Евгений Сухов - Бриллиантовый крест медвежатника
— А это что? — ткнул Заноза длинным заскорузлым пальцем в самый низ плана.
— Это подвалы под зданием. Очень древние, в несколько этажей. — Введенский на какое-то время задумался, а затем продолжил: — Когда я в них спускался, до самого низа даже и не дошел, до того они глубоки. Наверно, на месте банка стоял какой-то торговый дом, построенный очень давно, может, еще до взятия Казани…
Какая-то тень, мелькнувшая за окном, на мгновение отвлекла внимание Занозы. Впрочем, все, что было нужно, он узнал, и оставалось лишь вручить референту деньги, забрать бумаги и отвалить восвояси.
— Ладно, я все понял, — сказал Заноза, полез за пазуху и достал плотный сверток. — Здесь тысяча рублей. Будешь пересчитывать?
— Ну что вы, — махнул рукой Введенский. — Я вам верю… теперь. Вы — честный человек.
Заноза внутренне усмехнулся и насмешливо посмотрел на бывшего референта. Вот сейчас врезать ему ребром ладони по кадыку, он глаза закатит и повалится на стол, хватая ртом воздух. Но вздохнуть не сможет и через пару-тройку минут испустит дух. И денежки целы будут, и бумаги в кармане. А потом вырядится он снова Фельзером — поди отыщи его! Ведь и не удумаешь, что в безобидном фотографическом художнике, коего обидеть грех, скрывается он, Заноза, тобольский каторжанин, громила и тать.
Но — нет! Савелий Николаевич мокрых дел терпеть не может и по головке за убийство референта не погладит, а чего хуже — от дела отлучит. А дельце, видать, прибыльное намечается, тут денежки обломятся не в одну тысчонку. Да и жалко этого пьянчугу. Ведь, похоже, и взаправду он ему верит, дурень эдакий…
— Знаете, а ведь я не раз хотел эти бумаги в печке сжечь, — глядя на Занозу счастливыми глазами, сообщил Введенский. — Ведь как бывает: вещь совершенно не нужная, лежит годами, только место занимает, а как ее выбросишь, сразу появляется в ней надобность. А ее уже нету. Вот и кусаешь потом локти. Вам такое знакомо? Такое и с этими бумагами могло приключиться.
— Ну, так ведь не случилось? — запихнул бумаги за пазуху Заноза.
— Не случилось, — заулыбался Введенский.
— Ну и слава богу. Прощевай покуда, Панкрат Семенович. Про сделку нашу не болтай, меня, коли где увидишь, не узнавай, с этого времени мы друг дружку не знаем и не виделись никогда. Понял?
— Понял, — охотно кивнул головой референт. — Это же все в моих интересах, — добавил он.
— Вот именно, — поддакнул Заноза. — Ну, приятель, покедова.
Заноза пожал вялую руку Введенского и вышел. Когда его шаги смолкли, бывший референт судорожно развернул сверток и стал пересчитывать деньги. Тысяча рублей! Вот возможность начать жизнь заново. Это ведь никогда не поздно, ни в сорок, ни даже в пятьдесят. А ему только тридцать шесть! Бросить пить, подлечиться и начать жить. Денег, если ими правильно и аккуратно распоряжаться, может хватить на два года. А уж за такой срок он сможет найти себе службу. Главное — не пить. И купить себе хорошую одежду. Без нее он просто не сможет найти себе приличного места. Затем оставить на житье-бытье рублей двести, а остальные деньги перевести в выигрышные пятипроцентные банковские билеты. Точно! Он так и сделает. Завтра же.
В голове Панкрата Семеновича стали вставать одна за другой радужные картины. Он еще совсем ничего, а коли приодеться, так вполне можно сойти за преуспевающего человека. Поступить на службу, мебеля в дом прикупить, а там, глядишь, и жениться на какой-нибудь бедной дворяночке, не избалованной чтоб. И завести детишек…
Он снова посмотрел на пачку денег, лежащую на столе. Его денег!
А неплохо бы отметить сегодняшнюю удачу. Выпить стаканчик-другой. Последний раз. И с завтрашнего дня — новая жизнь. Без водки, вина и даже пива. Да и зачем пить, когда все будет ладно. Ведь пьют, когда худо, когда в кармане пятиалтынный или четвертачок — ну на что их еще потратить, как не на выпивку? А вот когда в кармане тысяча, то тратить ее на водку — глупо. Очень, очень глупо. И он распорядится этими деньгами, как решил. Завтра и начнет. А сегодня у него — праздник. И он немного выпьет, так, чтобы отметить свою удачу и начало новой жизни. Выпьет последний раз. Ведь у него со вчерашнего осталось где-то.
Где?
На кухне.
Введенский поднялся и прошел на кухню. Нашел почти ополовиненную бутылку водки и принялся пить прямо из горлышка. Он не видел, как в окне «гостиной» промелькнула тень, затем еще одна, а потом показалась голова в картузе со сломанным козырьком. Человек прильнул к окну и, не мигая, смотрел на деньги, лежащие кипой на столе.
Когда бывший референт вернулся в комнату, сел и закурил папиросу, блаженство его не знало границ. Счастливо улыбаясь, он принялся вновь пересчитывать деньги и не слышал, как скрипнула незапертая дверь и простонали половицы в сенях. Он не слышал, как прошли к «гостиной» двое фартовых в смазных сапогах — они вели его от самого Толчка, и, только почувствовав движение в комнате, поднял голову и увидел незваных гостей.
— Кто вы такие? — спросил Введенский, прикрывая руками деньги. — И что вам нужно в моем доме?!
— Вот это, — пошел к столу один из громил, кивнув на деньги.
— Не смейте! — с дрожью в голосе воскликнул бывший референт и стал сгребать деньги в портфель. — Я сейчас полицию позову. Караул! Полиция!
— Не ори, падла, — сквозь зубы процедил громила, наступая на Введенского. — Давай сюда портфель.
— Не отдам, — произнес Введенский и что есть силы закричал. — Помогите, гра-абя-ат!
— Рябой, заткни ему пасть, — крикнул второму громила, пытаясь вырвать из рук Введенского портфель.
Щелкнуло высвобождаемое пружиной лезвие. Рябой подошел вплотную к Введенскому и, глядя прямо в глаза, всадил ему нож в живот по самую рукоять. Не отрывая взора, громила несколько раз провернул нож, наматывая на лезвие кишки, затем вынул его и вытер о рукав жертвы.
— Я же тебе сказал, не ори, — буркнул первый громила и резким движением вырвал портфель. — Все, Рябой, мотаем отсюда.
И опять бывший референт не слышал ни стона половиц, ни скрипа входной двери. Он сидел, навалившись грудью на стол, и в голове его, как кадры синематографа, проносились картины. Вот он, совсем маленький, идет, держась за руку отца. Рука большая и теплая. А вот он в гимназическом мундире в первый раз идет в гимназию, и все мальчишки с завистью смотрят ему вслед. Он гордо вышагивает в своем мундирчике, а за плечами еле слышно поскрипывает кожаными ремешками новый ученический ранец.
А это кто? Боже, это Машенька на балу в Родионовском институте благородных девиц. А молодой статный человек рядом с ней — это он, студент Императорского Казанского университета Введенский. После они целуются в институтском саду.
Как пахнут липы! Он никогда не думал, что деревья могут так пахнуть. А первый поцелуй! Он пахнет весной… Что-то плохо видно. Изображение плывет, все как в тумане. Опять механик, что крутит пленки, заснул или, хуже того, пьян. Сапожник! Изображение все хуже и хуже. Туман густеет. Вот уже совсем ничего не видно.
Ничего…
Глава 20 ЛУЧШИЙ ДОЗНАВАТЕЛЬ
Петр Щенятов считался в управлении лучшим дознавателем. Вернее, лучшим из лучших. Поэтому, как только образовалось сыскное отделение, околоточного надзирателя второй части Щенятова определили именно туда, присвоив ему чин коллежского секретаря.
— От сердца ведь для тебя его отрываю, — констатировал Савинскому перевод Щенятова в сыскное отделение полицмейстер Васильев. — Кому другому так ни за что бы его не отдал.
Собственно, задача, поставленная Савинским, была несложной: обойти три банка — Купеческий, Волжско-Камский и Государственный — и выяснить, не поступал ли к ним кто в последнее время на службу и не происходило ли в течение двух последних недель чего-либо необычного или случаемого нечасто.
Начал Щенятов с Купеческого банка. Не спеша и весьма обстоятельно он побеседовал с кадровиком, очень приятным стариком, похожим на доброго дедушку Морозко; перемолвился как бы ничего не значащими фразами с двумя-тремя служащими и даже покурил со словоохотливыми сторожами. Оказалось, в банк на службу никого не принимали вот уже полтора года и ничего необычного, ежели, конечно, исключить тот факт, что приблудная болонка, которую все считали кобелем, вдруг ощенилась, здесь не случилось. Щенятов хмыкнул, черкнул что-то в своей памятной книжке и пошел дальше.
В Волжско-Камском банке был один служащий, принятый на работу полторы недели назад. Но он оказался богатой и известной в городе фамилии, и подозревать его в сговоре с целью ограбления банка было бы по меньшей мере неразумно. Все же Щенятов занес его в свою памятную книжку. Так, по привычке и на всякий случай, чтобы было чего докладывать Савинскому, ежели докладывать будет совершенно нечего.
В Казанском отделении Государственного банка новых служащих тоже не имелось. Не произошло за интересующий Щенятова период и каких-либо странных случаев. Разве что клиенты банка жаловались на тесноту, так в этом не было ничего необычного: старое здание уже не вмещало всех желающих.
