Евгений Сухов - Медвежатник
Губы Антона разошлись в доброжелательной улыбке.
— Да я знаю, хозяин, что вы напрасно не обидите. А я чемоданчик-то далеко упрятал — оттого, что ко мне городовой начал захаживать. Постучится вот так в окошечко и требует, чтобы я ему открыл. А куда денешься? — всплеснул Антон Пешня руками. — Отворяешь. Так вот, он в комнату зайдет, о том о сем спрашивать начнет. Поинтересуется, справная ли у меня баба, не щиплет ли меня за бороду, когда я спозаранку возвращаюсь. А потом достанет початую клюквенную настойку и нальет себе в стакан. Хряпнет от души и долой с моих глаз. И так каждый день, а то бывает, что и по два раза заходит. Говорит, служба у него так веселее проходит. Оно и понятно, что веселее. Я, бывает, приложусь иной раз, так в голове такая музыка заведется, что ничего другого и не надо.
— Ладно, Антон, одевайся побыстрее. Время не терпит. Ты не забыл, что нужно делать?
— Как же можно, хозяин?! Да не в жисть! Ох, господи, куда же она подевалась-то, — завертел Пешня головой и, натолкнувшись глазами на легкую кожаную тужурку, лежавшую комом на лавке, облегченно воскликнул: — Вот она! А то знаете ли как бывает… Так мы сейчас?
— Нет, планы меняются, мы идем на Московскую биржу.
— Вот как? Но ведь там же городовой.
Савелий улыбнулся:
— Это ведь только усиливает остроту ощущений! Или я не прав?
* * *Некогда Антон Пешня был собачьим вором, и поэтому от него постоянно разило псиной. Собаки в ту пору принимали его за своего и радостно махали ему хвостами, приглашая в свою дружную стаю. Даже внешне он напоминал пса — скулы его слегка были вытянуты, нос крошечный, а небольшие уши заострены кверху. Природа ошиблась, наделив его человеческим обличьем, ему следовало родиться хитроватой болонкой и с писклявым лаем хватать прохожих за штанины. Но вместо этого он стал профессиональным собачьим вором.
На свете не существовало собаки, которую он не сумел бы увести: Пешню одинаково обожали стриженые пудельки и мохнатые сенбернары, борзые и ротвейлеры. Причем он не прикармливал их мясом, как это делали другие собачьи воры, а просто по-хозяйски хватал за ошейник и отводил к заказчику. Только в отдельных случаях он подзывал воспротивившуюся собаку свистом, который действовал на псину так же магически, как призыв сирен к проплывающему мимо судну с истосковавшимися по женской плоти моряками. Его завистливые «коллеги» утверждали, что он знает некое затаенное слово, что позволяет ему сговориться даже с сердитыми бульдогами, и в шутку пытались выведать у него приворотное средство.
В число клиентов Антона Пешни входили самые разнообразные люди: мещане, купцы, молодые офицерики и, случалось, серьезные дамы; дважды он имел дело с аристократами. Графини желали иметь в своих покоях сеттера редкой породы, княгини хотели прогуливаться в обществе терьера. Но особенно Антон Пешня предпочитал иметь дело с молодыми франтами, которые старались жить так, как будто у каждого из них было многомиллионное состояние. Даже имея в кармане всего лишь рубль, они оставляли швейцару на чай полтину с большей легкостью, чем это проделывает сибирский золотопромышленник. Франты всегда давали аванс, а если собака соответствовала всем указанным требованиям, то могли добавить за старание. И только редкий раз Антон Пешня продавал собак на рынке, который так и назывался — Собачий. В этом мире он был человек известный. Когда он появлялся на Неглинном проезде в сопровождении нескольких псов, знающие люди предупредительно поднимали шапки и уступали в торговых рядах лучшее место.
Возможно, Пешня и дальше расширял бы свой промысел, скапливая капиталец на благополучную старость, если бы однажды не украл у благообразного старика махонького черного спаниеля, которого тут же поволок на Собачий рынок. Антон Пешня не простоял и получаса, как к нему подошли трое.
— Хороша собачка, — весело похвалил один из них — молодой красавец с длинными рыжими волосами, лет двадцати пяти.
— С такой псиной хорошо на уток ходить, — согласился другой, поменьше ростом и с широкой грудью.
— Верно, господа, — важно согласился Антон Пешня. — Я с этим псом все болота в Подмосковье обшарил. У него нюх на уток отменный.
— Как же зовут твоего красавца? — широко улыбнулся третий — сутулый молодец лет тридцати.
— Черныш его зовут, ты посмотри, какой он темный.
— Красивое имя, — согласился длинноволосый. — Сам выбирал?
— А то как же? — почти оскорбился Антон Пешня. — Ух ты, красавец! — любовно потрепал он псину по загривку.
— Сколько же стоит твоя собака? — продолжал улыбаться сутулый.
— Я бы ее вовсе не продавал, — приуныл малость Антон Пешня. — Да моя женушка уж больно настырная. Надоела мне, говорит, твоя собака. Одни волосья только от нее. Убирать уже устала. Отведи, говорит, ее на рынок, пока я сама не отвела на живодерню. Чего тут еще попишешь? — бессильно развел он руками, а в уголках глаз блеснула горькая слеза. — Вот я и согласился, а продаю я ее задаром, можно сказать, такую умницу-то. — Антон поднял спаниеля на руки и, несмотря на его яростное сопротивление, громко чмокнул в самый нос. — Мне главное, чтобы он попал в хорошие руки, а там… и за пятерку могу отдать!
Собачий базар продолжал существовать своей жизнью. Псы громко тявкали и рвали поводки, а между рядами, чинно, в сопровождении кавалеров, шествовали дамы в надежде подобрать себе любимицу. Здесь же вертелись пацаны, готовые за гривенник донести собачонку до кареты.
— Так как, ты говоришь, зовут твоего пса? — услышал Антон Пешня старческий голос, слегка треснувший.
— Черныш! — Антон повернулся и тут же увидел хозяина спаниеля.
Собака радостно повизгивала, вырывалась из рук Антона, как будто бы не видела старика несколько дней кряду. Перепачкав окончательно пиджак короля собак, она наконец спрыгнула на землю и бросилась навстречу старику.
— Ах ты, мой мальчик, — трепал псину по загривку старик, — соскучился, сердешный. Вот что я хочу спросить тебя, Антоша… — посмотрел он на вора жестким взглядом.
Антона Пешню обуял ужас. Теперь старик не напоминал заезжего провинциала, прибывшего из Ярославской губернии в сопровождении сытого спаниеля поглазеть на Белокаменную. Так смотреть могли только люди, отбывшие двадцать лет каторги.
— Простите… — пролепетал Антон.
А старик между тем продолжал:
— Мой мальчик, как ты исхудал, чем же кормил тебя этот недоумок? — Спаниель, казалось, понимал слова старика и тихо поскуливал. — Я для тебя сахарок приготовил. Кушай, мой дорогой, кушай. Ты хоть знаешь, у кого собаку спер? — укоризненно покачал головой старик.
— У кого, простите? — проглотил горькую слюну Антон Пешня.
Стоявшие рядом мужчины с интересом разглядывали собачьего вора. Длинноволосый сцедил через щербатый рот слюну и объяснил коротко:
— У самого Парамона Мироныча, хозяина Хитровки. Дурак!
— Ну что вы такого славного парня пугаете? — миролюбивым голосом протянул старый Парамон. — А то его сейчас кондрашка хватит. Наговорили недруги обо мне всякого худого, а люди верят. А я ведь старик незлобивый, только меня уважать нужно, — дзинькнула в словах старого Парамона сталь. — А уж если обидел, так будь добр ответить по всей строгости.
Антон Пешня, выйдя из столбняка, пошевелил пальцами.
— Что же вы со мной делать будете?
— А чего еще нам с мазуриком делать? Закопаем тебя живым в землю да позабудем.
Все трое дружно расхохотались.
Антона Пешню охватил животный страх.
— Чего же ты молчишь, любезный? — ласково поинтересовался Парамон Миронович. — Или язык от страха к горлу присох?
— Не губи меня, Парамон, — прохрипел Антон Пешня, едва справляясь со страхом. — Бес меня попутал. Видит господь. Не со злого умысла. Ежели поверишь мне, так сполна отработаю.
— А куда ж ты денешься, милок? — ласково пропел старый Парамон. — Или ты думаешь, что я позволю свое добро растаскивать? Вот что я тебе скажу, Антоша. — Голос у старика был липкий, будто медок пролился. Таким тенорком только непослушных детишек укачивать. — За собачку ты отработаешь у меня сполна. Походишь в рабстве год-другой, а там, глядишь, и отпускную получишь.
— Парамон Миронович, смилуйся! Неужто я так грешен?! — перешел на сип Антон Пешня.
— Ай-ай-ай! — покачал головой Парамон. — Что же это ты старика-то перебиваешь? Нет у молодых никакого почтения к годам. Не то что в мое время. Помню, когда мой батька порог перешагивал, так мы, пострельцы, вздохнуть боялись. Вот что я тебе скажу, Антоша: талант у тебя к собакам, а он должен служить людям. Будешь теперь собак усмирять. А с сегодняшнего дня это твои друзья, — кивнул старик в сторону ухмыляющихся храпов. — А этот — старшой, а стало быть, и величать ты его должен соответственно по имени и отчеству. Уразумел?
