Евгений Сартинов - Убит по собственному желанию
— Час от часу не легче! — Ахнул прокурор. — Ты что мелешь, детка?! Тебе что, жить надоело? Знаешь, что за такое полагается по законам военного времени? Расстрел!
— Да, знаю. Я хочу умереть с ним.
И Олеська обняла плечи своего любимого. Не удержался и высказался конвоир.
— Вот дура баба!
Сказал свою реплику и прокурор.
— Что может быть между вами общего? Вы же дочь профессора Львовского университета, а этот ваш Михальчик — пастух безграмотный! Он вон, по-русски-то с трудом говорит!
— Я его люблю. И он меня тоже.
Прокурор махнул рукой.
— Ладно. Продолжайте.
Глава судейской тройки спросил:
— Вы подтверждаете свои показания, Олеся Коновалова? Вы и в самом деле убивали кого-то из Вороновых? — спросил судья.
— Да, старуху, младенца и этого парня на кровати.
Судья поморщился.
— Ну что ж. Никто вас за язык не тянул. Приговор мы огласим через полчаса.
Спустя полчаса в том же зале судья монотонно зачитывал приговор.
— … По закону военного времени приговорить обоих к высшей мере наказания — расстрелу. Приговор привести в исполнение немедленно.
Еще через пятнадцать минут они стояли у стены во дворе комендатуры и целовались, жадно, ненасытно, до перехвата дыхания.
— Я не жалею ни о чем, коханая моя. Я ради тебя…
— И я, и я, любимый ты мой…
Вскоре рабочие, шедшие на завод на вторую смену, услышали из-за забора комендатуры длинную, грохочущую очередь. Никто не понял, что произошло, взрывы и выстрелы в Кривове звучали часто, рядом и полигон, да и в самом заводе была так называемая подрывная площадка. Так что этими звуками кривовцев было не испугать. Только к вечеру из ворот комендатуры выехала телега. На ней было что-то не очень объемное, прикрытое старым брезентом. И только когда дунул ветер, он чуть задрал тряпку, и одинокий прохожий увидел две пары босых, не очень чистых ног.
В это время в изоляторе КПЗ женщина непонятного возраста с суровым лицом нянчила заходящую криком дочку расстрелянной парочки.
— Ну-ну, что ты так кричишь, тебя уже ведь покормили сегодня?
— Акимовна, а дети ведь не один раз в день едят, а каждые два часа, — ехидно заметила одна из её соседок.
— А я откуда знаю? Я их никогда не рожала и не нянчила. Дай-ка еще рожок.
Она сунула в рот девчонки марлю с нажеванным хлебом, и та, почувствовав, что это пища, жадно начала сосать эту искусственную грудь. Акимовна этот энтузиазм одобрила.
— Ишь ты, как старается, как наяривает. Здоровая девка, активная. Заберу, я, наверное, ее себе, пусть у меня растет.
— Это зачем тебе на старости лет такая обуза, Акимовна? — поразилась подруга. — Тут думаешь, одной как бы выжить, а ты еще этот камень на шею вешаешь.
— Дура ты, Ленка. Это не обуза, это будущее мое. Ешь, ешь, малая. Кушай, расти.
Еще через два дня
— Так ты её точно, удочеряешь, Зоя Андреевна Акимова? — в который раз спрашивала Виктория Петровна.
Акимовна была решительна и сурова.
— Да. Право имею. Разве нет?
Доктор пожала плечами.
— Ну да, имеешь. Срок ты отсидела, судимость снята, можешь жить где угодно.
— Так что, заберу я ее себе? — Настаивала Акимовна.
— Ладно, бери. Сейчас я оформлю все бумаги. Нам меньше хлопот. Кстати, какое ты ей дашь имя?
— Какое может быть для неё имя? Только одно — Воля.
Глава 1
Наше время.
Этот день начался для старшего оперуполномоченного уголовного розыска майора милиции Ивана Михайловича Мазурова необычно. В девять часов утра в его кабинет вошла грузная, рослая женщина. Лицо ее, несмотря на массу прожитых лет, сохранило черты привлекательности. Правильный, чуть вздернутый вверх нос, большие, темные глаза, густые темно-русые волосы с изрядной сединой. Что было необычно, так это большой, поперечный шрам на правой щеке.
Увидев посетительницу Мазуров, несмотря на свой изрядный уже возраст и звание майора, встал. Высокий, широкоплечий, с длинным, чуть опущенным вниз носом, с густыми черными усами и столь же черной, без единого седого волоска шевелюрой, Иван Михайлович был уже ветераном в своем непростом, оперском деле. Это был не просто жест вежливости, не при каждой женщине Иван Михайлович вставал. Попадали в этот кабинет такие дамы, что и женщинами их назвать было сложно. Но эта просто заставляла встать одним своим появлением.
— Сиди, Иван Михайлович, сиди, — голос у гостьи был мощным, как у ротного старшины, чуть хрипловатым, но все же с женскими интонациями. — Я тоже сяду. Разговор есть, длинный разговор.
— Присаживайтесь, Воля Александровна.
— Не ожидал меня увидеть в своем кабинете?
— Нет. Никак не ожидал.
— Ну, по крайней мере, честно сказал. За то тебя и уважаю. Но пришлось вот и мне в ментовку по своей воле прийти. Вот как жизнь может все перекувыркать. Ты ведь у нас в городе, Иван Михайлович, пропащими занимаешься?
— Пропавшими без вести, — поправил Мазуров. — Да, это мое направление.
— Да, один хрен, пропавшие или пропащие, суть одна, — сказала Воля, раскуривая папиросу. Курила она «Север», другие папиросы просто не признавала. — Сашка пропал у меня, совсем.
У Мазурова высоко взлетели вверх брови. Сашка был одним из сыновей его посетительницы. Лет десять назад именно Мазуров первый раз отправил того в зону. После этого Сашка посещал тюрьму стабильно, как землю посещает восход солнца.
— Вот как! Он разве уже отсидел по тому обрезу?
— Да, от звонка до звонка.
— Давно?
— Месяц как откинулся.
— И после этого пропал?
— Ну да.
— Может, сотворил что да лег на дно?
— Не мочи мне рога, Михалыч. А то я не знала бы, что он сотворил? Он в мае, пятого, откинулся с зоны, заехал ко мне. Нинку, жену свою всю ночь дрючил, а на другой день рванул с другом, Коляном, в Луга. Сказал, что на недельку. Он рыбалку любил еще больше баб. Через три дня пришел от него один кореш, ведро карасей притаранил, сказал, что от Сашки. И все. Нет его нигде.
— А Колян этот? Что он говорит?
— А его тоже нет. Обоих как корова языком слизнула.
— А что ты по своим каналам нарыла?
— По моим каналам ни хрена нет. Что ты думаешь, я бы пришла к тебе, если бы что узнала?
— Да, это я что-то того…
Мазуров несколько сконфуженно засмеялся. Потом спросил:
— Ну, что оформлять будем?
Воля скривилась так, словно ее заставляли пить касторку.
— А без этого ты что, работать не будешь?
Мазуров развел руками.
— Не имею права, сама знаешь. Закон есть закон. Без бумажки мы какашки, а с бумажкой… Хоть и разыскное дело, не уголовное, но должен я его завести.
Воля думала не долго.
— Ладно, черт с тобой, давай ручку, бумагу. Что писать то?
— Сейчас, расскажу.
Она уже ставила подписи под каждой страницей, когда в кабинет вошел молодой, очень симпатичный парень. Что-то у него было от голливудского актера, не от какого-то конкретно, а от всех, вместе взятых. Высокий, широкоплечий, с правильными чертами лица, с высоким лбом. У старшего лейтенанта милиции, оперуполномоченного Юрия Астафьева был только один физический недостаток — глаза разного цвета, один голубой, другой — зеленый. Но это замечалось не сразу.
— Здравствуйте, Иван Михайлович.
— Привет, Юра. Опять опаздываешь?
— Да, автобусов долго не было.
— Юморист. Ты у нас в городе только на автобусах ездишь? А маршрутки не признаешь?
Посетительница оторвалась от бумаги, глянула на парня.
— Этот, что ли, Михалыч, твой новый опер?
— Да, Юра Астафьев.
— Наслышана. Хваткий парень. И симпатичный. Вот бабам то проблема будет.
Астафьев почувствовал себя очень неуютно под этим пристальным прицелом темных глаз. Воля тут же это отметила.
— О, он ещё даже стесняется. Да, зеленый, видно, у тебя еще оперок.
— Ничего, время придет — оперится, да еще как полетит, — отшутился Мазуров.
Воля снова начала что-то писать, потом отдала бумаги Мазурову.
— Вот, все, что ли, как надо?
Тот прочитал — кивнул головой.
— Да. Все нормально.
— Когда искать Сашку начнете?
— Сегодня. Сейчас.
— Хорошо, тебе верю, Иван Михайлович. Бывают менты. А бывают мусора. Вот ты мент — правильный мент. Бывайте вам счастливы.
Она поднялась, кивнула головой. Потом еще раз глянула на Астафьева.
— Ишь ты, а глаза то у тебя разные. Редкая штука. Большая забава для девок.
После этого она, неторопливо, как линкор из гавани, вышла из кабинета. Юрий не успел задать свой вопрос, как открылась дверь, и в кабинет ворвался майор Георгий Георгиевич Косарев, начальник уголовного розыска. Сорокапятилетний майор с лицом римского воина времен Цезаря, сейчас он выглядел удивленным до глубины души. Уже войдя в кабинет, он все продолжал оглядываться на коридор.
