Сергей Зверев - Другие. Боевые сталкеры
Зэки одобрительно загудели.
— Два пути теперь, Червонец, — сказал Ждан. — Либо идем вместе, либо разбегаемся.
— А все от того зависит, куда ты идешь.
— Пока в Грузию. Оттуда — в Турцию.
— Как-то долго ты к свободе идешь, приятель, — отметил Червонец.
«А ты бы, мать твою, — мысленно отозвался Ждан, — на моем месте лучше придумал?» Вслух же бросил:
— А ты бы хотел, чтобы я шел на север? Чтобы сэкономить красным транспортную перевозку до ближайшего северного лагеря? Уйду в Турцию, там еще остались кадры после Гражданской, приветят. Да и родственник дальний там прижился. Короче, видно будет.
— Ты бы пушки-то убрал? — предложил Червонец. — Все ясно уже, смысла друг в друга нет палить.
Ждан сунул один пистолет в кобуру, второй — за пояс.
— Так как кличут-то тебя, путешественник?
— Жила, — представился первым, что пришло в голову, полковник.
— Червонец, что-то у нашего путешественника тело больно холеное, а? — послышался голос из темноты. Ждан стоял, поэтому был достаточно освещен лунным светом. Те же, кто сидел перед ним, находились в темноте. Лишь первые из них попадали в ту же зону света.
— Питаться нужно хорошо, языкастый, — сдавленно процедил Ждан. — Если жрать в дороге не умеешь, нехер и на рывок идти! Костями бренчать будешь — враз сыщут.
Кто-то хохотнул.
— Как-то не в масть нам в Турцию, старина, — сказал Червонец. — Да и в обратный путь это почти.
— А ты хочешь людей куда вести? К обжитым местам? Давай, двигай. В таком виде вас примут через сутки. Это вы просто из лесу еще не вышли.
Простой проброс позволил Ждану выяснить: Червонец в банде действительно лидер. Значит, разговаривать нужно с ним. Но и других, впрочем, из поля зрения не выпускать. Один глазастый уже сыскался…
— А как мы границу перейдем? — спросил Червонец.
— Да до границы еще добраться нужно! Ты когда в крайний раз на свободе был?
— Пять лет как взаперти.
Ждан заставил себя рассмеяться:
— Пять! Многое изменилось, друг!
Спроси сейчас, что именно изменилось, Ждан не смог бы ответить. Но его никто не спрашивал. Его энтузиазм оживил банду.
— Ну что же, — согласился Червонец после недолгих раздумий. — В Турцию так в Турцию.
«Да, — подумал полковник. — Вам здесь на самом деле недолго в живых ходить. Только дурак может идти в Грузию, чтобы уйти в Турцию. Для этого нужен вертолет».
Но замешенный на легком потрясении план сработал. Ждан обзавелся попутчиками, которых в любой момент можно было бросить на съедение волкам — милиции или группе Стольникова, чтобы в грохоте перестрелки исчезнуть. До коридора, ведущего в Другую Чечню, недалеко. Авось и вовсе обойдется без приключений…
— Неплохо бы село найти, — сказал полковник. — Пожрать да нужных вещей прихватить. Главное — не резать никого. Менты ментами, а если села на розыск встанут…
— Дело говорит, — заметил один из беглых.
— Тебя не спрашивают! — огрызнулся Червонец. — Тут ближайшее село — Катой. Но еще в лагере сказали, чтобы его стороной обходили. Там дикие живут, им все равно, кто к ним является, и им нет разницы, кого потрошить. Мы только что его обошли.
— Значит, еще раз обойдем, — решил Ждан и тут же повернулся к Червонцу, понимая, что попытка потянуть вожжи может выйти для него боком: — Ты не против? Как думаешь?
— Надо, значит, обойдем, — определился миролюбиво Червонец. — Но как обойдем, сразу засядем, потому что солнце встанет. Днем нужно лежать в норме.
Ждан качнул головой.
Зэки поднялись с насиженных мест. Ждан убедился — их действительно десять. Через минуту овраг опустел. Еще через час банда обошла Катой, продвинулась к югу еще на три или четыре километра и обосновалась в лощине.
Глава 17
Село Катой стоит на краю света. А если без преувеличений, на краю цивилизованного света. Селом Катой начинается царство слегка окультурившихся, успокоившихся, но по-прежнему скорых на расправу горцев. Остановившись и тяжело вздохнув, «ЗИС» без сожаления выпустил разведчиков.
И сразу стало понятно, что близок вечер. Тишина и свежесть опустились на дорогу, помеченную ржавым, пробитым дробью, непонятно зачем установленным здесь знаком «Пешеходный переход».
— Хорошо бы добраться до входа в лабиринт до заката, — сказал Жулин. — Я не верю в негостеприимность местных жителей, но нет ничего хуже, чем заночевать в горах.
— А я верю в негостеприимность местных жителей. Мы в Чечне! — отозвался Ермолович.
— Пятьдесят девятого года!
— Тем хуже для нас, — подвел итог Стольников.
Село дремало, но еще не спали жители, и по-кавказски вычурная, старательно выполненная беседка стояла на месте…
— Мы как в другом мире, — сказал Лоскутов, подходя и трогая рукою опору беседки.
— Так и есть, — подтвердил Баскаков. — Ты разве не заметил?
Лоскутов кивнул. Сделал он это немного раздраженно. Ему хотелось есть, спать. Впрочем, всем хотелось есть и спать. А еще убраться до наступления ночи с улицы. Кавказская ночь — как глаза девушки. В них трудно разобрать доброту и хорошее настроение. Лишь днем, отражая солнечные лучи, они чуть светлеют, и тогда глазами этими можно разжечь костер.
— Нам нельзя ехать дальше, — сказал май ор. — Во-первых, все равно мы не найдем в темноте вход, во-вторых, можно напороться на милицейскую засаду… Стрелять в своих я не хочу.
— А между тем дети этих «своих» будут нам резать головы в девяностых, — заметил Жулин.
— Тем не менее.
Идти было решено пешком — «ЗИС» не мог ехать по перекошенной, словно специально, дороге.
Через четверть часа ходьбы они нашли то, что искали, — невзрачный приземистый дом с покосившейся оградой, играющей роль скорее символическую. Тявкнула собака и тотчас забилась куда-то под сарай.
— Хороший охранник, — похвалил Мамаев, озираясь. Приблизившись к окну, сквозь серость которого пробивался едва заметный свет, он три раза стукнул.
Тотчас кто-то появился, и Мамаев, увидев близко от себя лицо незнакомой женщины, отпрянул.
Загремели засовы, скрипнули доски перед входом, собака, ощутив подкрепление, вырвалась из-под сарая и залилась оглушительным лаем.
— Здравствуйте, мы — военные, — представился Жулин. — Разрешите у вас переночевать?
Мужчина думал долго — Стольникову показалось, что намечается отказ.
— Проходите, если добрые люди, — сказал наконец хозяин и вышел на улицу, чтобы пропустить гостей.
В пристройке, некоем подобии русских сеней, они столкнулись со стариком в шапочке для намаза. Вероятно, отцом хозяина дома. Опираясь на клюку, он прошел мимо и, не поздоровавшись, бросил взгляд на Стольникова. Майор услышал что-то резкое.
Опешив, Айдаров, который немного знал чеченский, передернул плечами.
Когда он входил в дом, его следующие движения уже не были столь уверенны.
Полчаса они пили чай и ели лепешки. Жена хозяина за столом, как и следовало традициям, не появилась. Лишь подносила еду, пряча лицо под платком. Поглядывая на нее, Лоскутов спросил Стольникова тихо:
— Командир, почему она одета так, словно ей холодно?
Бросив осторожный взгляд на женщину и ее мужа, майор поставил чашку и сказал:
— Дома она может быть более раскрепощенной. Но поскольку в доме гости, тем более иноверцы, она обязана одеться так, как велит ей вера.
— Не припомню подобного в селах девяностых.
— Времена меняются.
— Одежда мусульманки должна полностью закрывать голову и тело, кроме лица и кистей рук. Это означает, что шея, предплечья, уши и вдетые в них серьги должны быть закрыты. Представители некоторых школ исламской юриспруденции утверждают, что ступни ног можно и не закрывать, но все придерживаются общей точки зрения относительно того, что ноги должны быть скрыты.
— Бред.
— Не нам судить.
— Очень интересно, — не без иронии заметил Лоскутов. — А поподробнее? Раз уж мы сюда приехали?
— Он спрашивает о традициях вашего края, — улыбнувшись, пояснил хозяину Стольников. — Он спросил, почему в селе так тихо. Я сейчас объясню ему, что после вечернего намаза следует отрешиться от суеты и приготовиться ко сну, ниспосланному Аллахом. — Повернувшись к Лоскутову, он заговорил, не пряча улыбки: — Сама по себе одежда не должна служить украшением, чтобы не привлекать внимание мужчин к женской красоте. В целом это означает, что следует избегать ярких блестящих цветов, сверкающих украшений, а также тканей, в которые вплетены блестящие нити. Можно носить все это дома, а указанные критерии относятся лишь к той одежде, которую женщина надевает, выходя из дома. Но здесь вообще чужие люди, поэтому она ведет себя соответствующе.
— А кто-то не верил в негостеприимность, — едва слышно заметил Мамаев.
