Анатолий Афанасьев - Монстр сдох
— Век воли не видать, Григорий Данилович!
— Мелькнула одна фамилия незнакомая — Самарин.
Кто, откуда, какая кликуха — ничего не знаю.
Майор дал ему бумажку с телефоном.
— Если чего еще мелькнет, позвони, пожалуйста.
До захода к Екатерине Васильевне, еще в гостиной, когда осетрину жевал, майор заметил, что за ним утянулся сморчок в вельветовом пиджаке, и сейчас, пока беседовали с Григорием, пару раз высовывалась лохматая башка из дальней двери.
— Кто такой, не знаешь? — спросил у Григория.
— Первый раз вижу. Их сегодня вон сколь набилось, разной швали. Халявой запахло, разве остановишь.
Сморчка Сергей Петрович прижучил на выходе из квартиры, резко развернулся и поймал растерявшегося «вельвета» за шкирку. Задвинул в кладовку, загородил спиной от коридора. Передавил горловой канал «замком» из четырех пальцев.
— Шпионишь? — прошипел майор. — На кого? Говори быстро, придушу!
Ослабил зажим, «вельвет» икнул, но молчал. Он не был испуган.
— Я не шучу, — Сергей Петрович подкрепил угрозу, прижав шпиону коленом мошонку.
— Ой! — пискнул мозгляк.
— Вот тебе и "ой!" Еще минута — и каюк. Тороплюсь. Без баб останешься на всю жизнь.
Он напустил на себя такую ярость, что поверил в собственные слова. Поверил и вельветовый, но отреагировал как-то чудно, если учесть его комплекцию и положение.
— Не посмеешь, дурак! — огрызнулся.
— Почему не посмею? — удивился майор.
— Никита из-под земли достанет.
— Это другое дело, — Сергей Петрович отпустил заморыша и поправил ему галстук. — Так бы сразу и сказал. Кто такой Никита?
— Скоро узнаешь.
— Все, свободен! Но больше за мной не ходи, зашибу. Никите поклон.
С ливрейным лакеем попрощались по-братски, на его грустное "данке шен", майор с достоинством ответил: "Гитлер капут!"
Из своей старенькой «шестехи» по сотовому дозвонился до Гурко. Доложил обстановку, поделился информацией, но признался, что пока шарит вслепую.
Никакого просвета. И вообще все, чем они сейчас занимаются, напоминает игру: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что.
— Самарин? — переспросил Гурко. — Подожди минутку, не отключайся.
Майор закурил, ждал, пока Гурко советовался со своим домашним компьютером, который по информационному банку мало чем уступал конторскому. Гурко — это прежде всего голова.
— Так, так, — озадаченно отозвался Олег:
— Самарин — есть такой. Пенсионер-теневик с богатым прошлым. Загвоздка в том, что все это прошлое, вплоть до девяносто пятого года, подчищено, стерто. Черная дыра.
— Где стерто, у тебя?
— Если бы только… На центральном компьютере.
— Не может быть!
— Не может, а стерто.
— Звони, порадуй деда.
— Да уж… Ты куда сейчас?
— На Сивцев Вражек. Там у Шахова запасное лежбище.
— Теперь торопиться некуда. Может, заскочишь?
У Ирины плов в духовке.
— Сегодня вряд ли… Вечером у меня свидание с прекрасной дамой.
— Поосторожнее, Сережа. Чего-то паленым запахло.
— Есть немного, чувствую…
Квартира на Сивцевом Вражке была опечатана.
Постарались коллеги. Но не печать его смущала, а бронебойная дверь. Такую дверь отмычкой не возьмешь.
Второй этаж пятиэтажного особняка, с крыши не спрыгнешь, да и некуда спрыгивать: окна квартиры, как он разглядел, забраны металлическими решетками.
Естественно, этим людям, новым заступникам нашим, есть что запирать. Так и получается, что они обыкновенно теряют голову прежде, чем свое добро.
Сергей Петрович отправился искать человека с ключами. В этом доме, скупленном под корень не только соотечественниками, но и "зарубежными инвесторами", такой человек должен быть, потому что рано или поздно в нем обязательно возникнет нужда. Кто про это не знает, тот в подобных домах и не живет.
Порасспросив кое-кого во дворе (двух старушек и пожилого водилу, пытающегося по старинке заползти под днище приземистого "мерса"), он выяснил, что нужный ему человек проживает в дворницкой и зовут его Старик Хоттабыч. Ни на какое другое имя тот якобы не откликается.
Старика Хоттабыча майор застал за хорошим делом: в полуподвальной конуре при свете тускло мерцающей лампочки, болтающейся на голом проводе, за дощатым столом он разливал по бутылкам мутную жидкость из огромной стеклянной посудины — литров десять, не меньше. Одет в рабочий комбинезон и на вид ему можно было дать неполных сто лет, С посудиной, в которой торчала большая пластмассовая воронка, он управлялся без видимых усилий. С минуту майор молча любовался сценой, от которой веяло чем-то родным, полузабытым, потом откашлялся и подал голос:
— При таком занятии дверь лучше бы запирать, а, дяденька?
Старик проследил, чтобы жидкость наполнила бутылку до горловой отметки, заткнул ее бумажной пробкой, и только после этого оборотился к незваному гостю.
— Запирать, говоришь? А зачем? У меня тайн от людей нету. Сидай, коли пришел.
Глаз у старика пронзительный и молодой, несколько черных волосиков на аккуратной блестящей тыковке делали его похожим на добродушного домового. Сергей Петрович присел на шаткий табурет, принюхался.
— Самогон?
— Да уж не ряженка… Хочешь, налью? Пробы сымешь?
— Почему нет. На дворе оттепель. Самое время освежиться.
Как по волшебству, на столе засветились два замусоленных стакана зеленого литья и тарелка с кургузым соленым огурцом. Старик не обидел ни себя, ни гостя: налил до краев.
Выпили, задымили. Старик полюбопытствовал:
— Почему не до дна? Крепкая?
— За баранкой я, — Сергей Петрович уже понял, что с замечательным стариком хитрить не следует. — Дело к тебе деликатное, но не бесплатное. Десятую квартиру знаешь?
Дед почесал бороду ножом, которым разрезал огурец.
— Лени Шахова апартаменты, которому тыкву срубили.
— Точно. Надобно туда попасть. Поможешь?
— Вскрытие опечатанного жилища в отсутствие властей. Статья сто восьмая прим. Опасно, товарищ. Тебе зачем?
Майор порылся в карманах, достал подходящее удостоверение.
— Я частный сыщик. Слыхал про таких? Веду расследование в интересах супруги покойного.
Хоттабыч раскрыл темно-красную ксиву. Сверил фотку. Зрение, как и слух, у него были отменные.
— У Лени жен много. Ты от Лизки, что ли?
— От Катерины Васильевны.
— Ага, — в задумчивости старик заново наполнил стаканы. Чтобы его поторопить, Сергей Петрович веско произнес:
— Двести тысяч. Наличными.
— Не-ет, — сказал старик. — За такие бабки я и с кровати не слезу. Ты что, парень? Риск без навару — это как рыба без чешуи.
— Сколько же ты хочешь?
— Тебе срочно?
— Прямо сейчас и пойдем.
— Тогда давай по маленькой.
Маленькая у него оказалась опять полный стакан. Сергей Петрович вежливо пригубил. Похрустев огурцом и обтерев усы, старик начал загибать пальцы.
— Значит так. Одна ходка — стольник. Надбавка за второй этаж — стольник. Плюс за каждую минуту пребывания — еще по стольнику. Плюс за шухер — опять стольник. Вот сам и считай, если ты частный сыщик.
— Сколько же это выходит?
— Уж не меньше пол-лимона.
Сергей Петрович сделал вид, что от непомерности суммы у него отвалилась челюсть, но ответил твердо:
— Грабь, дед, согласен. Пошли…
Печать майор сковырнул, рассчитывая при уходе прилепить ее на прежнее место, а с дверью Хоттабыч справился мигом. Из пяти замков она была замкнута только на один, который отпирался длинным плоским ключом, похожим на зубной крючок. Старик остался ждать на лестничной клетке, куда выходила еще одна квартира с противоположной стороны.
У Шахова в логове майор пробыл около получаса.
Он ни на что определенное не рассчитывал, тем более, что до него здесь основательно порыскали. Работали профессионалы, аккуратно, не устраивая погрома, почти не оставляя следов. Разве что ящики в письменном столе в кабинете были взломаны да в ванной комнате в спешке не закрепили зеркало: так оно и болталось на одном гвозде. Те, кто побывал здесь до него, в общем-то облегчили ему задачу. Минут десять майор безмятежно отдыхал в кожаном кресле посреди кабинета, курил, любуясь лепниной карнизов и богатой меблировкой. Атмосфера квартиры многое рассказала ему о погибшем хозяине. Леонид Шахов был из тех двуликих людей, кто на миру шумен и азартен, но отсиживаться предпочитает в глухой норе, куда не долетают звуки жизни. Теперь он достиг идеального убежища, но, возможно, разочарован тем, что не имеет обратного хода.
Майор поднялся и подошел к письменному столу.
Один раз он уже покопался в ящиках, но не обнаружил ничего, заслуживающего внимания: если что и было, то сплыло. И все же, пока курил, его не покидало ощущение, что недоглядел. Его вело почти собачье чутье, пробуждавшееся в нем именно в минуты полной расслабленности. Гурко как-то объяснил другу, что никакой мистики в этом нет, стыдиться тут нечего, это элементарные явления экстрасенсорики, и человек, владеющий даром постижения невидимого, отличается от человека, лишенного такой способности, не больше чем плотник от столяра.
