Станислав Олейник - Тени прошлого
… Неожиданно Павел вспомнил и другой разговор, в котором прямо обвинил тогда Горчакова в подлости…
… В тот вечер поминали общего друга полковника Колю Еременко, погибшего на глазах Павла под Кандагаром. Шел обыкновенный позиционный бой. С той и другой стороны шла ленивая перестрелка. Николай, — военный советник начальника политотдела 2 Армейского корпуса ДРА, и Павел, находившийся тогда по своим делам в корпусе, сидели в укрытии, курили, и вели ничего не значащий разговор. Павел ждал возвращения «с той стороны» разведгруппы.
Неожиданно со стороны проплешины в центре «зеленки», донесся громкий стон. Еременко молча, сунул Павлу свой «Калашников», выскочил из укрытия, и скрылся в кустарнике. Появился через пару минут, неся на своей спине раненного афганского офицера…. И через мгновение, взрыв…. Коля наступил на противопехотную «итальянку»…
В Кандагарский госпиталь доставить не успели. Не приходя в сознание, Еременко скончался в «вертушке». А через пару дней тело полковника Николая Еременко, «Черным тюльпаном» было доставлено на его родину.
На скромных поминках тогда был и Горчаков. Ушел он рано. Прощаясь, сказал Павлу, который не спал почти трое суток, что дает тому на завтра отгул, о чем сам поставит в известность резидента.
Однако все произошло далеко не так. На следующий день Павла срочно вызвали к резиденту. Вызвали по рации. Павел вспомнил, как резидент встретил его тогда, увидев перед собой его помятую и опухшую физиономию. И будучи по натуре человеком очень деликатным, он без слов отпустил Павла отдыхать, предупредив, что доклад о командировке в Кандагар, заслушает завтра.
На следующий день он подошел к Горчакову, посмотрел в его бегающие глазки и, разделяя каждое слово, произнес: «Какая же ты сволочь, Саша…. Ты хотя бы перед памятью Коли, постеснялся подставлять меня…. Ты же сам мне дал отгул…. Какой же ты подлец, Саша…
— Ничего подобного! Я просто не успел поставить в известность резидента…
— Не надо, Саша, — остановил тогда ему Павел и, со словами, — Бог тебе судья, — вышел из кабинета.
Спустя годы, возвращаясь к давно пережитому, которое нет-нет, да и напоминало о себе, он задумывался, а правильно ли поступил тогда на Лубянке в кабинете начальника отдела кадров, отказавшись дать компрометирующую на Горчакова информацию? И сам себе отвечал: «Правильно. Как бы там ни было, совесть моя чиста». Хотя это «правильно» решило тогда его дальнейшую судьбу.
… Генерал на это отреагировал довольно просто:
— Жаль…. Тогда вопрос вашей дальней карьеры, пусть решают те, кто рекомендовал вас в загранкомандировку…. Вот и все. Коротко, и ясно…
Жалел ли он о том, как с ним обошлись? Пожалуй, да… Карьера не сложилась. Да, за три года войны, ушло здоровье. Да, деньги, что заработаны на этой войне, до последней копейки были украдены разваливающимся государством. Но было главное, — его совесть была чиста. Дышал он свободно…
Сейфуллин глубоко затянулся сигаретой, посмотрел на превратившийся в пепел ее кончик, и решительно ткнул в пепельницу. Снял слегка затемненные очки. Протер бархоткой и снова надел.
Мало кто, даже из ближайшего окружения, знает, что носит он их не из-за какого-то дурацкого имиджа, а по рекомендации врача. Он подошел к зеркалу и посмотрел на свое отражение.
— Значит, имидж, — усмехнулся он своему отражению. — Ну, что ж, пусть будет имидж. Он знал про свое сходство с персонажем телесериала «Бандитский Петербург». Знал, что про это сходство шепчется и его окружение, но не обижался и, даже в какой-то степени по-мальчишески гордился этим.
Еще раз, взглянув на свое отражение, Сейфуллин вернулся в кресло, перемотал кассету диктофона и включил его на прослушивание.
Прослушивая свою беседу с Калинником, как бы, со стороны, он попытался обнаружить хоть какую-то брешь, фальшь в его поведении. Но, ничего не обнаружил. Идя на прямой контакт с Лустенко, конечно же, он рискует. Но иного выхода нет. Его сейчас интересует одно, — вышел ли Лустенко на бумаги профессора Петрова. Это ему нужно узнать, во что бы то ни стало, ибо исследования этого человека, если, конечно же, это не блеф, стоят миллионы и миллионы долларов.
Два часа ночи. Улица, на которой располагалось здание городской прокуратуры, была безлюдна. Да и кто в такое время, и такую мерзкую дождливую ночь, мог появиться в этом глухом районе городского парка. Однако люди все же появились. Их было четверо, и подъехали они на стареньком сером «Москвиче», который в пелене дождя был практически не виден.
Машина с потушенными огнями медленно свернула с проезжей части дороги, и, заехав за огромный куст сирени, остановилась. Из машины вышли трое. Постояв какое- то время, явно прислушиваясь, они подошли к едва различимой в густой пелене дождя, стене.
Улица почти полностью тонула в темноте, и только два уличных фонаря светили перед фасадом трехэтажного старинного особняка. Ночь была такая темнота, что поднесенная почти к самому лицу рука, была еле различима.
— Ни хрена себе, — вдруг нервно прошептал один из них, темная фигура которого едва достигала плеча, стоявшего рядом с ним человека, — скажи, кому что иду «брать» прокуратуру, сразу…. Да, — вздохнул он и замолчал.
— Не бойся, — также шепотом ответил высокий, — уголовный кодекс не делает различия, банк ты «берешь», или прокуратуру, — и со смехом добавил: «Появится новый опыт», и сразу посерьезнев, прошептал:
— Все. Хватит трепаться, — и, повернувшись к молчаливо стоявшему третьему, тихо проговорил: «Включи рацию, и не вздумай курить».
— Пойдем, — подтолкнул он низкорослого под бок, и шагнул в сторону стены.
В успехе операции, этот человек, который и был старшим, не сомневался. Готовились к ней тщательно. Он, и его напарник, известнейший в определенных кругах «медвежатник», досконально изучили план здания.
Разработчики операции узнали, что сотрудники вневедомственной охраны, дежурившие в прокуратуре, регулярно, как только заканчивается рабочий день, затовариваются пивом в близлежащей торговой точке. На этот раз пиво для охраны «зарядили» снотворным.
…Стену преодолели, перебросив через нее заранее приготовленную веревочную лестницу. Оказавшись во дворе, устремились к электрическому шкафу. Обесточив здание, направились к «черному входу». Поколдовав какое-то время над замком, низкорослый осторожно приоткрыл дверь.
Затянутые в темное трико и натянутыми на головы черные с прорезями для глаз и рта шапочками, они словно растворились в плотной темноте, окутавшей помещения и коридоры здания.
Высокий достал из висевшего на груди мешочка фонарик, и прикрепил его к запястью правой руки. Еле слышимый щелчок, и яркий зеленоватый тонкий луч, прорезая темноту, пробежал по коридору и, упершись в лестничный марш, замер.
Поднялись на второй этаж. Неожиданный грохот чего-то упавшего на первом этаже, заставили их замереть. Выждав какое-то время, двинулись дальше. Нужный кабинет находился в конце коридора. Чтобы открыть английский замок на двери кабинета, и систему запоров старого дореволюционного сейфа, низкорослому, известному в криминальных кругах, как «медвежатник» Тиша, понадобилось восемь минут. Немного больше ушло на их закрытие и восстановление мастичных печатей.
В папочке, которую доставили Сейфуллину, лежало два пакета. В одном была известная тетрадь, а во втором…. Во втором обнаружил то, просмотром которого, был просто поражен. Поражен деятельностью, которую развернул в этом городе Веригин. Там лежали расписки и какие-то странные ведомости на зарплату, аккуратно вырезанные из бухгалтерских отчетов, и несколько аудио и видеокассет.
— Ай да, Веригин! Ай да, прокурор, — подумал про себя не столько от удивления, сколько от восхищения Сейфуллин. В ведомостях и расписках фигурировали довольно любопытные фамилии… — А что говорить тогда о кассетах?
Содержимое этого пакета, даже с первого взгляда, представляло огромный интерес. И, конечно же, требовало тщательного изучения. Прослушивать аудио записи, он даже выборочно не стал. Сейфуллин предполагал, что в них наверняка комментарии к тем распискам и ведомостям, или конфиденциальные сведения, не подтвержденные документами. Прослушивание их и просмотр двух видео, он отложил на потом.
Копии всех бумаг и кассет, он готовил почти до утра. Подлинники решил курьером немедленно отправить в Москву. Конечно же, и тетрадь, которую также ксерокопировал. Сейфуллин понимал, какое у него в руках оружие, поэтому и решил снять со всего копии. О том, будет ли он использовать это оружие, он пока не задумывался. А в том, что оно когда-нибудь может пригодиться, — в этом он не сомневался.
Он, сгорбившись, сидел за рабочим столом, и невидяще смотрел в неведомо какую точку. Галстук ослаблен, взгляд очень больного, измученного человека. На лице потрясение и отрешенность. Немного пришел в себя лишь после того, когда решил, что папка с пакетами находится в тайнике, дома, о чем, как, всегда закрутившись, просто забыл. Решил немедленно отправиться домой и все проверить на месте. Вызвал Мохова, предупредил, не объясняя причину, что едет домой. И на ходу, приводя себя в порядок, устремился к выходу.
