Евгений Сартинов - Убит по собственному желанию
— Михалыч, говорят, что у тебя Воля была? — Спросил Косарев.
— Ну да. Не видел, что ли? Она вот только что, перед тобой вышла.
— Да видел, но я не верю глазам своим. Чтобы Воля сама, не под конвоем, пришла в милицию!? Когда такое было?
— А кто она такая, эта ваша Воля? — не выдержал, вмешался в разговор Астафьев.
Оба майора засмеялись и на два голоса начала просвещать молодого опера.
— Воля Александровна Касатонова, глава большого воровского клана.
— У ней мамка была знаменитая воровская маруха еще времен НЭПа Зоя Акимова.
— Да, и она родила Волю лет в пятьдесят.
— А, говорят, удочерила?
Мазуров отмахнулся.
— Да ладно, кто ей дал бы удочерить!? Ты чего? Она чуть не с царских времен в воровской жизни.
— Умерла она лет десять назад?
— Больше уже! Пятнадцать.
— А, ну да. И то хорошо пожила, лет восемьдесят.
— Больше! Чуть ли не девяносто.
— И кто эта Воля? Это, вообще, что — кличка? — не выдержал и прервал своих старших коллег Юрий.
— Зачем кличка? Это ее имя — Воля, отчество — Александровна. А так она многодетная мать.
— Ага, таких детей стрелять надо в роддоме, сразу, после родов, — зло скривился Косарев.
— Семеро детей, пятеро сыновей, и две дочери.
— И все как один по очереди топчут зону.
— У них на семью судимостей пятьдесят, если не больше.
— Сама Воля сидела раза три.
— Два.
— Три!
— Два! Я ее личное дело смотрел.
— А, ну ладно, два так два. Правда, все по молодости.
— Да, и каждый раз попадала под амнистию. Все время беременна была.
Эти «трудовые» показатели поразили молодого опера.
— Однако, та еще биография!
— А что она у тебя-то делала? — нетерпеливо бил копытом Косарев.
— Сашка ее пропал, — пояснил Мазуров.
— Да ты что!? Касатик пропал? Когда?
— С месяц назад. Уехал в луга с Николаем Савельевым, кличка Колян. И все. Ни того, ни другого больше никто не видел.
Тут Косарев озадачился.
— Сашка разве свое уже отсидел?
— Да, в чистую, от звонка до звонка.
— Смотри ты, как время идет.
— Это ты его брал в последний раз? — спросил Мазуров.
— Я. Забавно тогда было.
Мазуров усмехнулся.
— Это ты сейчас говоришь. А тогда вроде бы, и не улыбался даже.
— А что там было то? — изнывал от нетерпения Юрий.
Косарев несколько натужно рассмеялся.
— Да, надо было подругу жены, Веру, с любимой собакой отвезти к ветврачу. Едем мы по Соцгороду, смотрю, по тротуару идет Сашок, один, как перст. Я и говорю Вере: "Вот, один из моих постоянных клиентов". А она и заявляет: "А что у него под полой? Он там что-то прячет". Я торможу Уазик, подхожу к Сашке. А тот от меня бежать. Я за ним. Главное, у меня с собой оружия то нет. Все равно, кричу: "Сашка — стой!". Забежали в гаражи, а там вообще никого нет! Ну, день, гаражи все закрыты, там эта улица гаражная метров триста! Мы одни, лицом к лицу. Тут Касатик останавливается, выхватывает из-под куртки обрез и направляет его на меня. А у меня из оружия только кукиш в кармане. Сначала то я очканул, ну, думаю, все — отпрыгался, майор милиции. А потом ему говорю: "Сашка, ты что делаешь, брось оружие! Кому говорю". Бросил бы он свой обрез, или на курки нажал, не знаю, но тут Уазик наш подъехал. Там, правда, только водитель был и Верка со своей болонкой. Ну, Касатик все равно стволы вверх поднял и лапы тоже. Нехотя так. Потом уж я начал думать — положил бы он нас тогда с водителем с двух выстрелов, а Верке бы и приклада хватило. Но — подфартило нам тогда. Поднял он лапы.
— Сколько он получил тогда? — спросил Мазуров.
— Ствол чистый был так что полтора года. И то скорее за то, что он стащил его из дома бывшнего прокурора города Матвеева.
— Касатик у нас борзый, — согласился Мазуров. — Оружие всегда любил с собой таскать.
— Это кличка у него такая — Касатик? — Спросил Юрий.
— Да от фамилии. Причем наследственная.
— У Воли мужиков было штук пять, но она фамилию не меняла. Как была в первом браке с Касатиком, так и осталась Касатоновой. Тоже известный был в наших местах налетчик…
Этот поток воспоминаний прервал телефонный звонок.
— Да, Мазуров слушает.
— Иван Михалыч, Косарев у тебя? — спросил голос дежурного.
— Да, а что?
— У нас труп.
— Где?
— Железнодорожная шестьдесят восемь, квартира сорок. Колодников уже выехал, если хочет, то пусть берет Сычева и едет туда.
— Ладно, передам.
Мазуров быстро записал данные на листок, и подал его Косареву.
— На, вот беги, Георгиевич. Свежий труп там тебя ожидает.
Майор скривился.
— Вечно, от тебя, Михалыч, одни хреновые вести. Вот ни разу не сказал, что господин майор, вас по телефону вызывает красивая женщина, она уже вся изнемогает в предвкушении моего появления.
— Ага, а Нинка ждет, чтобы обломать о тебя последнюю скалку.
Косарев многозначительно покрутил пальцем перед глазами разыскника.
— Не надо! Это об тебя скалки Елена обламывает, а моя держит меня в строгом ошейнике, но на длинном поводке. Так, куда мне ехать? Железнодорожная шестьдесят восемь, этот «Гроб», гадюшник, квартира сорок. Что-то мне адрес этот знакомый.
— О, так мне тоже в этот дом надо! — Оживился Астафьев. — Там в пятнадцатой квартире свидетельница по Михеевой должна жить.
Мазуров так же заинтересовался.
— По Михеевой? Давай, езжай! Там все сроки уже истекли, продлевать надо. Не дай боже прокуратура чухнется, нам же вставят по первое число. Иди.
— Поехали, подвезу, студент! — Согласился Косарев.
Когда мимо Воли, дожидавшейся вызванного такси, с характерным воем промчалась милицейская машина, она немного вздрогнула и поморщилась. Для того, чтобы отвлечься, Воля не стала доставать очередную папиросу, а кинула в рот конфету, мятный леденец. И в памяти почему-то вспыли уже очень далекие, послевоенные года.
1948 год, осень, Москва
Акимовна ногой пододвинула ящик, усадила на него дочь, поправила темную козью шаль.
— Сиди тут, никуда не уходи, — велела она, сунула в рот дочери мятный леденец, положила перед Волей небольшую, засаленную тюбетейку, перевернула ее и скрылась в рыночной толпе. Народ, одетый бедно и однообразно, в стареньких пальто с широкими воротниками и огромными пуговицами, в вытертых шубках довоенной поры, а большей частью в шинелях, телогрейках и сапогах, хороводился вокруг девочки в поисках того, кто мог что-то купить, и того, кто мог что-то продать. Закутанная в шаль девчонка редко привлекала к себе внимание, но уж если привлекала, то надолго.
— Смотрите, Алексей Петрович, какие удивительно красивые глаза, — услышала Воля над своей головой мужской голос.
— Да, Игорь Викторович, согласен. Редкой красоты глаза, и вообще, лицо очень красивое, — согласился второй голос. — Такое только рисовать и рисовать.
Воля подняла глаза. Перед ней стояли два человека, одетые для тех лет довольно богато. Один был в стильном сером пальто с тросточкой в руках. На голове была одета не по холодной погоде широкополая шляпа. Второй же, полный, с круглым, смешным лицом, был в белых, катанных пимах с галошами, в белом же, романовском полушубке и такого цвета и материала шапке-ушанке.
— Мне кажется, что из этой девочки со временем вырастет удивительная красавица, — сказал первый из друзей.
— Судя по лицу — да. Только вот выживет ли она вообще? Судя по пустой тюбетейке ей приходиться туго. Ладно, пошли, Игорь Викторович. Надо же нам купить этого злосчастного гуся.
— Сейчас, — кивнул его молодой спутник, и, пошарив в карманах, кинул в тюбетейку несколько монет.
Пара удалилась, хотя молодой мужчина еще пару раз оглянулся на красивую девчонку. Они уже не видели, как из толпы выскочил низкорослый шкет-беспризорник, сгребший все монеты и снова нырнувший в толпу. Девочка на это просто не обратила внимания. Вскоре к Воле подошла Акимовна.
— Ну как ты тут. Не замерзла? — Спросила она, заботливо поправляя шаль.
— Нет, — еле слышно прошептала Воля. Со стороны это смотрелось весьма трогательно. Только никто не заметил, что в это же время Акимовна сунула в руки приемной дочери только что украденный ею кошелек. Девчонка на ощупь, очень ловко выудила из него все деньги, вплоть до последней копейки, и отправила их в специальный кармашек на шубке. Кошелек она вернула Акимовне, и та, отойдя чуть в сторону, незаметно выкинула его в урну. Все это было привычно, отработано. Но минут через пятнадцать, метрах в тридцати от Воли вспыхнул скандал. Сразу несколько женских голосов начали кричать что-то грязное, матершинное, и среди них Воля уловила голос Акимовны. Сорвавшись с места, она побежала на звук, и с разбегу врезалась в толпу. Как юла, она протиснулась в самый центр толпы, где милиционер в синей, форменной шинели держал за руку Акимовну. Напротив нее стояла грузная, пожилая женщина в не сходящемся на животе ватнике, кричавшая в лицо её приемной матери грубые и неприятные слова:
