гонять? Ночью они наверняка еще прожектора светят, так что солярки много тратится… Сейчас ночи еще долгие.
— Ну, что-то это на немцев непохоже… — сомнительно покачала головой Клава. — Они же знают, что тут партизаны поблизости!
— Знают, — кивнул Юрка, — только они всегда на свою технику надеются. И потом, они партизан днем не ждут… Вот это-то и плохо…
— Ты думаешь, ночью они нас засекут? — с полуслова поняла Клава.
— Как пить дать! На ночь они наверняка дежурных в доты выставляют и прожекторами светят… На открытом льду даже ночью можно и без прожектора заметить. Маскхалатов у нас нет… Не успеем добежать, скосят…
— Значит, сейчас надо уходить?
— Надо бы… — сказал Юрка нерешительно, словно бы сомневаясь.
— Так чего ж мы ждем? — встрепенулась Дуська. — Пошли!
— Сиди ты, торопыга! — проворчала Клава. — Мы сюда-то бежали, весь лед потрескался… Надо вдоль острова пройти, может, где лед покрепче…
— Нет, — сказала Зоя, покачав головой. — Крепче нигде не будет. Мы ведь с южной стороны холмом закрыты, тут солнца меньше всего бывает. Да и ключи холодные, я же говорила…
— Тихо! — вдруг прошипел Юрка, указывая пальцем на противоположный берег. Оттуда доносился слабый отдаленный гул мотора. Через пять минут гул усилился, превратился в рев, и еще через несколько минут на обрыве у полыньи, в которую провалился танк, остановился полугусеничный транспортер. Из его кузова высыпало человек пятнадцать немцев с автоматами. Офицер в кожаном пальто с меховым воротником и каске с подшлемником подошел к краю обрыва и расстроенно покачал головой. К офицеру подошел один из солдат, указал на полынью и что-то сказал. Офицер каркнул что-то, отрицательно покачал головой и повелительно рявкнул. Солдаты рассыпались в цепь и углубились в лес.
— Прочесывают, — сказал Юрка. — Тут нам не пройти… Там, наверно, не одна эта группа… Вот влипли так влипли! Ни туды и ни сюды…
— Так и будем тут сидеть? — прошептала Дуська.
— Подумать надо, — сказала Клава. — Это тебе, Чавела, не «Цыганочку» бацать!
— Додумаемся, пока ночь настанет…
— Еще и полудня нет, между прочим. — Клава поглядела на свои хромированные часы, полученные еще от Осоавиахима за отличную стрельбу.
— Скрипит… — сказал Юрка, хватая с саней какую-то тряпку и заматывая Серку морду. — Не захрапел бы…
— Что скрипит?
— Снег. Немцы сюда идут! — Юрка передернул «вальтер». Зоя просяще посмотрела на Дуськин «ТТ», пристегнутый к поясу комбинезона. Дуська расстегнула кобуру и подала ей пистолет. Сама она сменила диск на пулемете, откинула сошки, легла в снег. Клава тоже залегла с винтовкой на изготовку. Теперь уже отчетливо слышался шорох шагов по подтаявшему, шелушащемуся снегу. Долетали обрывки разговора, невнятного и непонятного. Шорох шагов приблизился, затем послышался плюхающий звук, кто-то ступил в лужу и ворчливо рявкнул:
— Химмельхерготт! Вассер…
— Мюлля, эс ист хальб эльф, вир мюссен арбайтен шнеллер!
— Унд дас вассер ин майнен шуе?! Их виль нихт реуматизмус криген!
— Арбайтен, швайншмерц, одер кригст ду айн апперкот!
— Найн, найн, ротенфюрер!
— Бегиннен!
Звонко ударили топоры о твердые, еще не начавшие набухать ветви. Затрещали кусты.
Юрка неслышно переместился к Клаве и прошептал:
— Тетя старшина, они сейчас кусты рубят, значит, автоматы либо за спину надели, либо вместе с шинелями положили. Двое их всего…
— Это ж эсэсовцы, — шепнула Клава, — с ними врукопашную — как с нашими сибиряками… Здоровые кабаны, откормленные… Они нас четверых скрутят вдвоем.
— Надо того, что орет, пристукнуть, а второй у них разгильдяй. По голосу слышно.
— Ну, положим, сниму я его… Услышат ведь, винтовка жахает громко… А тут тишина. Набегут…
— А вы финочкой… Есть она у вас?
— Финкой я не умею… Дали мне ее, конечно, — сказала Клава, подтягивая к себе валенок и вынимая из его голенища длинный тонкий нож с наборной рукоятью из трехцветного плексигласа, упакованный в ножны из толстой кожи. — Но резать не умею…
— Дадите? — спросил Юрка.
— Ты что! — Клава испуганно поглядела на Юрку. Она два раза или три видела рукопашную на фронте, где дрались лопатами, прикладами, ножами здоровенные мужики. Видела она издали; ужаснее, как ей казалось, быть ничего не могло.
— Тебя, как цыпленка, придушат! — сказала Клава. — И думать не смей…
Она всего на секунду отвернулась от Юрки, а тот уже сцапал финку и бесшумно отбежал от нее. Клава ругнулась про себя, но пошевелиться боялась. Дуська, Клава и Зоя, сжимая оружие, напряженно следили за тем, как Юрка, прислушиваясь к стуку топоров, осторожно продвигается вдоль берега, обходя немцев с фланга. «Господи! — думала про себя Клава. — Да куда ж ему с ножом против этих громил! Дура я набитая! Зачем финку ему показала? Немцы же звери, изрежут его этой финкой самого…»
Между тем немцы работали споро.
— Нун гут, Якоб! — сказал ротенфюрер. — Фюнф минутен раухен, унд данн вайтермахен!
— Гебен зи мир, битте, айне цигаретте, ротенфюрер!
— Ди дритте цигаретте, каналие! Альзо, гут… Раухен, майн швайнхен!
Юрка отошел вдоль берега метров на десять, а затем осторожно приблизился к краю кустов, ползком, по-змеиному, подобрался почти к самим немцам. Немцы сидели на куче срубленных кустов и курили. Оба были крупные, массивные мужики, килограммов на восемьдесят каждый. Ремни надвинутых на лбы тяжелых касок глубоко врезались в грубошерстяные подшлемники. Шинели были надеты внапашку, а на черных петлицах ярко выделялись серебряные молнии (Юрка не знал, что это молнии древнегерманского бога Вотана) — СС. Автоматы их были повешены на куст, а в руках, точнее, на коленях, немцы держали небольшие стальные топорики с резиновыми рукоятками. Немцы сидели к Юрке спиной и мирно пускали колечки сигаретного дыма.
— Фрюлинг… — задумчиво произнес тот, у кого одна петлица была просто черная, без всяких обозначений. Юрка по голосу определил, что это и есть Якоб Мюллер, разгильдяй, как он его определил.
— Оне сентиментен, керль! — сказал другой. — Эс ист руссише фрюлинг, доннерветтер! Эс шнейт — эс регнет, эс шнейт — эс регнет… Найн, дизер фрюлинг ист дреклих! Их либе айн францёзишер фрюлинг: айне блонде — айне брюнетте, айне брюнетте — айне блонде… Дас ист гезунд, нихт вар?! Охо-хо-хо!
— Ха-ха-ха-ха! — засмеялся и другой.
Пока они ржали, Юрка прикидывал, как их взять. Ротенфюрера надо было убить первым. Можно было, конечно, дотянуться до автоматов, беспечно повешенных на куст. Обоих Юрка изрешетил бы в секунду. Да и из «вальтера» с трех метров промахнуться было нельзя. Но шум во всех случаях будет большой. Надо бить ножом, тихо. Было бы два ножа да два парня, хотя бы такие, как Колька Марьин или Сашка Сидоров… Юрка несколько раз видел, как они режут фашистских часовых. Бесшумно подскакивают сзади, левым локтем за горло, валят на себя и — нож под кадык… Чисто, ни один не пикнул… Но у Сашки рост почти как у этих фрицев, а Колька хоть и не сильно рослый, но коренастый, как бык. Его не стряхнешь… А вот его, Юрку, с его тридцатью девятью килограммами, каждый из этих Гансов одной рукой может на дерево закинуть… Одна надежда — на испуг и на удачу! Юрка уже хотел было очертя голову прыгнуть из-за кустов, ткнуть ротенфюрера ножом в медно-красную бычью шею, торчащую из-под воротника шинели, а потом — будь что будет… На такое, конечно, мог бы пойти этот мальчик, привыкший жить среди смерти и с безрассудством, истинно детским, готовый отдать жизнь, которая, по сути, еще не началась… Но тут его взгляд зацепился за один, ничем вроде бы не примечательный предмет. Примерно на полпути между ним и немецкими спинами лежала срубленная под корень немецким топором молодая гибкая березка, которой уже не суждено было распуститься в эту весну. У нее был довольно длинный — метра в три — ствол толщиной с Юркину раскрытую ладонь и густые гибкие ветви, от комля до верхушки. План родился мгновенно, как это бывает у мальчишек в игре. Юрка встал, сделал осторожный шаг. Немцы не услышали, они по-прежнему гоготали. Ротенфюрер рассказывал Мюллеру о том, как он веселился в парижских борделях и спал с тремя проститутками одновременно. Юрка сделал еще шаг, потом еще и был уже на совершенно открытом месте. Он осторожно, чтобы не лязгнуть зубами о металл, взял финку в зубы, тихонько нагнулся и плавно, нежно, чтобы не зашуршать ветками, приподнял березку на руки. Потом он сделал еще шаг, подойдя к эсэсовцам так близко, что уже чувствовал не только запах дыма, но и тяжелый шинельный дух от их вспотевших тел. Ветви березы едва-едва не касались их спин…
