Андрей Константинов - Сочинитель
Кудасов и сам не заметил, как схватил Обнорского за правую руку и дернул на себя, сжимая пальцами его бицепс. Глаза Андрея вдруг оказались совсем рядом, и никаких веселых чертенят там уже не было — жестким стал взгляд журналиста, жестким и холодным.
— Руку отпусти, — очень тихо сказал Обнорский. — Я говорю — руку отпусти…
Его глаза нехорошо сузились. Никита досадливо вздохнул и разжал пальцы. Да, пожалуй, в довершение всего осталось еще только гладиаторские бои в сауне устроить — чтобы достойно закончить достойный день.
Кудасов молча соскочил с полка и вышел из парилки, хлопнув дверью. Теплый душ немного успокоил взбрыкнувшие нервы — Никита стоял под тугими струями минут пять, он закрыл глаза и попытался отрешиться от всего на свете…
— С такими, как ваш Геннадий Петрович, вы тысячу лет будете с организованной преступностью бороться…
Кудасов открыл глаза — перед его душевой кабиной стоял Андрей и хмуро растирал бицепс правой руки. Никита Никитич вздохнул:
— Ты… Ты уверен в этой своей информации?
— На сто процентов, — кивнул журналист. — А насчет барыги… Дело даже не в том, что он «черный»… «Черные» — тоже люди. Просто все эти бизнесмены — они сами для себя счастье находят. От того, что вы его из темницы вынете — ему легче не станет. Может, еще только хуже будет… И опасность смерти, я думаю, ему не грозит — если человека грохнуть хотят, так его валят сразу, а не держат связанным в холодильнике… В холодильник запихивают, когда воспитать хотят… Ты что, думаешь, если вы его освободите — он кого-нибудь сдаст? Чтобы его потом точно на ножи поставили? Или вы ему пожизненную охрану дадите? А может быть, у нас в стране действует программа защиты свидетелей? Что-то не слыхал… Ничего с этим «папиком» не случится — деньги с него снимут, которые он на обманах и спекуляциях заработал, и все…
Кудасов завернул краны в душевой кабине и начал вытираться:
— Оно, конечно… В девяносто девяти процентах случаев — все именно так. А вдруг именно на этот сотый номер выпадет? А, Андрей? Тогда как чувствовать себя будешь?
Обнорский отвел глаза:
— Все равно я не знаю, где сейчас этот барыга — там, где его днем держали, вечером уже пусто было.
— Ну-ну, — сказал Кудасов. — Ну-ну.
— А что «ну-ну»?! — взорвался, наконец, Андрей. — Я завтра, как добропорядочный гражданин, передам информацию в полном объеме полковнику Ващанову. А потом позвоню тебе. И не надо меня жалобить!
— Я не жалоблю, — устало сказал Кудасов. — А ты уверен, что человек, которого, как я понял, в холодильнике держали — что он барыга, а не простой честный гражданин?
— Уверен, — хмуро отозвался Обнорский. — У честных тружеников не бывает на толстых шеях толстых золотых цепей с бляхами, усыпанными драгоценными камушками. И перстней золотых у них на пальцах маловато…
— Ну-ну, — снова сказал Никита. — Смотри, не ошибись.
Распрощались они довольно сухо — и каждый таил в душе обиду на другого. Бывает такое в жизни и довольно часто — вроде бы оба умны и хотят примерно одного и того же, а вот договориться, как к цели подойти, не могут. Иногда друг может испортить больше нервов и отобрать больше сил, чем враг… И ведь не начнешь за это друга бить — он же руководствуется благими (с его точки зрения) намерениями… Как заставить друга вспомнить известную мудрость о том, куда может завести дорога, вымощенная этими самыми благими намерениями?
Кудасов ушел, согревая себя слабой надеждой, что информация Андрея может все-таки оказаться ложной — не нужен был сейчас Никите Никитичу лишний сыр-бор вокруг Палыча, не приготовился он еще… Между тем Обнорский, говоря шефу 15-го отдела о завтрашнем сходняке авторитетов и о неком пленном барыге — совсем не блефовал. Информацию эту он получил несколько часов назад от своего «источника» в гостинице «Пулковская». Источником Серегина был тамошний официант Миша, уже года полтора постукивавший журналисту о разных разностях, узнаваемых на работе. У Миши на рабочем месте имелась любовница — горничная Галочка, — и вот как раз нынче с утречка решил Миша свою пассию «оприходовать». Бог их знает, зачем любовникам понадобилось устраивать нежное рандеву в складском помещении. И ух совсем неясно — что толкнуло Мишу открыть большой холодильник — может, он бутылку «пепси» хотел туда поставить для охлаждения, чтобы с чувством выпить ее после утех…
Да только утех-то не получилось — в холодильнике стоял человек с закованными на перекладине руками — синий уже от холода, ибо из одежды на нем были лишь трусы, массивная золотая цепь с бляхой, да штук семь перстней на пальцах. Сказать человек ничего не мог, так как рот ему залепили скотчем, лишь мычал жалобно и очень быстро вращал большими масляно-черными глазами. Видимо, ему было очень холодно, потому что даже густая шерсть на груди и руках у страдальца покрылась голубоватым инеем. Миша от увиденного чуть в обморок не упал — захлопнул холодильник, отскочил к Галочке… Забыв про секс-намерения, они выскочили из склада, как ошпаренные, и рванули к Гале на этаж — кофейку попить. И чего, действительно, понадобилось в подвал переться? Можно ж было все культурно в номере провернуть… Правда, Галя со своей дежурной по этажу полаялась…
За кофе, обсуждая увиденное, верная подруга и рассказала Мише, что в гостинице на следующий день планируется какая-то важная стрелка[22] — под нее «люкс» зарезервировали — и что, якобы, гости приедут даже из Владивостока и Москвы… А еще — якобы там Антибиотик ожидается. Галя толком не знала, кто такой Антибиотик — просто подслушала случайно разговор двух бандитов, проверявших и осматривавших «люкс». Ну а то, что бедолагу в холодильнике специально перед «сходняком» мариновали — это уж Миша додумал сам… Официанту было очень страшно, но он все-таки позвонил Обнорскому и попросил о срочной встрече. Перед отъездом из гостиницы Миша, превозмогая ужас, снова осторожно пробрался на склад — но в холодильнике уже никого не оказалось…
Кудасов обо всех этих подробностях знать, конечно, не мог. Выйдя на улицу, он вдруг, неожиданно для самого себя, поймал такси и поехал в гостиницу «Ленинград». Никита решил плюнуть на все и попробовать еще раз поговорить с Дашей — попытаться объяснить ей что-то, рассказать о том, как ему без нее плохо и как он ее любит… Он ведь ни разу так и не сказал ей слова «люблю»…
В двести семьдесят втором номере Даши не было. Ее вообще не было в гостинице, она уехала еще в четыре часа дня — так сказала дежурная по этажу, которая причин врать не имела.
Кудасов на деревянных ногах вышел из отеля, дошел под противным моросящим дождем до метро и поехал домой. Ехал Никита Никитич с очень тяжелым сердцем — и предчувствия его не обманули. Этот черный день был просто бесконечным… Дома Татьяна, с красными от слез глазами, сначала молча покормила мужа, а потом тихо спросила:
— Это правда? Правда, что ты спишь с этой актрисой?
Никита Никитич поднял глаза от тарелки и долго смотрел на жену, не говоря ни слова. У Татьяны по щекам побежали слезы, она сунула руку в карман халата и достала оттуда аудиокассету:
— Вот… Сначала мне позвонили… А потом какой-то мальчишка в конверте кассету принес… Где ты эту дрянь пьяную Дашенькой называешь. Это правда?
Она не кричала и не билась в истерике. Таня, мать его сына, просто тихо плакала и ждала от него ответа, еще надеясь на что-то… Никита молчал. Конечно, он сразу понял, что их с Дашей в номере «писали» — а ведь надо было догадаться еще раньше. Кудасов мог легко наплести жене, что угодно — от попыток компрометации с помощью искусственно смодулированного голоса до внедрения в «разработку» его, Никиты, двойника. Но у него не было сил врать — тем более ей…
— Она не дрянь, — глухо и с безмерной усталостью в голосе сказал Кудасов. — Прости меня, Таня… Это все правда.
Татьяна тихонько охнула и зажмурилась, словно ее ударили по лицу. Но кричать она все равно не стала — отдышавшись, Таня открыла глаза и, тщетно пытаясь унять прыгавшие губы, тихо сказала:
— Я… Я… Давай подумаем, как нам развестись, Никита…
У него не хватило сил выдержать ее взгляд — Кудасов закрыл глаза и молча кивнул. Ему больше всего хотелось просто потерять сознание — прямо здесь, за столом, чтобы хоть не надолго отключиться от измотавшей уже сверх всякого предела душевной боли. Но сознание не терялось. Сидя неподвижно, с закрытыми глазами, Никита услышал, как Таня заплакала — негромко, но отчаянно, как маленькая потерявшаяся девочка…
* * *Уже в 9.00 утра следующего дня журналист Андрей Обнорский начал дозваниваться до первого заместителя начальника РУОПа полковника милиции Геннадия Ващанова. До 9.30 трубку в Большом Доме никто не поднимал, в 9.35 с Обнорским переговорила секретарша Лерочка, сообщившая, что ее шеф убыл в прокуратуру и обещал вернуться часам к одиннадцати.
