Андрей Константинов - Сочинитель
Размышления Кудасова прервал звонок зеленого аппарата. Никита Никитич взял трубку, почему-то сразу подумав о Даше. Но звонила не она — звонил Обнорский. Журналист был чем-то очень возбужден и спрашивал, увидятся ли они нынешним вечером «где обычно».
«Ах, да, сегодня же четверг», — вспомнил Кудасов. По четвергам они с Андреем встречались в спортзале «Динамо» — разминали кости, обменивались новостями… Правда, сегодняшнее состояние Никиты явно не располагало к тренировкам. Но Кудасов решил встречу не отменять — там, на «Динамо», сауна отличная, в конце концов можно будет пропариться, выгнать из себя с потом простуду. Да и Андрей намекнул что у него припасено для Никиты кое-что любопытное. Интересно — что? Опять, наверное, Обнорский куда-то влез… Тем более необходимо встретиться, за парнем пригляд нужен, он в азарте чувство меры иногда теряет… Однажды уже Кудасов с Марковым Степой — светлая ему память! — еле успели оттащить журналиста от приготовленной для него могилы…
Договорившись о встрече на «Динамо» в восемь вечера, Никита Никитич аккуратно повесил трубку и вернулся к своим мыслям…
Минут через пятнадцать он подозвал к себе Вадика Резакова и, включив погромче приемник, стоявший рядом на тумбочке, о чем-то с ним зашептался. Остальные опера не обратили на их «секретничание» никакого внимания: так уж было заведено в отделе — каждый делал свою работу.
Резаков внимательно слушал шефа и кивал кучерявой головой. Наконец Никита Никитич закончил, подмигнул Вадиму и спросил уже нормальным голосом:
— Значит, ты все понял? Мероприятия начнем, думаю, через три дня — пока я с начальством утрясу, пока заявки на «технику» подпишут…
Вадим утвердительно кивнул и неожиданно спросил:
— Никита Никитич, а вы согласовывать с Ващановым будете?
Спросив, Резаков смутился, потому что явно перешагнул некий субординактивный порожек — Кудасов совсем не обязан был докладывать подчиненному, с кем и как собирается согласовывать обсужденные мероприятия. Однако Никита «осаживать» Вадима не стал — усмехнулся одними глазами, ответил вопросом на вопрос:
— А что? Есть какие-то принципиальные возражения?
Резаков покраснел, затряс головой:
— Нет. Извините, Никита Никитич… Просто суеверия.
— Суеверия? Какие суеверия?
— Да так… — Вадим смущенно пожал плечами, хмыкнул в усы. — Просто, у нас… Ребята считают, что у Геннадия Петровича рука несчастливая. Да это так — дурь… Знаете, как у крупье в казино, который шарик запускает. Бывает с фартовой рукой, а бывает — «непрушник».
— Ты что, в рулетку играть начал? — удивился Кудасов.
— Нет, — засмеялся Резаков. — Это я в газете прочитал.
— Понятно, — хмыкнул Никита Никитич. — «Непрушник», значит… Ладно, мистика — дело серьезное. Геннадий Петрович утром сказал, что через пару дней в Финляндию собирается — для обмена опытом с тамошними полицейскими. Лекции читать будет. Так что, думаю, его мы тревожить перед поездкой не будем, обкашляем все с Лейкиным. Он как, фартовый?
— Бенни Хилл? Вполне, — разулыбался Вадик. — Главное, что добрый…
Бенни Хиллом в РУОПе называли одного из трех заместителей начальника управления, а именно — Серафима Данииловича Лейкина. Полковник Лейкин действительно внешне очень напоминал известного английского комика и так же, как и его британский «близнец», был человеком веселым, общительным и по-своему незаурядным. Незаурядность Серафима Данииловича заключалась не только в том, что он — еврей — дослужился до полковничьих погон, и даже не в том, что на праздничных собраниях, посвященных Дню милиции, Лейкин любил исполнять под балалайку сатирические частушки собственного сочинения. Уникальность Серафима Данииловича выражалась в том, что в РУОПе, где он числился заместителем начальника управления, никто толком не знал, чем, собственно говоря, Лейкин конкретно занимался. Происходил Серафим Даниилович из «замполитов» и в душе остался пламенным комиссаром — только теперь уже не родимой коммунистической партии, а новой демократической власти. Всем сердцем приняв проходившие в стране преобразования, полковник Лейкин полностью отдался «делу реформирования» и периодически заводил на эти актуальные темы задушевные беседы с операми, доводя последних чуть ли не до истерик своей участливой теплотой и доброжелательностью.
Надо сказать, что сам Серафим Даниилович считал себя человеком счастливым, нашедшим свое призвание. Работа в милиции — каждому ясно — сообразительности требует, а сообразительность и пытливость ума проявились у Лейкина еще в глубоком детстве. Его, сироту, воспитала мать сестры — тетя Капа, души не чаявшая в своем Симочке. Симу часто во дворе обижали — то петушка на палочке хулиганы отнимут, то вообще просто так по шее дадут. Так Симочка в отместку им разные хитрости придумывал: например, кошелечек с какашками внутри хулиганам подбросит, те залезут в кошелек, а там ведь не деньги — вот пальчики-то и в дерьме… Мелочь, а приятно! Или, скажем, положит мячик на дорожке резиновый, да не простой, а с камушком внутри. Разбежится хулиган, пнет мячик — и воет потом, сердечный, на одной ноге прыгает… Эти поучительные историй из детства Серафима Данииловича знало все управление, потому что он сам о них любил рассказывать родному личному составу.
К слову сказать, в каких-то вопросах полковник Лейкин действительно был человеком абсолютно незаменимым — когда требовалось, например, комиссию из Москвы принять по «высшему разряду», никто не мог организовать все так продуманно и грамотно, как Серафим Даниилович. Без него, вообще, не обходились ни один праздник, ни одна торжественная дата. А еще полковник Лейкин умел и любил говорить на тему беспощадной борьбы с озверевшей преступностью — правда, желательно, не в милицейской аудитории, а в какой-нибудь другой. С первым замом полковником Ващановым Серафим Даниилович успешно соперничал в борьбе за внимание со стороны городской прессы, особенно же любил давать интервью телевизионщикам. Газетное интервью — это все-таки скучно, там за строчками человек не виден, а на телевидении, там как раз чрезвычайно важны и мимика, и интонация, и многозначительные паузы…
Несмотря на то, что полковник Лейкин яро ратовал за «железный порядок в новой демократической России», называя «говном» метущуюся интеллигенцию с ее вечными «прибабахами», был он на самом деле человеком абсолютно покладистым и добродушным. И поскольку в оперативной работе Серафим Даниилович разбирался, мягко говоря, слабо — все в управлении ценили те не очень часто выпадавшие периоды, когда он становился исполняющим обязанности начальника: Лейкину ведь при желании любой начальник отдела мог «впарить» что угодно, подав под нужным «соусом», — полковник любил чувствовать свою значимость и легко подписывал такие бумаги, на «пробивание» которых и с Ващановым, и с начальником управления полковником Кузьменко ушло бы много времени и нервов. Бог берег Серафима Данииловича. Как он до сих пор не наподписывал документов, за которые бы с него спросили «по всей строгости» — не знал никто.
Именно через полковника Лейкина Кудасов и решил «пропихнуть» вопрос об «уплотнении» работы по Антибиотику. Начальник управления полковник Кузьменко лежал в госпитале уже неделю (осенью у него всегда обострялись старые, еще в Афганистане заработанные болячки), Ващанов отбывал в Финляндию… А третьего заместителя, майора Шахраметьева (самого способного и перспективного, кстати говоря) оставить исполняющим обязанности никак не могли ввиду явной, вызывающей даже, молодости. И вообще, ставить исполняющим обязанности майора при живом, так сказать, полковнике — это просто неприлично и «политически вредно».
Нет, Никита Никитич, делая ставку на краткий период начальствования Бенни Хилла, вовсе не был уверен в том, что Ващанов — предатель и что через него уходит информация. Но раз сомнения все-таки появились — лучше подстраховаться лишний раз. Береженого, как известно, Бог бережет. К тому же с Лейкиным решить все вопросы будет действительно проще, потому что Серафим Даниилович весьма смутно представлял себе, кто такой Антибиотик, чем он занимается и какое отношение имеет к Виктору Палычу Говорову.
Погружение в работу помогло Кудасову дотянуть до вечера — думать себе о Даше он запретил категорически, но… Никита все-таки был не роботом, а живым человеком, поэтому, конечно же, он о ней все равно думал. И не только думал — трижды даже за телефон хватался, намереваясь позвонить в двести семьдесят второй номер отеля «Санкт-Петербург», но каждый раз заставлял себя класть трубку обратно на рычаг.
Много нервных клеток у Кудасова отмерло навсегда в этот бесконечный рабочий день, но и он закончился…
Ровно в 20.00 Никита Никитич уже ждал Обнорского в спортзале «Динамо». Андрей запаздывал, Кудасов, сидя на скамеечке у стены, наблюдал за парами, отрабатывающими на татами приемы рукопашного боя. Незаметно для самого себя Никита задремал, привалившись к стене. Очнулся он от осторожного похлопывания по плечу — перед ним стоял Обнорский, улыбался во весь рот:
