Петр Катериничев - Любовь и доблесть
Глава 25
Действие на время заглушило пустую тоску внутри и жестокое чувство безнадеги... Олег задавал вопросы, слушал ответы на них, пытался выстраивать какую-то линию поведения, а душа словно вымерзла. И Дашины слова – «Ты ведь беспокоишься за меня?» – звучали теперь так, что... Нет, это было не беспокойство, это было отчаяние! Вот только поддаваться ему нельзя. Нужно думать. Быстро. И – действовать.
Из прихожей донеслись приглушенные звуки.
– "Вдруг земля зашевелилась – появляется мертвец..." – продекламировал Олег. – Твой друг Григорий может что-то добавить к сказанному?
– А я знаю?
– Тогда сиди смирно. Пойду пообщаюсь.
Олег вышел в прихожую. Еще не вполне отошедший от полубеспамятства грузноватый «друг Гриня» стоял, подпирая стену. В руке его был пистолет, и держал он его совсем не так, как в кино: грамотно, на уровне пояса, навскидку.
– Еще шаг, и – стреляю, – предупредил он.
– Ну и дурак. Пораскинь мозгами, Григорий, стал бы я переть медведкой на рогатину, если бы был не прав?
– Прав будет тот, кто останется живой... – прохрипел Григорий, дернул для убедительности стволом. – Стой где стоишь!
– Резонно. Ша, уже никто никуда не идет.
– Лицом к стене! Руки на стену!
– Не-е-ет, эту хохмочку я уже знаю! Я к тебе спиной, а ты мне рукоятью по затылку?
– Выполняй, урод! Клешни продырявлю!
– Это из «стечкина»? Да он грохочет, как ураган! А кто-то из бдительных соседей, будь уверен, всенепременно напужается и брякнет, и подъедет славный патрульный экипаж нашей в прошлом краснознаменной милиции и по полному недоумению «запалит» ваш тихушный схрон. Вместе с аппаратурой. Кого тогда Гриф сочтет уродом? То-то.
Услышав упоминание о боссе, Гриня явно растерялся. Спросил:
– Ты вообще... кто?
– Конь в пальто. И погоны на нем. Не уразумел? Спроси Корнилова, он подтвердит.
Олег широким, приглашающим жестом развернулся в сторону комнаты, Григорий инстинктивно поглядел туда же, ствол пистолета чуть опустился. Ударом ноги Олег впечатал руку с оружием в стену, оказавшись к противнику спиной. Тот навалился всей тушей, Олег упал на колени, успев захватить ворот, бросил напавшего через спину, навалился сверху, ухватил за лацканы куртки, свел руки, Гриня напрягся всем телом, «поплыл» и потерял сознание.
Олег подобрал пистолет, осмотрел, сунул за пояс, вошел в комнату, потирая ушибленный локоть:
– Вот так вот, господин Корнилов, и горишь на мелочах. По моим прикидкам, твой Гриня должен был еще минут семь-восемь в оглушенном уединении сны разглядывать... Но в коммунизм мы его с собой не возьмем: туп, агрессивен, а зачем такие в светлом будущем? У тебя кандалы имеются?
– Наручники?
– Да.
Корнилов вздохнул:
– В сумке для аппаратуры. На дне.
– Как в пьесе Максима Койкого: если «На дне» есть веревочка, то кто-то на ней повесится. И такую песню испортит, дурак!
– Что? – нервно отозвался Корнилов.
– Это я фигурально. Гипотетически. Классику надо помнить.
Олег нашел наручники, сковал лежащего бездвижным бревном Гришу, видно, сделал больно: тот замычал.
– Ну и голова у твоего напарника! Колода – не голова! Такому по стройке без каски можно ходить и по газопроводу без противогаза лазать! Насморком он не страдает?
– Чего? – не расслышал Корнилов.
– Не сопливый напарник твой? Астма, сердечная недостаточность, умственная невостребованность? Здоровый?
– Как лом.
– Что как лом, я уже понял. Тогда мы его по-партизански упакуем.
Олег запихал Грине в рот грязный рукав, оторванный от упавшей куртки.
Склонил голову набок, констатировал:
– Не, не астматик. Дышит ровно. Ну и пусть себе дышит, пока дышится, а, Корнилов?
Тот пожал плечами, вернее, двинул, насколько позволяли связанные руки.
– Ты что загрустил, земеля?
– Есть чему радоваться?
– Живы.
– Пока.
– Да ты пессимист, Сергей.
Корнилов улыбнулся невесело.
– Вам это странно? – Он неловко кивнул на стянутые за спиной руки.
– Предлагаешь тебя развязать? Вообще-то верно, куда тебе бегать, да и от судьбы не уйдешь... Но – повременим. А то ведь взбрыкивать начнешь да и набедокуришь на свою голову, а я не калькулятор – силу ударов рассчитывать.
Скажи спасибо, что вначале сгоряча вообще голову не оторвал.
– Спасибо.
– С юмором в порядке. Кто в вашей паре за главного был?
– Григорий.
– И как тебя в такую компанию занесло, да под такое руководство?
– Дети. Я не соврал. Двое.
– Мальчики?
– Да. И оба – есть хотят. А в «Контексте» платят.
– Хорошему профессионалу платят или те деньги, которые он потребует, или те, на которые согласится. У тебя какой вариант?
– Наверное, второй.
– Что так?
– Обстоятельства.
– Жадность. За деньгами людей не видишь.
– А что на них любоваться?
– Ведь ты не из «конторских», Корнилов.
– В смысле?
– В ГБ не служил. Ни в нынешнем, ни в прежнем.
– Нет. Технарь я. Хороший технарь. Инженер. Практик.
– То-то кололся, как сухое полено, искренне и с чувством.
– Что?
– А это наводит на грустные размышления... И гнусные подозрения. Уж очень все складно. Не чернуху ли ты мне лепишь, инженер хороший?
– Я...
– Не-ет, не лепишь. Я бы почувствовал, – медленно проговорил Олег, замолчал, о чем-то напряженно размышляя.
– А если она не Головина? – произнес в наступившей тишине Корнилов.
– Кто? – не сразу понял Олег.
– Ну девчонка та, что с вами была.
– Даша? Не Головина?
– Ну.
Олега обдало жаром. Действительно, что, если... Но тогда... что – тогда?
Человека не так ломает несчастье, как призрак несостоявшейся надежды. Особенно если этой надеждой была любовь.
Не думать! В ситуации, приближенной к боевой, чем больше размышляешь на вечные темы, тем меньше шансов выжить, азбука. Выжить самому и спасти Дашу.
Если, конечно... Олег тряхнул головой:
– Вот что, Корнилов. А сядем-ка мы с тобой в авто и поедем в твою контекстуальную контору. А там – будет хлеб, будет и сало. Глядишь, твой тезка Гриф все спорные вопросы нам и осветит. С предельной ясностью. Естественно, если, я правильно его об этом попрошу. А просить я умею.
Пленник побледнел:
– Это бессмысленно.
– Что так?
– Охрана.
– Лютая?
– Да. Слишком опасно.
– А здесь я, выходит, в бирюльки с вами сражаюсь, под щелобаны? Поедем, брильянтовый мой, на месте и решим. Да и оставаться тебе резона нет: а если Даша все-таки Головина? Папа Рамзес, как только узнает о похищении своей пацанки, сгоряча может и не пожалеть молодых холопьих жизней.
– Я не холоп.
– Смотря для кого.
– И не надо меня пугать.
– Беда с вами, технарями. Кто пугает? Просто констатирую факт. Сейчас подъедем в твой офис, а там...
– Может быть... вы один поедете? Я скажу адрес.
– Нет, в компании веселее.
– Умирать?
– Я что, похож на самоубийцу?
Корнилов помолчал, выговорил медленно:
– Охрана в офисе встретит.
– Неласково?
– Это мягко сказано. Организация у нас... непростая.
– Зато я – простой. И незатейливый. Вот люди ко мне и тянутся. Против такого обаяния кто устоит? Никто. А тебя беру. Как пропуск.
– Чтобы умирать не скучно было?
– Не, умирать ни к чему – жизнь-то вокруг какая веселая! Вашими стараниями.
– Так я – заложник?
– Ключик.
– Там все равно никого нет.
– Так уж и нет?! У вас тут внештатная, а начальство по дачам дрыхнет?
Сильно сомневаюсь я в такой безалаберности.
– Ваш тон... А меня... Меня убьют.
– До смерти?
– Прекратите!
– Двум смертям не бывать, а одной еще никто не избежал, – философически изрек Олег. Корнилов помрачнел:
– Дерьмо вся эта жизнь.
– Это ты только сейчас понял, Корнилов?
Пленник хотел что-то сказать, но промолчал, лишь глянул на Олега зло.
– А ты чего вообще ожидал, служивый? Пирожное с вареньем и без хлеба? Нет, друг Корнилов, бесплатной патоки не бывает.
– Я не трус. Просто...
– Понимаю. Беспокойно. И неуютно. А кому под перекрестным огнем уютно?
Никому. Факт.
– Дети останутся. Что мне было делать? Выбора не было.
– Выбора никогда ни у кого нет. У мужчин – особенно. Если живешь честно.
– Плевать на честь, когда нечего есть.
– А вот это действительно жаль.
– Отпустите меня. Вы же понимаете, в ваших играх я человек случайный.
Дети... Я не могу о них забыть... И вы, вы не простите потом себе, если...
– Я не прощу себе, если что-то случится с девчонкой по имени Даша. И себе не прощу, и тебе, и Грифу, ты понял? – жестко оборвал его Олег. – А о своих детях нужно было ДУ" мать, когда на службу нанимался.
– Я нанимался на работу.
– Да как ни назови, все – война.
– Чужая, – процедил сквозь зубы Корнилов.
– Запомни, технарь, на всю жизнь запомни, – тихо сказал Олег, глядя в глаза пленнику. – Чужой войны не бывает.
