Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть
27 февраля, четверг. Прошли острова Пуло-Кондор, это опять Франция, только азиатская. Под голубым небом изумрудные волны. Сильная качка. В снастях свистит. На губах соль. Вечером встали напротив мыса Сен-Жак в ожидании, когда поднимется вода в реке Сайгон.
... В Сайгоне есть все! Рис, чай, кофе, кожаная обувь, пара которой стоит сто двадцать пиастров, но действительно отличная. Командиру полубригады здесь платят одиннадцать тысяч франков в месяц. Мое жалованье не сравнить. Но и оно может стать значительной суммой, если знать, как менять пиастры на франки. Когда пиастры высылаешь во Францию, за один дают семнадцать франков вместо обычных десяти. А если их выслать, скажем, в Марсель «курочке», потом вернуть и снова обменять и так далее?
Эта мысль пришла мне в голову, когда сидел в супной на рынке и мимо гнали черных поросят, нанизанных проткнутыми ушами на бечевку. Уток гоняют стадом по улицам! Да и в гарнизоне жратва не в пример африканской или марсельской. На завтрак сегодня — настоящий кофе, хлеб и бананы, в полдень дают мясо с рисом, сардины, салат и настоящий чай, а вечером — опять... Никогда не видел такого огромного количества дураков в администрации.
13 марта. В шесть утра выехали на бронемашине, поставленной на колеса, оборудованные для движения по рельсам. Мы — боевое охранение поезда. За столько месяцев впервые оказался на природе с деревьями, пусть хоть и чужими... Перед закатом встали. Ночью джунгли не спят. Москиты летают, цикады, даже поют какие-то птицы. И странные вопли время от времени из зарослей, то ли совы, то ли огромной ящерицы, то ли еще каких-то тварей. Чтобы успокоиться, намечал три-четыре ориентира и наблюдал — движутся или нет? Если появляется тень, обычно — собака. Чуть не выстрелил в огромную крысу, шуршавшую в траве... Раньше думал, что тамтамы есть только в Африке. И тут ночью гудят, но в другом ритме. Командир сказал, что передают сообщения о нашем передвижении. Вдали разрозненные пулеметные очереди.
Прочитали приказ: запрещено иметь более одного автомата на разведгруппу, запрещено брать тяжелые пулеметы в прочесывание деревень. Чтобы не попали в руки противника. Все знают, однако, чтобы не продавали этому противнику... Фельдфебель может за сорок процентов от выручки подписать акт о пропаже, скажем, в болоте пулемета «Бренн», который особенно ценят вьетнамцы...»
Барбара процарапала ноготком отметину против рассуждений о разнице курсов французского франка и индокитайского пиастра при переводе денег легионерами в метрополию.
Зеленоватое насекомое на часах трепыхало крылышками вокруг цифры «три».
3
К шести вечера выцветшее от зноя небо над Сингапуром сгустилось, стало янтарным. В западной стороне полыхали яростные зарницы.
Бруно набил «сверхлегким» трубку, постоял, делая глубокие затяжки, возле окна. Потаенные лежбища его тянуло устраивать на верхних этажах прибрежных гостиниц. С двадцатого этажа «Герцог-отеля» город и море расстилались до горизонта, порождая ложное ощущение безграничной свободы в безграничном пространстве... Правда, вечерами этому чувству долго жить не приходилось. Он по опыту знал, как быстро янтарь превратится в багрянец и акваторию порта зальет кроваво-красный закат, в котором словно в раскаленном металле будут плавиться суда на рейде. Потом упадет мгла, пойдет пляска проблесковых огней катеров и джонок, пульсация всполохов нефтеперегонных заводов за островами, побегут неоновые надписи над гостиничным комплексом «Мандарин» за заливом. Накатит щемящее чувство одиночества, почти обиды на рекламные обещания праздника, который никогда не наступает.
Предполагал ли Бруно, всматриваясь в эту гавань и этот город тридцать лет назад с ржавой палубы «Жоффра», накренившегося от скопления солдат с одного борта, что кончит дни здесь?
Сумасшедшие закаты наступают в тропиках в апреле. И первый увиденный такой совпал для Бруно с мыслью о смерти... Грациозная гадина с синей головой и телом в медных пятнах на лоснящейся зеленоватой шкуре скользнула из-под ботинка. Раздраженно расшвыряв пожухлую листву, исчезла в кустарнике. Он придержал шаг, отставая от цепи... На задворках вьетнамской деревушки, которую прочесывали легионеры, влажный ветер гнул высокую траву и бутоны ярких цветов, хлопал выстиранным бельем на бамбуковой жерди.
Бруно огляделся. Вокруг раскачивались пологие волны холмов. На самом высоком в чаше бетонного лотоса восседал каркас недолепленного Будды. Коричневым шарфом, брошенным на зеленые рисовые чеки, внизу вилась дорога, на которой стояли бронетранспортеры. По огромному небу простирался закат, цветовыми ужасами похожий на атомный взрыв из фильма по боевой подготовке.
Вдруг вогнало в такую тоску, что он почти уверовал в неминуемую гибель в чужой и враждебной стране.
Врач объяснил ему позже, что подобные настроения связаны с непривычным, слишком резким для северян переходом в тропических широтах от света к ночи. По диаграммам действительно выходило, что, если бой шел на закате, потери возрастали без видимых причин в сумерках...
Закат угас, оконный глянец вылизывали отражавшиеся в нем языки пламени.
Бруно жег личный архив.
Воспоминания горят.
Предчувствия прогорают.
Только нынешний день уцелеет в ночном пожаре...
А в его нынешнем дне жила болезнь души, которую он почти физически ощущал. Японец Сюнтаро вынимал слова для своих стихов из горьких запасников.
Бруно усмехнулся, припомнив первую гражданскую работу после демобилизации. Четыре часа снимал кинокамерой горящие поленья в камине, временно сложенном в холле гостиницы «Тропикана» в китайском квартале Сайгона. Ленту предполагалось прокрутить по телевидению, только что открытом в городе, в рождественскую ночь. Голубой экран превращался в чрево камина. Несколько часов — поленья и пламя. Черно-белые. Черно-белый уют, создающий среди бескрайних топей рисовых чеков, джунглей и гевейных рощ иллюзию заснеженных долин и зимней свежести у изнывающих от духоты людей в рубашках с короткими рукавами.
Девять лет спустя после вступления в легион... Тогда он обладал первым миллионом. Поэтому снимал камин потехи ради. Рене, дочь генерала де Шомон-Гитри, считала, что она на пятом месяце, а чтобы старик не бесновался, давая согласие на брак, Бруно следовало представить кем угодно, но не спекулянтом валютой. Решили — телеоператором. У отставного вояки, прожившего тридцать лет в Индокитае, побывавшего в плену у англичан, японцев и китайцев, случились два инфаркта после национализации каучуковых плантаций в Камбодже, а затем в Кохинхине. Приходилось щадить старика.
Гонорар за ленту промотали в ресторане «Дракон» на верхотуре гостиницы «Мажестик». Управляющий клялся, что устроил тот же кабинет, где обедал в начале века русский наследник, путешествующий по Азии. Ночевать остались в гостинице в номере с бассейном...
Он как раз сжигал фотографии, на которых Рене снималась в тот вечер обнаженной. Входили в моду японские камеры с встроенной вспышкой. По бумагам ему исполнилось двадцать семь, в действительности двадцать два, а ей было тридцать пять. Живот у нее и в самом деле выделялся. В его жизни она стала первой белой женщиной, европейкой, и с ней он осознал, что у белого должна быть белая...
Как сложилось бы с Барбарой?
Старые фотографии не разгорались, чадили, и Бруно задержал перед глазами ветхие листки, оказавшиеся в том же пакете. Всмотрелся. Записки относились к дням, когда он наступил на змею.
«31 марта — 2 апреля 1947 года. Если деревню спалить, остается квадрат утрамбованной земли, посыпанной пеплом. Никакой металлической утвари. Иногда под ногами битые горшки... Зато наши грузовики завешаны визжащими свиньями в четыре яруса. Хрюшек привязывают за ноги. Вонь ужасающая, но наемные вьетнамцы наслаждаются арбузом. Ружей им не выдаем, только пики. Армия Атиллы!
Через пять километров уперлись в болото. Пехота из мобилизованных скисает. Погружаюсь в трясину до колен, вода до ремня. Пулемет «Бренн», чешского производства, тащим по очереди, он кочует с одного фланга цепи до другого... Солнце жарит. Жажда мучительная. Штаны, в особенности в паху, забиты жирным илом. Двигаемся только мы, легионеры. Ни парашютистов, ни регулярной пехоты рядом нет. За такой поход нам платят. Завтра соберу у всякого желающего по полторы сотни пиастров для отправки во Францию. Обменный курс по-прежнему в нашу пользу.
Не выдержав, сую горлышко фляги в вонючую жижу, бросаю обеззараживающие таблетки. Глотаю теплое, кишащее бактериями пойло с наслаждением, пока на языке не остается илистый осадок. Сосед справа, филиппинец, говорит: «Эй! Вон в той луже намного вкуснее...»
![Росс Томас - Смерть в Сингапуре [сборник]](/uploads/posts/books/13740/13740.jpg)
