Иван Сербин - Передряга
Одно я сообразил четко: запись — улика что надо. Кстати, против меня. И что подумает Сергей Борисович, просмотрев ее, скажите мне? Он ведь получает ответы на все вопросы. Разом. Я разгромил офис. После отставки Петра именно моим было последнее слово в споре „звонить — не звонить“. А это означает, что я заранее ЗНАЛ, позвоним мы или нет, и, следовательно, мог предупредить „взломщиков“. А ещё это значило, что не было Димкиного похищения. Был я, позвонивший Сергею Борисовичу, чтобы отвести от себя подозрения. Вот когда мне стал понятен словесный оборот, раньше воспринимавшийся как обычный литературный штамп: страх пробрал до костей. Вот теперь я испугался по-настоящему. Все, что было до этого, показалось мне детской сказкой. Пионерским утренником. Теперь же страх, граничащий с ужасом, сковал мои мышцы, стянул мозг ледяной коростой. Запись необходимо забрать. Немедленно!
Я метнулся в прихожую и остолбенел. Плаща на вешалке не оказалось. Сердце испуганно екнуло и провалилось куда-то к пяткам. Где мой плащ? Куда делся? Куда я мог его положить? Чёрт!!! В нём же Димка ушёл! А куртка? Где тогда куртка? На мне. Фу-у-у. Перекрестись. И спокойно, спокойно. Возьми себя в руки. Без паники. Паника и страх — плохие советчики. Постарайся сосредоточиться. Я остановился посреди прихожей и несколько раз глубоко вздохнул. Вроде бы отпустило. Сердцебиение улеглось. Отлично. Главное — не суетиться. Суетящийся человек слишком заметен. Мне нельзя допускать ошибок, если не хочу закончить свой жизненный путь в лапах палачей Сергея Борисовича. Медленно и спокойно выходим из квартиры. Спокойно! Спокой… Идиот. Пожалуйста, запнулся о порог и едва не влетел мордой в дверь квартиры напротив. Спокойно, тебе говорят. Так. Запираем дверь на два оборота. Теперь прогулочным шагом из подъезда. Ну, вышел человек пройтись, прежде чем уснуть сном праведника. Посмотрим по сторонам. Вроде бы никого. Отлично. Через пустырь, к остановке. И не бежать. Главное — не бежать. А впрочем, лучше уж бежать, чем таким вот… марафонским шагом. Хорошо ещё троллейбусы ходят. За такси пришлось бы пешком топать к шоссе».
* * *Иван пулей вылетел из стеклянных дверей метро в тот самый момент, когда практически пустой автобус подкатил к остановке. Хоть в этом ему повезло. Он забрался на заднюю площадку, навалился локтями на грязновато-желтый ребристый поручень и прижался разгоряченным лбом к холодному стеклу, оставляя на нем матовые пятна дыхания.
За окном проплывали яркие пятна освещенного фонарями асфальта. Торопливо обгоняли автобус опаздывающие куда-то машины. Никогда не меркнущий неон центральных улиц принёс некоторое успокоение. Казалось, здесь легче дышать. Немного потряхивало. Подкатывая к остановкам, водитель слегка притормаживал и, не обнаружив желающих выйти, вновь жал на газ. Вскоре за окном белокаменным мавзолеем проплыл театр Образцова. Иван нехотя отлепился от поручня и повернулся к двери. От остановки придется еще пройти пару кварталов пешком, но все равно получится быстрее, чем ждать в такой-то час троллейбуса.
Ему очень не хотелось покидать этот уютный, освещенный, такой безопасный салон. Вот если бы можно было остаться в нем навсегда. Забыть о Сергее Борисовиче с его костоломами, о «взломщиках», об исчезнувшем Димке и раненом Петре. О Сгасе и Валерке, в глазах которых он вдруг различил волчью готовность вцепиться в горло любому — другу, врагу, не имеет значения, — кто рискнет подойти ближе, чем на три шага. Это не могло быть воспитание. Скорее всего веяние времени и дрессура. Упорное вырабатывание звериных инстинктов увенчалось успехом.
Автобус остановился у школьного забора, со змеиным шипением распахнул пасти дверей. Иван без особого восторга спустился по ступенькам. «Полуночный экспресс» тяжко вздохнул и уплыл по черной реке ночи, мигнув на прощание красным огоньком поворотника. Иван вновь остался один на один с темнотой. Подняв повыше воротник куртки и ежась от ставшего вдруг холодным и неприветливым ветра, он быстро зашагал через дворы к офису. Костяшки его пальцев, стягивающие полы куртки, побелели от напряжения. Каждый шаг приближал к опасности. Иван подумал о том, что похож на козленка, бегающего на цепочке вокруг колышка. Круги. Ему кажется, что есть свобода выбора, когда и куда идти. На самом деле он слепо бежит по кругу, подчиняясь чьей-то воле. И Валерка, и Стас тоже уйдут ровно настолько, насколько позволит цепочка. Она может быть длинной, но не бесконечной. И когда цепочка эта невидимая зазвенит от напряжения, хозяин потянет ее из темноты, втаскивая очередного глупого козленка в пасть. Единственный шанс на спасение — сделать то, чего от тебя никто не ждёт. Кинуться в темноту самому.
Вот и нужный двор. Темный, тревожный. Свет в окнах уже погашен. Фонарь над входом в фирму сегодня включить было некому. Да и стоило ли? Это уже не офис. Это руины. Изувеченные останки неплохого, в сущности, прошлого. Ветер играл опавшими листьями. Ночь вдруг наполнилась шорохами. Иван оглянулся. Ему показалось, что вокруг в дикой, непристойной пляске проносятся странные, жутковатые тени. А ещё у него появилось ощущение, что кто-то невидимый наблюдает за ним из темноты. Чувство обжигающего спину взгляда было неприятным, пугающим.
Свет, падавший во двор из окон подъезда, был слишком слабым, захватывал только узкие пятачки посреди двора да высвечивал из гуталинового мрака обнаженные ветви деревьев, стыдливо прикрывавшиеся редкой желтой листвой. Двор казался вымершим.
— Это нервы, — пробормотал Иван, сделал пару шагов к знакомому козырьку над подъездом и… невольно попятился.
Потому что в самом углу двора, за одиноким серебристым гаражом-«ракушкой», вдруг увидел ещё одну машину. «Девятку». Она стояла именно там, где ее обычно оставлял Петр. Иван прижался спиной к стене. Грудь сдавила вновь нахлынувшая волна паники. Захотелось повернуться и побежать, помчаться сломя голову. Он подавил этот сумасшедший порыв и, досчитав до десяти, вновь медленно пошел вперед, стараясь оставаться в темноте. Между ним и «девяткой» высилась «ракушка». Иван надеялся, что ему удастся подобраться к машине вплотную и, если повезет, разглядеть тех, кто сидит внутри. Увидеть хоть одного из «взломщиков» — уже удача. Установить его личность Сергею Борисовичу не составит труда.
И ещё… Иван пока не хотел об этом думать, но мысли сами лезли в голову. Димка должен быть где-то здесь. Не зря же они приехали сюда. Нечего «взломщикам» делать в разгромленном офисе. Если… если только кто-то не сказал им о записи.
* * *«Озарение, пришедшее в следующий момент, было необычайно ярким и настолько простым, что я даже застонал от злости на самого себя. Как же мне не пришло это в голову раньше! Дима уходил вчера из офиса последним! Что значит „ну и что“? Последним, ясно вам? Никто, КРОМЕ САМОГО ДИМЫ, не знал о видеокамерах и записи. А „взломщики“ заявились в офис загримированными под меня. Это могло означать только одно: к моменту визита им уже стало известно о камерах. Но… чёрт побери, откуда? Подобный грим занимает чертовски много времени. Они должны были заранее сфотографировать меня, чтобы правильно подобрать необходимые накладки на лицо. Им пришлось бы сделать хотя бы один пробный грим, чтобы сгладить особенности лица гримируемого, подогнать накладки, убрать неизбежные при таком сложном гриме дефекты. По всему получается, что они ЗНАЛИ о видеокамерах уже в тот момент, когда я сам еще не знал о них. Чертовщина какая-то. Тут, хочешь — не хочешь, начнешь подумывать о сверхъестественных способностях своих оппонентов. И про камеры они знали, и про квартиру каким-то образом выяснили.
Впереди маячил открытый участок. Свет, отражаясь от асфальта, создавал этакое тюлевое пятно. Не освещенное, но и не тёмное.
Я пригнулся и ринулся к „ракушке“. Присел на корточки, переводя дух. Если кому-нибудь из жильцов соседнего дома приспичит среди ночи попить или в туалет и они ненароком, проходя мимо окна, выглянут во двор, забавное же им предстанет зрелище. Некий психопат, согнувшись в три погибели, носится по двору, подбираясь к чужой машине. Еще милицию вызовут, чего доброго. Вот уж это мне совсем не на руку.
Я прислушался. Ничего. Не слышно разговоров. Не мурлычет приемник. И табаком не пахнет. Приподнявшись, я осторожно выглянул из-за „ракушки“.
Салон „девятки“ оказался пуст. А ещё… чуть отсвечивало стекло в правой передней дверце. То самое, которое вчера выбили пули, выпущенные из пистолета убийцы. Только теперь оно было целым и невредимым. На мгновение у меня даже возникло сомнение, та ли это машина. Мало ли в Москве вишневых „девяток“. Я, оглянувшись, выскользнул из-за гаража и нырнул за корпус „Жигулей“. Даже в темноте мне удалось разглядеть две рваные дыры чуть ниже окна. Именно сюда попали пули. А стекло? Как им удалось так быстро заменить стекло? Одного прикосновения оказалось достаточно, чтобы сообразить: стекло — чуть меньшего размера, чем „родное“ — просто вставлено в раму. Его не закрепили в подъемнике. При касании оно билось о жесть с неприятным суховатым стуком.
