Сергей Зверев - Таежный спрут
И когда в этой стране что-то устаканится?
Придя к выводу, что никогда, я стала думать о себе. Но и на личном плане выходила полная ерундистика. Через полдня они слямзят из редакции «Байкала» мое фото, и Пустовой сразу вспомнит, с кем имеет честь. А когда получит материалы о моих «подвигах», то и вовсе поднимет весь лес в ружье. Значит, надо убираться уже сейчас («Звоните прямо сейчас!»). Но куда? Можно пробиться тем же ходом на территорию «базы отдыха», но там меня и прищучат. Можно отсидеться, обождать, пока уляжется шум, и проскочить мимо охраны, растерявшей былую бдительность. Можно попробовать отыскать покойницкую с расстрелянной делегацией и воспользоваться воротами (при условии, что покойницкая сообщается с подземельем и я все это вынесу). Можно окунуться во мрак «Аида» и поискать другие выходы (безусловно, они есть). То есть варианты у меня имелись. Правда, ни один не нравился.
Пока я гадала на кофейной гуще, снаружи опять начались хождения. Сначала трое в камуфляже прогнали бессловесное стадо заморышей. Потом – точно такое же стадо, но в обратном направлении. Дальше попарно бродили охранники, матерились и травили анекдоты столетней давности. Когда угомонились, появился «путевой обходчик» – грузная тень мужика в кирзачах. Он шел по коридору, освещал фонарем стены и что-то ковырял в проводке. Бойлерная его не интересовала, – он протопал мимо, тяжело отдуваясь. Я сидела за стояком ни жива ни мертва, обливалась потом и прикидывала, как буду открывать огонь – по ногам или на поражение…
Когда настала тишина, я уснула. Невозможно сидеть в темноте и не уплыть в страну дураков. А когда проснулась, в большом мире была глубокая ночь: светящиеся стрелки циферблата информировали – не за горами четверть третьего. Я съела морщинистое яблоко, захваченное из холодильника (это была моя единственная еда за сутки; странно, но есть не хотелось), выпила для храбрости баночку теплого пива «Херенхёффер» (я в молодости, между прочим, была пиволюбкой) и стала думать, как жить дальше. В два тридцать я выскользнула из укрытия. В коридоре царила тишина – гробовая. И без того маломощные лампы сбавили накал. Теперь даже в двух шагах ничего не было видно. Я примерно помнила, куда двое унесли третьего – прямо по коридору, метров тридцать, между второй и третьей лампами – и направо. Передвигаясь вдоль стены, я действительно обнаружила проем, довольно широкий, шире моего коллектора. Мало того – слева по коридору виднелся очень похожий проем – черный, как горная пещера.
Вероятно, это и была упомянутая парнями вторая линия, под перпендикуляром пересекающая коридор. Я осторожно повернула направо. Темень там была лютая, тишина – как в вакууме. Я не страдаю клаустрофобией, но как-то умею чувствовать суженность пространства. Возможно, это мозг посылает по сторонам волны, и они очень быстро возвращаются; возможно, на самом деле выражение «давят стены» – не идиома, а физика, и не мозг посылает импульсы, а совсем наоборот – принимает чужие, холодные и каменные. Словом, я ощутила себя в ночном колпаке. Протянула руку налево – уперлась в скользкую решетку. Преодолевая отвращение, переместила выше, ниже, сунула сквозь прутья. Никто ее не откусил, но неприятный сырой холод заставил отдернуть руку. Возможно, это была одна из вентиляционных отдушин – ствол, выходящий на поверхность. Я подергала решетку. Намертво. Протянула руку вправо – уперлась в каменную стену, сложенную из плохо подогнанных плит. Встала на цыпочки – коснулась шершавого потолка. Сплошные фобии.
Сама хотела.
Растягивать удовольствие не прельщало. Как и двигаться на импульсы. Я, слава богу, не летучая мышь. Порывшись в сумочке, нашла крохотную зажигалку и стала ее поджигать. Жиденькое пламя с треском плеснуло на сырой камень, на жирную трещину от потолка до пола, переместилось вместе со мной и осветило узкий тоннель, забирающий вниз. Метров десять – плавный поворот на сто восемьдесят градусов. Опять вниз. Арочнообразные перекрытия, шершавые плиты под ногами. Пламя стало прогибаться – повеяло свежестью. Скоро спуск закончился. Я вышла в глубокий тоннель, пронизываемый ветром, словно в трубе пылесоса, поставленного на умеренное сосание. Столбик пламени загнулся – я успела увидеть два провала в отстоящей стене – и погас. И очень кстати – в левом краю тоннеля вдруг замерцал свет. Заплясали блики на стенах, к потолку поползли тени, кто-то вывернул из-за поворота: два желтых пятна, словно фары, покачиваясь, поплыли по тоннелю.
Я заметалась ослепленной светом фар газелью. Но быстро сообразила, что они далеко и пока меня не видят. Ориентируясь по зрительной памяти, влезла в проем, который был ближе. Под ногой хрустнул битый кирпич – я чуть не загремела, уперлась руками в стену и застыла в интересной позе – руки на камень, автомат на шее, правая нога крючком вверх… О, планета ужасов! Так и стояла, пока те двое с фонарями не пропыхтели мимо, а мое самолюбие от полученных травм мирно не скончалось.
– Бабу хочу, – пожаловался один другому. – Меня этот божий храм уже задолбал. Одни «наташки», «додики», гомосеки хреновы, б…
– Ненастоящая у них любовь, – хохотнул второй. – Терпи, Михась, тебе месяц остался. Пару «тонн» срубишь – и поезжай до первой тигрицы… Завидую тебе… А мне еще полгода таганку давить, тушняк вонючий хряпать. Ладно, если летом. А когда зима?
– А с бабой и зимой кайфово… – мечтательно пробормотал первый, не слушая второго. – Вот только где ее взять?
Действительно. Где ее взять. Нет здесь никаких баб. Я стояла, не шевелясь, пока они не ушли за поворот, потом осторожно отклеила подошву от огрызка кирпича и высекла пламя из «трещалки».
Когда-то здесь ломали стены. Хотели строить, но не построили. Огонек осветил недоразрушенную кирпичную кладку с оборванными проводами, за ней – проржавевшую раковину, жестяной короб вентиляционной отдушины, лежащий на полу, какой-то покосившийся верстак с впечатляющей вдавлиной посреди стола – отметиной от рухнувшей стены. Позади – еще один проем – в проходе валялись груды строительного мусора. Мне нужно было выждать, пока патруль уйдет подальше. Поэтому я переступила порог и, подняв над головой огонь, стала рассматривать заброшенное помещение.
Разруха полная. Такое ощущение, что в середину бокса ударила авиационная бомба. И запашок соответственный – не изысканный «Марина де Бурбон». Гремучая смесь известки и… засохших испражнений. Похоже, последним несло из соседнего отсека справа. Как-то странно – комнаты представляли собой извилистую анфиладу, уходящую от коридора боковым ответвлением. Делать мне пока было нечего, я прошлась и туда. Смело сунула нос… и с отвращением отдернула обратно. Амбре, конечно… Тоже не «Соня Рикель». Чистейшие фекалии, и никакой известки.
Я развернулась, чтобы с достоинством удалиться, как вдруг за спиной раздался отчетливый стон…
О, нет, не в жилу этот день… Я застыла. Вряд ли стоит бояться. От стонущего объекта можно убежать. Они обычно либо раненые, либо пьяные. Либо плачут. А куда убегать, я уже знала. Сжав рукоятку «Кипариса», я вошла в соседнее помещение, зажала нос и сосредоточилась. Никакого мусора здесь не было, но вонь стояла отменная. Очевидно, источник запаха находился в другом боксе – дальше по анфиладе. Можно представить, какая там газовая камера…
Вдоль стены над полом тянулись две трубы, покрытые ржавым налетом. Напрямую – торчащий из стены жестяной короб, похожий на выход мусоропровода (или на канал для сброса угля, хотя угля там никакого не было). Справа – груда рваного тряпья.
Опять раздался стон. Он шел от этой груды. Я подошла (уже не паникуя, что отрадно), присела на корточки. Стволом автомата отвела в сторону угол ветхого матраса с торчащей наружу набивкой.
Под матрасом, разрисованный сохлой кровью, метался в бреду Виталька Овсянников…
Трудно описать мои чувства. Вроде того, как на далекой Тау Кита среди говорящих медуз и киберкальмаров встречаешь соседа по коммуналке. Булькая от радости, я привела его в чувство. Он оторопело уставился на пламя зажигалки, за которым (если посмотреть с его стороны) предположительно мерцал мой абрис.
Выматерившись, Виталик задвигался и схватил меня за запястье.
– Стоп, – сказала я, – умерь агрессию. А то получишь по сопатке.
– Кто это? – его рука дрогнула.
Заманчиво было прошелестеть: «Сме-ерть твоя…» Он бы поверил. Овсянников в любую ерунду верит. Но я решила пощадить его чувства.
– Виталик, ты здесь с какой стати?
– Любаш… Крошка… – дошло, встряхнуло. Он выпластал из тряпья вторую руку и присоединил к первой, сжав мое несчастное запястье сразу в двух местах. Наверное, подумал, что я убегу.
– Не называй меня Любашей, – проворчала я, – и крошкой не называй. Какая я тебе крошка?
Виталя заохал, стал приподниматься. Небритое лицо со слепыми глазами (очки он, конечно, посеял) исказила гримаса боли. Похоже, ему прострелили плечо.
