Борис Бабкин - Убить людоеда
– Нельзя было давать ему уйти из лагеря, – процедил полковник. – Он копал проход по крайней мере неделю. Перед отъездом с объекта он вставлял туда камень и присыпал землей. К тому же Денову повезло с погодой. Он воспользовался бураном и вышел на вертолетную площадку. Непогода в это время уже набирала силу в районе колонии, откуда он бежал. И кроме того, все были уверены, что Денов пошел на север.
– С этим разберется комиссия, и мало никому не покажется, – сказал прокурор. – Но пока Денов разгуливает на свободе. По непонятной причине спасает женщину и даже доводит ее до метеоточки. Кстати, надо отдать должное Войцевской, она все рассказала. – Он посмотрел на Калугина, – надо найти эту избушку.
– Как только Войцевская будет в состоянии, это будет сделано.
– Доченька, – сказал Ирине Андрей Васильевич, – ты жива, а это самое главное. И все остальное наладится.
– Андрей Васильевич, – тихо проговорил вошедший врач, – вам необходим покой. Пойдемте в палату.
– Можно я еще с ней посижу? – попросил Войцевский. – Поймите, я ведь ее уже похоронил.
– Все хорошо, волноваться не стоит. Сейчас вам надо думать о себе, а то каково будет вашей дочери, если вы вдруг…
– Тоже верно. – Войцевский встал. – Пойду я, Ирина. – Он посмотрел на дочь. – Она спит.
– Вот и хорошо! – осторожно придерживая за локоть, врач вывел его из палаты.
– Господи! – вздохнула сидевшая за столиком дежурная медсестра. – Бедный мужик.
– А ей-то каково, – сказала другая, – с людоедом в сопках. Я б со страху померла. Надо ж как ей досталось! А он, гляди-ка, вывел ее к людям. Знать, не все человеческое в нем померло. А ведь говорят, – она понизила голос, – он ее мужика-то сожрал. Как есть сожрал.
– Да, так и есть. А чего она-то ела? Ведь она, говорят, совсем плохая была. Сейчас просто головой тронутая, а со здоровьем вроде как и нормально. Что ж она ела-то?
– Как чего? – махнула рукой третья. – Мужа на вкус пробовала! – Она захихикала.
– Ну тебя, Сонька, – сердито бросила дежурная, – совсем на тебе креста нет. Думай, прежде чем говорить-то такое.
– А как же она выжила? – снова хихикнула Софья.
– Типун тебе на язык! – К столу подошла пожилая санитарка. – Что мелешь-то? Не станет он ее кормить человечиной.
– А что же он, – усмехнулась Софья, – в универсам бегал? Ведь вон сколько он ее тащил по сопкам-то. Говорят, она вроде с ним, с этим беглецом, знакомая давняя, вот он ее и…
– Вот что, Софья, – строго перебила ее санитарка, – если еще раз ляпнешь такое, ей-богу, к начальству в милицию пойду, пусть тебе язычок-то прищемят.
– Тетя Паша, но ты сама подумай: что же она есть могла в сопках? Не было ничего при них. А у мужика, который с ними был, нога отрезана. Его вроде как волки загрызли, а нога ножиком срезана. Вот он и сам лопал, и ей подносил. Она, понятное дело, в забытьи была, – вздохнула Софья.
– Я тебе еще раз говорю, – рассердилась тетя Паша, – укороти язычок-то, а то, ей-богу пойду к Степкину. Он мужик серьезный и тебе язык прищемит, и твоему Тимке тоже. Это ведь он тебе такие подробности рассказал.
– Все одно правда узнается, – сказала Софья. – А если пойдешь к Степкину, смотри, тетя Паша, с тобой всякое случиться может, и тогда не проси помощи. Помнишь, сколь раз Тимофей тебе помогал? А ты…
– Если будешь языком чесать, – перебила ее тетя Паша, – я точно к Степкину пойду.
– Господи! – открыв глаза, прошептала Ирина. – Как же мне теперь жить? Что говорить? Боже мой! – По ее щекам поползли слезы. – Что же это такое? Я ела… – Ирина зарыдала и вырвала из вены иглу.
В палату вошла дежурная.
– Степан Андреевич! – закричала она. – Помогите кто-нибудь! Примчались процедурная медсестра и няня.
– Что случилось? – выглянул из двери своей палаты Андрей Васильевич.
– С твоей дочерью припадок, – махнула рукой Софья. – Наверное муженек съеденный приснился! – хихикнула она.
Андрей Васильевич сделал шаг вперед и, схватившись за грудь, покачнулся.
– Как я жить буду?! – стонала Ирина. – Я не хочу! Не хочу жить! Почему он не убил меня? Почему оставил?…
– Тихо ты! – прикрикнула на нее тетя Паша. – Жить она не желает! А ты о дочери своей подумала? Она телефон оборвала, все время звонит. И какие-то знакомые, Гороховы звонили. У отца твоего с сердцем плохо стало. Ишь, жить она не желает! Жизнь один раз дается, милая моя. И выкинь из головы, что он тебя человечиной кормил. Никогда этого делать никто не станет. И неужто он тебя после этого до людей довел бы? Да ни в жизнь!
– А что ж я ела? Я же жива. Помню какой-то вкус и запах… – Ирина зажмурилась. – И я уверена…
– Ну и дурища ты, милая! Я жизнь, считай, прожила и чего только не видывала. Всяких людей насмотрелась. И людоедов видела. Да ни в жизнь людоед не даст другому мяса человеческого. Кто ты ему есть-то? Он зверюга и идет для того, чтоб бабу прибить. И прости Господи, – тетя Паша перекрестилась, – стоит того его баба. Дитя больное бросила. Ее надобно было в тюрьму сажать на пожизненное!
– Но что я тогда ела? Ответьте мне.
– Да не знаю я, милая, чем тебя он потчевал, но точно не твоим мужиком.
– Мой мужик устроил сцену ревности и не полетел со мной. А этот, Петька… – Ирина зажмурилась. – Извините, я не могу говорить. Оставьте меня одну.
– Нет уж, милая, пока не уснешь, я из палаты не выйду. Твоя дочка завтра будет звонить в двенадцать на телефон моей дочери. Так что поговоришь с Машенькой. Мы придем с Олей, дочерью, она телефон принесет.
– Не надо, что я ей скажу?
– Дурища ты! Просто говори – жива, мол, люблю. Это сейчас Машеньке нужно больше всего. Придем мы завтра в двенадцать, и если откажешься, знать тебя не желаю.
– Но что я ела? Понимаете, не могу никак…
– А его, того супостата, ты спрашивала?
– Он ничего не ответил, только сказал, что я этого не делала. Чтоб я это запомнила.
– Вот тебе и ответ. Выходит, он знал, что ты будешь мучить себя вопросами. И сказал, что ты не ела…
– А что же я ела? Ведь он меня кормил. Я помню какой-то вкус мясной. Запах и вкус…
– Не дури, милая! Его арестуют, и все узнается. Супостат он, как Маринка говорит, – она взглянула на дежурную, – но понимает, что это значит для тебя. Да и не до того ему было, чтоб разговоры с тобой говорить. На суде все скажет.
– А если скажет, что я ела?… – Ирина заплакала.
– Да не было этого, – уверенно проговорила санитарка.
Медвежий Угол
– Все будет нормально, – проговорил Цыган, – так что не бойся. Только услугу придется оплатить. Ведь просто так ничего не делают, тем более…
– Погоди, – сказал сидевший перед ним мужчина, – но заказ оплачен. А то, что он еще жив, – это ваша вина.
– Тормози, Воробей, вина не моя. Вы навязали мне эту троицу. А кстати, кто истинный заказчик? Только не говори мне, что тебе помешал…
– А тебе что, есть разница?
– Только в цене. Ты сколько получил за баб?
– Не было разделения, просто надо было, чтоб замолчали все, кто говорил с Пузырем. А он сам жив еще. Надо…
– Погоди, – остановил его Цыган. – А что с этого будет иметь заказчик? Почему ему так надо убрать Пузыря? Чем ему помешал бич?
– Пять тысяч получите. И Кира, и…
– С Кирой говори сам, я делиться не собираюсь. В общем, я засиделся в этой глуши. А ты, Воробей, отсюда валить не собираешься?
– Пока нет, хотя намечается кое-что, могу неплохо бабки сделать.
– Вот с этого бы и начал. Значит, что-то тебе пообещали. Зря темнишь, Воробей! – угрожающе произнес Цыган.
– Слушай, Кирилл, этих сделали, но надо будет еще двоих убрать. И тогда займемся бизнесом. Пока больше ничего сказать не могу, сам не все знаю. Но то, что сможем законно бабки делать, – точно. А сейчас нужно, чтоб Пузырев не мог никому ничего сказать. Понятно?
– Сегодня ночью он точно сдохнет.
– Надеюсь. Но потом будет работа в Тикси. Не подведешь?
– Ты, – сказал Камень невысокому якуту, – держишь вход, чтоб никто не вошел. Ты, – он повернулся к скуластому русскому, – на всякий случай вместе со мной соседнюю палату обработаешь.
– Сделаю, – кивнул тот.
– Ждем час и работаем, – посмотрел на часы Камень.
– Здорово, Пузырь! – В палату осторожно вошел Десантник. – Как ты?
– Да хреново, – ответил тот. – Правда, сейчас очухался трохи. Чуть не замочили гниды.
– А за что они тебя?
– Сам не пойму.
– Значит, ты плох еще. Сейчас, когда медицина главная свалит, Картечь с Матросом придут, ну и бухнуть малость принесут. Ты не будешь, значит?
– Да немного выпью. Если крякну, так от водяры. Или что там будет?
– Самогон деда Василия.
– Это живая вода! – обрадовался Пузырь и сморщился. – Больно еще… Но все-таки еще живы мы, уже трое суток, как очухались.
– Поэтому из Тикси и отправили назад. Если бы не Картечь со своей пушкой, хана бы нам. Хорошо, что Блин признал этого… ну, как его?
