Сергей Дышев - Гасильщик (Сборник)
Никогда не видел таких исполнительных охранников. Вероятно, мой знакомый его натренировал… Охранник грустно посмотрел на коллегу и сказал, что сейчас приведет.
Через пять минут появился запыхавшийся Марат. Я сразу узнал его черноокую физиономию. Он стал лихорадочно разыскивать Клюнутого, даже не обратив на меня внимания. Конечно, меня это покоробило, зря, что ли, я валял его в снегу?
И я решил первым сделать шаг навстречу. А в качестве сатисфакции сразу перехватил его руку пониже локтя и сделал щадящий проворот. Все это дало мне возможность не только задавать вопросы, но и получать на них более или менее исчерпывающие ответы.
– Где Света, подонок?! – прокричал я в ухо, хорошо зная, что громко произнесенный вопрос не нуждается в повторении.
Подонок нагло промолчал, и я без помощи транспортира и других измерительных приборов провернул его руку еще на 30 градусов.
– Не знаю! – гадким голосом отозвался Марат.
По его скукоженным от боли глазам я понял, что он начал меня узнавать. Чтобы этот процесс ускорился, я добавил еще пять градусов. Марата потянуло к земле. Я помог ему – подсек коленку. И совершил грубую ошибку. Очутившись на земле, в благодатной грязи, мой пленник вырвался и в одно мгновение на четвереньках скрылся из виду.
Я подивился метаморфозе, но потом успокоил себя: ничего странного в том, что животное тоже иной раз приобретает человеческую личину.
Я не был членом добровольного союза охотников и рыбных ловцов, к тому же винтовку уронил в вентиляционный колодец (археологи найдут ее через сто лет, когда в обиходе будут лазерные луки и арбалеты). Мои ноги сами зашагали по следу. Охранников я успокоил, подарив пять долларов:
– Этот человек кровно опозорил мою семью…
Вопросов не было.
Интуиция вывела меня в цех (или морозильный склад) под номером три. Я весело зашагал, едва уклоняясь от склизких туш, подвешенных на крючках. Они плыли, как по течению – их тащил механический трос. Я не стал приноравливаться к их движению, стал обгонять розовые ребра и сизые зады. Тут и увидел своего дружка. Марат, будто огромный солитер, укрылся в межреберном пространстве туши быка. Торчали лишь его ботинки, грязные, как и он сам. Я дернул за ногу, но упал лишь ботиночек. Я дернул за вторую – Марат держался. Он вцепился зубами. Пришлось снимать его вместе с тушей и крюком. Он еще пять минут сидел в ней, потом вылез, печально что-то дожевывая.
Я повторил вопрос, мне было нетрудно.
Марат сплюнул и сказал, что я плохо кончу, что таких, как я, раздевают догола, слегка моют, а потом отправляют в мясорубку, где в равных пропорциях перемешивают со свининой, бараниной и говядиной.
Вот после этого, клянусь, что не раньше, я подвесил его за шкирку на крюк. Марат вяло шевелил ногами и продолжал уверять, что не знает никакой Светы.
Зря он врал. Я отнес его в холодильную камеру, огромную, как Антарктида. И там, вдали от чужих ушей, он начал сознаваться. Марат назвал мне крутой ночной бар, как он выразился, для спецэлиты, и сказал, что Света там каждый вечер исполняет стриптиз. За такую ложь я врезал ему по уху. Марат разъярился и тоже попытался ударить, но промахнулся.
Тошно мне стало, тошно… Не хотелось верить тому, что понаговорили про девчонку Бастилин, полудурок Марат, но дурное предчувствие все же скользким ужом вползало все глубже в мою душу.
– Пошли! – сказал я.
Глаза моей жертвы наполнились ужасом. Звери тоже боятся. И чем чаще посещает их это чувство, тем меньше прорывается в них агрессия. Страх – это лекарство от беспредела и безнаказанности…
– Я здесь останусь!
– Как хочешь…
И я захлопнул дверь Антарктиды, пусть негодный человечишко мерзнет среди торосов, ледяного безмолвия и выстуженных коровьих туш.
На проходной я сказал:
– Там в третьем блоке ваш мужик отмораживается. Через часок загляните. Там минус двадцать?
– Минус тридцать! – соврали они, видно, рассчитывая, что я дам им еще один американский пятерик.
В моем подсознании осталась мягкая энергия милейшего человека Михаила Александровича Святозарова. Когда его не стало, я почувствовал поразительно живую силу его души. Его голос, глаза жили в моем воображении, они стояли передо мной, как собственная тень в яркую погоду. Мне хорошо было под сенью его живой энергии. Его духовное поле осталось со мной и оберегало меня.
Я надел патлатый парик, приклеил бороду и поехал спасать Свету. Бар находился в центре, на одной из небольших московских улочек. На входе я увидел до боли знакомого негодяя. Аслахан, или как там его, меня не узнал, да и как признать в патлатом франте с бородкой офицера-пограничника, которого он ловко подставил вместе со своим приплюснутым другом, навесив ни много ни мало – трупешник и, соответственно, расстрельную статью. Он что-то хотел спросить, но я тут же предупредительно рявкнул:
– Протри чичи, своих не узнаешь? – И сунул ему двадцатидолларовую бумажку.
Аслахан тут же меня «узнал». В зале было сумрачно. Но я все разглядел – позолоченную сцену, кадушки с растениями, настенные бра под старину, фонтанчик с амуром и прочую гнусность. Я приземлился за столик. Тут же подскочил официант и торжественно протянул меню. Я заказал стакан перцовки, заливное из поросячьих ушей, хрен в сметане и седло барашка в винном соусе.
– Вам в графине или в граненом?
– Естественно, в граненом, – ответил я.
Он так и принес – в хорошо вымытом стакане, сверкающем четырнадцатью гранями. Я тут же осушил его и закусил ушами. Они изящно похрустывали на моих зубах. Приближалось время куража.
Через час собралась публика. Ее я тут же поделил на две категории: «быки» – молодые мужики с крепкими затылками и плечами, и – «очкарики», интеллигентствующая сволочь. Все их повадки выдавали стопроцентных жуликов и проходимцев, несмотря на шикарные костюмы. И каждый из них что-то из себя корчил. «Стокилотонную бомбу сюда бы», – помечтал я.
Потом что-то замяукало – на сцену вылез черномазый саксофонист, за ним – гитарист и прочие музыкальные деятели. Они заиграли томные мелодии, ублажая присутствующих негодяев.
И хоть я был готов к тому, что увижу Свету, все же подсознательно не верил, потому что пришлось бы принять все скопом, всю правду, которую не хотел знать и слышать.
На сцену вышла пузатая фигура мужского пола и объявила:
– А теперь, господа, наш коронный номер – стрипактриса несравненная Зизи!
Какая же мерзость, ребята!
Она появилась в короткой красной юбке и черной жилетке – одежде, которая существует только для того, чтобы ее тут же снимать. В ярком свете она не видела похотливые физиономии собравшихся гостей, а я, как все, мог наблюдать за каждым движением ее лица. Она безжизненно улыбнулась – наклеенная улыбка скомороха.
Все сбывалось…
Оркестрик затрубил сильнее, заметались огни светомузыки, моя Светлана начала извиваться вокруг шеста, изображая то ли страсть, то ли бурю чувств, а может, экспрессии, экзальтации – все одно фальшь и мерзость. Я смотрел на ее накрашенное лицо, хищно подведенные глаза суперобольстительницы… Отлетела в сторону жилетка, упала на пол юбочка. Я почувствовал жуткий стыд, будто меня самого раздевали, но взгляд отвести не смог. Жадные глаза публики облизывали холодную безупречную фигуру. Я вспомнил наши ночи, и не верил, что это она сейчас извивалась в такт музыке в тонком черном лифчике, трусиках-ниточке и чулочках с пояском – непременной униформе стриптизерш. …Багровая волна захлестнула меня, я вскочил и, не помня себя, рванулся к сцене. Кажется, кто-то хохотнул мне в спину. Светка уже сняла чулочек. Какие ослепительно белые ноги… Она подняла глаза и вздрогнула.
– Эй, парень, потом договоришься! Не мешай девочке работать! – послышались голоса.
Но меня это только раззадорило. Я схватил ее в охапку, совершенно невесомое, холодное, как ледышка, тело. Прихватил также юбчонку, жилетку и снятый чулок. Публика свистела и улюлюкала.
– Оставь меня, идиот! – простонала она, слабо пытаясь вырваться.
Я потащил ее за сцену, плечом оттолкнул лысого старикана, полупридушенного «бабочкой».
– Где твоя одежда? – прорычал я.
– Прямо…
Я ногой открыл дверь. В комнате висело зеркало, ослепительно ярко горела лампа.
– Одевайся!
Я опустил ее на стул. Светка закрыла лицо руками:
– Кто тебя просил вмешиваться в мою жизнь? Тебя сейчас убьют.
И она оказалась почти права.
В комнату ворвались три негодяя. Первого из них, Аслахана, я отправил в глубокий нокаут, явственно почувствовав, как хрустнула его челюсть. Второй бросился мне под ноги, а это самый коварный прием, тут же я пропустил и мощный удар по голове. Успел запомнить лишь, как сверкнула стальная труба…
Хорошо, на голове был парик. Очнулся я, лежа на полу, голова раскалывалась, во рту чувствовался вкус крови. Руки мне связали. Я хотел приподняться, но вдруг услышал, что разговор идет обо мне.
