Сергей Зверев - Подводная агентура
Собственно, это был не в привычном понимании монастырь. Не в привычном образе, к которому привык европеец. Извилистая тропинка вела по крутому склону наверх, на высоту примерно тридцати метров. По ней в самом деле могли пройти только козы или ослы. Даже лошадь тут прошла бы с трудом да человек, у которого не кружится голова.
А наверху раскинулось обширное плато, с одной стороны которого вверх вздымалась огромная скала. Другие три стороны уходили к обрывам. Жилищем монахам служили пещеры в скальной породе, которые когда-то еще в древние времена человеческие руки доработали и превратили в большие комнаты с многочисленными переходами. Но самым интересным и примечательным был храм.
Андрей остановился, когда они наконец вышли на плато, и с удивлением уставился на скалу. Фасадная часть храма примыкала к ней, и с такого расстояния было непонятно: то ли храм высечен в скале, то ли пристроен к скале. Но в архитектуре угадывались христианские мотивы, хотя присутствовало что-то местное, чисто африканское. То ли избыток высеченного узора, то ли обилие колонн, большая часть которых ничего не несла на себе, а была чисто декоративным элементом.
Ровное пространство плато поросло кустарником, редкой древесной растительностью. Много было скальных выходов, которые будто гнилыми зубами торчали на фоне зелени. Но все равно были заметны кое-где ограждения, сплетенные из хвороста. Наверное, это поля или огороды монахов. Неподалеку паслись козы, где-то пропел петух. Мир и покой.
Не успели спецназовцы сделать и десятка шагов, как откуда-то сбоку вышел старик. Он был худ, жилист, одет, точнее, завернут в белое полотно с черной накидкой через плечо. А на голове цилиндрическая черная шапочка, которую Поло называл коп. Она чем-то напоминала шапки старых русских каторжников в царские времена.
Старик что-то спросил, Поло кинулся с жаром объяснять и показывать руками то на запад, то на юг, то на небо. Старик смотрел себе под ноги, кивал совсем без энтузиазма. Потом Поло что-то придумал и позвал Андрея. Подойдя, Истомин решил, что его сейчас будут расспрашивать, и приготовился врать. Но оказалось, что хитрый паренек придумал другое. Он просто хотел, чтобы монах, как потом выяснилось, дежуривший на этой дороге, увидел крестик на груди белого человека.
Смысл этого Андрей узнал гораздо позже. Оказывается, главным и определяющим на границе с Эфиопией, как и в любом ночном российском клубе, является практически одна и та же процедура. У нас фейс-контроль. А у эфиопов первым делом выясняют, из какой страны ты приехал и какого ты вероисповедания. Эти две вещи, как правило, являются определяющими при разрешении на въезд в страну. Серебряный крестик на груди белого человека был признан, и старик жестом велел всем сесть и ждать. Сам же он, еле переставляя ноги в сандалиях, двинулся в сторону храма. Учитывая расстояние и скорость передвижения монаха, ждать придется долго.
– Я не знаю, как монахи живут в Европе и Америке, – заговорил, улыбаясь, Поло, – у нас они истинные аскеты. Они постятся двести пятьдесят дней в году и много работают. И стать монахом очень сложно.
– Конечно, – засмеялся Рыськин, – тебя вот не возьмут.
– Не возьмут, – серьезно ответил паренек. – Монах должен отрешиться от всего. Он перестает существовать для общества, и общество перестает существовать для него.
– Я бы сейчас отрешился от всего земного, – проворчал Маштаков. – Пожрал бы и отрешился. И чтобы общество для меня не существовало и я для него.
– А на голодный желудок не можешь? – поинтересовался Андрей.
– Не-а! Организм у меня так устроен. Ему для состояния полного покоя нужно полное удовлетворение.
– Тогда принимай караул, а всем отдыхать. Рысь, сменишь его через час.
Андрей вытянул ноги, подложил под голову рюкзак, который заметно опустел за последние сутки, и закрыл глаза. Мысли приходили урывками, что говорило о возбуждении и нарушении внутреннего равновесия. «А прав ли я, а не много ли я на себя взял? Я ведь и Ломашевского убедил, и себя в том, что мы можем эту девицу настичь на суше. И что она от нас не уйдет ни в Сомали, ни в Эфиопии. Теперь, кстати, вокруг чужие государства и нет выхода к морю. Куда я, к черту морскому, ребят затащил? Мы вне закона, и здесь вражеские диверсанты, шпионы и подпадающие по всем мыслимым законам под статью Уголовного кодекса. А до моря, где Ломашевский нас сможет эвакуировать, в любом случае придется пересекать границу.
Самомнение, переоценка своих сил, способностей. Командир, два румба влево и бакштаг тебе в селезенку! Такелаж стоячий ты, а не командир. Так, кажется, мичман в училище ругался. А это когда мы портачили на практических занятиях по парусному судовождению. А всего-то у нас была яхта двухмачтовая…» Мысли стали путаться, но сон не шел. Слишком Андрей был возбужден и недоволен собой.
С одной стороны, он выполнял даже не приказ руководителя операции капитана первого ранга Ломашевского, он проявлял инициативу, заверил командира в том, что сможет выполнить задание в любых условиях. А эти условия очень изменились, ситуация выходит из-под контроля. Сомали позади, теперь вокруг вполне мирное государство, и не хотелось бы здесь стрелять в полицейских, в солдат, которые просто выполняют свой долг, а он тут враг, пробравшийся тайно с черными замыслами. Нет, не с черными, просто со своими целями. И попрал местные законы, между прочим. А так ли защищают родину?
Андрей тяжело вздохнул, потому что неизбежно мысли снова привели его к давнему спору, который он на протяжении многих лет вел с отцом, старым морским офицером. Опытным командиром, но служившим еще в советские времена и очень недовольным современной армией, современной концепцией военной доктрины. Спорили они часто, подолгу, но никогда не приходили к единому мнению. Может, просто Андрей не хотел понять отца, а тот понять современной жизни, современного мира?
Что бы сейчас сказал отец об операции, в которой участвует его сын? С одной стороны, действия спецназа оправданы, потому что речь явно идет о необходимых руководству разведданных, о спасении агента, какой бы он национальности и какого бы он гражданства ни был. Это долг перед ним, это работа во благо своей страны. Но методы! Да, отец его уважать не будет, если сын начнет стрелять в людей, которые никакой опасности для родины не представляют. Стрелять просто ради выполнения боевой задачи. И правильно, потому что в таком случае его сын будет думать только о себе, о своей выгоде, о мнении начальства.
«Нет, не туда меня понесло! При чем тут личная выгода? Я же не личным делом занят, но и считать, что цель оправдывает средства, тоже нехорошо. И вообще я офицер русского флота, а это звание чего-то в мире стоит! И хватит споров, папа! Я свой долг выполню, я пойду дальше, как бы это опасно ни было, и не опозорю ни звания, ни Родины. Именно! Вот так и с большой буквы!
И пусть в наше время Родину защищают не всегда так, как встарь, заступая дорогу врагу на своих рубежах. Так, кстати, погиб наш великий предок контр-адмирал Истомин в Севастополе. Просто есть война явная, открытая, а есть тайная. И почему есть, ведь тайная война была всегда и будет всегда независимо от того, что творится в мире. И хватит об этом. Думать лучше о том, чтобы никого из ребят тут не оставить, потому что жить и помнить, как волны накрывают безжизненное тело друга детства, и понимать, что ты не сможешь забрать и похоронить его тело, довольно тяжело. Надо свыкнуться с мыслью, что могилы моряков разбросаны по всему миру, но на то они и моряки, чтобы могилой для некоторых из них становилось море. А чтобы моряки вернулись домой, сегодня зависит от тебя, командир!»
Ни в храм, ни в столовую монахов гостей никто не пригласил. Обижаться нечего, потому что «в чужой монастырь со своим уставом не лезут». В данном случае буквально. Однако поесть принесли два монаха со сморщенными лицами. Лепешки, называвшиеся инжера, которыми стали кормить гостей, были кислыми на вкус. Как рассказал Поло, изготавливались они не из пшеницы, а из муки местного хлебного растения тэфф. К лепешкам добавили мягкого козьего сыра и неизменного козьего молока.
Потом гостей отвели вправо, где обнаружилась в тени деревьев круглая хижина «тукули» с соломенной крышей. Здесь гостям разрешили отдохнуть, но никто не сказал сколько.
– Слушай, Поло, – насел на паренька Маштаков, когда монахи оставили гостей одних, – ты мне правду скажи. Почему они к нам так настороженно относятся? Они нас боятся?
– Да они так ко всем относятся, – засмеялся эфиоп, – они же монахи. А еще, я думаю, они в вас видят солдат. А они, как и все монахи, насилия не терпят. Они хотят покоя, и чтобы никто им не мешал молиться и жить своей жизнью. Понимаете?
– Честно говоря, не понимаю, – поворчал Маштаков, укладываясь на одной из деревянных лежанок, что были устроены вдоль стен. – На курорт не похоже, и время мы тут теряем.
