Камерон Уэст - Кинжал Медичи
Мы посмотрели.
«Лев я Бог и ленивый человек будущего разделить тайну бородатого человека никогда не узнает».
— Кто-то должен что-то предложить людям, верно? — сказал я. — Причем в единственном числе. Это местоимение «я». «Я предлагаю». То есть глагол «предложить» тоже должен стоять в единственном числе. Таким образом, имеем: «Я предлагаю людям свое сердце и душу». Что дальше?
— А как быть со словами «Лев Бог»? — спросил Бекетт.
— И «будущее» тоже. Это послание. Леонардо обращался к людям будущего. Поэтому ставим слово «будущее» перед словом «люди».
— Совершенно верно, — подтвердил Бекетт. — Значит, получается вот что:
«Лев Бог и ленивый человек тайну бородатого человека никогда не узнает.
Я предлагаю людям будущего свое сердце и душу».
— Что такое «Лев Бог»?
Несколько минут мы молча размышляли, а потом меня осенило.
— Это не «Лев Бог». А Лев запятая Бог запятая ленивый человек. Ведь Леонардо не использовал знаки препинания.
— Возможно, вы правы, — сказал Бекетт. — Но кто такой лев?
Радость открытия отбивала в моем желудке чечетку. Туда и сюда, от одного к другому я двигался по тропинке, проложенной мастером.
— Это сам Леонардо. Леонардо лев, Леонардо Бог, а ленивый (можно сказать также слабый, вялый) человек тайну бородатого человека никогда не узнает. Вы меня поняли? Он предлагает нам свое сердце и душу.
Бекетт изумленно покачал головой:
— Предлагать-то предлагает…
Я глубоко вздохнул.
— Осталось узнать, кто же этот ленивый и бородатый человек. Или это разные люди?
— Хороший вопрос, — сказал Бекетт. — Может быть, это имеет какое-то отношение к крутому изгибу, а? Кстати, как это вам удается так до всего догадываться?
— Такой вот я удачливый.
— Верно, верно. — Бекетт улыбнулся. — То же самое можно сказать и обо мне.
* * *Разобравшись в общих чертах со вторым Кругом, мы перешли к первому.
Бекетт прочел вслух:
— «Воспарить с любовью мне и мой каждый друг и вещь ты будешь этот новый хранитель мира ибо с кинжалом над тобой ты переплетение всех спящий скульптор и его крутой изгиб хранитель».
— «Воспарить с любовью мне и мой», — прочел я. — Полная бессмыслица.
— Почему? — возразил Бекетт. — «Воспарить с любовью» вполне нормально.
— Не в сочетании с «мне и мой», — сказал я. — Давайте уберем «любовь». Получится «воспарить с мне и мой».
— Можно допустить, — согласился Бекетт, — принимая во внимание отсутствие знаков препинания. Но по-прежнему звучит странно.
— А давайте вот так, — предложил я.
— «Воспари со мной, мой друг», — прочитал Бекетт. — Замечательно.
— «И вещь ты будешь», — продолжил я. — Извините, «вещь» переместим. Поставим рядом со словами «любовь» и «каждый». Получается «любить каждую вещь».
Бекетт прочел то, что осталось от верхней строчки.
— «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь… любить каждую вещь в этом… этом… мире». Реб, тут должно стоять слово «мир». — Он промокнул платком вспотевший лоб.
Я перенес слово «мир». Действительно получилось неплохо.
Бекетт прочел верхнюю строчку.
— «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем…» Может быть, вы закончите, Реб?
У меня уже был готов вариант.
— «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала». Черт возьми, мы уже добрались до самого вкусного. Чувствуете аромат?
— Обеими ноздрями, — с восторгом проговорил Бекетт, показывая на верхнюю строчку. — «…кинжала над тобой переплетение». «Кинжала над тобой»? То есть мы имеем: «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала над тобой». Вы видите в этом какой-то смысл?
— Пока нет, — ответил я. — Но читаем дальше: «…кинжала над тобой переплетение всего…» Последнее слово здесь явно ни к чему. Я его убираю в конец нижней строки. Теперь она будет читаться: «…любить каждую вещь в этом мире для всего…» Я, кажется, запутался, «…для всего…» Чего всего? А дальше идет: «…всего спящего скульптора хранителя его крутого изгиба…» Вот тут мы завязли. Дайте мне секундочку подумать… А что, если вот так?
Я прочитал:
— «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала над тобой в переплетении спящего скульптора хранителя его крутого изгиба».
Мы недоуменно посмотрели друг на друга.
— А что, если разбить предложение на два? — Бекетт придвинул к себе ноутбук. — Смотрите, тогда это будет читаться так: «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала над тобой. Переплетение спящего скульптора хранителя его крутого изгиба». Чуть лучше, а?
Я задумался.
— Давайте вместо «над тобой» поставим «наверху». Тогда хотя бы часть фразы будет иметь смысл. «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала наверху».
— Нет, нет, — сказал Бекетт, — «наверху» не годится. Оставим только «над». Тогда получится: «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала над переплетением спящий скульптор хранитель его крутого изгиба». Боже, что-то вырисовывается.
— А нижнюю строку, — сказал я, — можно будет прочитать и так: «Люби каждую вещь в этом мире, потому что вы все…» Ну конечно же, здесь должно стоять «его хранители».
Бекетт прочитал последний вариант:
— «Любите каждую вещь в этом мире, поскольку вы все его хранители».
— Выходит, начало у нас получилось такое, — сказал я. — «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала над переплетением спящего скульптора крутого изгиба».
Мы откинулись на спинки кресел, вконец выдохшиеся. У меня болело все — швы на спине, рука, нога, — а в голове был полнейший сумбур. За окном начали буйствовать оранжевые закатные сполохи.
— Но все равно кое-что стало понятным, — произнес наконец Бекетт. — «Любите каждую вещь в этом мире, ибо вы все его хранители…» И вот это: «…я предлагаю людям будущего свое сердце и душу…»
— Да, — согласился я, — здесь вроде так и должно быть. Но как поступить с остальным? «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала над переплетением спящего скульптора крутого изгиба». И еще: «Лев, Бог и ленивый человек тайну бородатого человека никогда не узнает».
— Этого я не понимаю, — признался Бекетт. — И вообще в моей голове сейчас сплошная каша. Я, пожалуй, схожу немного посовещаюсь с Мобрайтом. Может быть, прогулка немного освежит.
— А сколько времени у нас осталось? — спросил я, чувствуя, как тяжелеют веки.
— Примерно пять часов. Интересно, как дела у аналитиков Крелла? Чего добились они?
— Нет, — пробормотал я, начиная засыпать, — опередить отважного путника им не удастся.
— Это мы скоро увидим, — сказал Бекетт.
* * *Мне снилось, что я кусок «Чудесного Хлеба». Лежу на стойке, облицованной плитками. Появилась красивая девушка в темных очках с двумя банками. Поставила их рядом со мной. Банки негромко звякнули. Девушка отвинтила крышки, понюхала и улыбнулась. У нее были нежные пухлые губы.
Она взяла серебряный нож. Погрузила в банку слева, достала шоколадно-ореховую пасту и размазала по мне, аккуратно водя ножом туда-сюда, как в телевизионной рекламе. Паста была приятно холодной.
Затем девушка погрузила нож в другую банку. Вытащив ком сладкой фруктовой пасты, размазала поверх ореховой. Так лыжник вспахивает свежевыпавший снег.
Она посмотрела на меня с вожделением, готовая отведать, как вдруг в окно влетел кусок ржаного хлеба. Такой же формы, как и я, но только черный. Я разозлился и от того стал горячим. Паста начала таять. А тут еще этот ржаной хлеб навалился на меня и, заливаясь противным смехом, принялся душить.
Я сопротивлялся изо всех сил. Но ни вскрикнуть, ни подать ей какой-то знак не мог, потому что был хлебом. Затем мне пришло в голову, что я не обычный хлеб, а «Чудесный».
Злой черный кусок продолжал смеяться и прижимал меня все сильнее, выдавливая пасту на белые плитки. Я бросил взгляд на девушку. Она была в ужасе. Хотелось сказать: «Не беспокойся, все будет в порядке». Но я не мог. Просто начал вертеться по часовой стрелке, затем против. А спустя несколько секунд разогнался настолько, что с гудением завертелся с огромной скоростью, как пропеллер. Центробежная сила сбросила злобный ржаной кусок в собачью миску в углу комнаты. Я услышал, как псина направилась туда, постукивая лапами по линолеуму, и взлетел над потрясенной девушкой. Подумал, а может быть, даже сказал ей: «Воспари со мной» — и… проснулся.
Но глаз на открывал. Было досадно. Хотелось подольше побыть с девушкой, чтобы она наконец меня попробовала. Разумеется, это была Джинни. Я предложил ей воспарить. Куда? Вернее, над чем? Ясное дело, над переплетением. Каким переплетением? Конечно, изгибов, созданных спящим скульптором.