Михаил Серегин - Танец гюрзы (Сборник)
На созерцание с последующим приятным знакомством…
Допив бокал, Свиридов посмотрел на девушку: нельзя же, в самом деле, строить из себя этакого Спинозу, озабоченного высокоморальными изысками смысла жизни. Ведь ему только двадцать семь. Только двадцать семь.
Поднявшись, он преодолел разделяющее их расстояние, присел за ее столик и тихо произнес:
– Я вижу, у вас такое же человеконенавистническое настроение, как и у меня. Давайте лучше ненавидеть друг друга, чем весь мир сразу.
Девушка вскинула на него большие темные глаза, и Владимир увидел, что она в самом деле еще очень молода – не больше восемнадцати лет. Но в глазах девушки тлела вековая боль.
– А я и не ненавижу весь мир, – ответила она. – Это для истеричных тинейджеров… Много чести его ненавидеть. Вы, наверно, выпили немного больше, чем следовало бы. А у вас что, сегодня день рождения?
– Как это вы догадались?
– Просто я ненавижу свой собственный день рождения. И когда в этот день ко мне приходит куча гостей с еще большей кучей подарков и начинает говорить всякие глупости о моем цветущем виде и в высшей степени замечательной фигуре… так вот, на моем лице появляется такое же выражение, как вот сейчас было на вашем.
Свиридов улыбнулся.
– Почему-то многие люди, напротив, любят свой день рождения, – произнес он. – Честно говоря, думал, что я один такой урод, который терпеть не может ощущать себя именинником.
Девушка подняла брови:
– Урод? По-моему, вы вовсе не урод. Вы, между прочим, самый красивый мужчина, которого я когда-либо видела…
– С вами что-то случилось? – почти перебил ее Свиридов, которого такая откровенная категоричность – без примеси глупо-загадочного мямлящего кокетства, которое обычно преобладает в речи красивых девиц, – взбудоражила и полоснула какой-то горькой болезненной тревогой. – Не молчите… ведь случилось, правда?
Девушка покачала головой, а потом, не сводя со Свиридова глаз, выпила бокал с ядовито-оранжевым коктейлем и наконец тихо произнесла:
– Просто вчера вечером я осталась одна. Совсем… одна. – И с беспощадной откровенностью добавила: – Вчера вечером убили моих родителей.
– А ты… что же ты?.. – машинально вырвалось у Свиридова.
– А я сбежала из дома, чтобы никогда туда больше не возвращаться. Пусть эти тетушки и дядюшки сами решат, что делать. Как организовывать похороны. Как делить наследство, наконец.
– А ты? – будто не в силах сойти с колеи одной и той же короткой фразы, спросил Владимир.
– А я не хочу сойти с ума. …И девушка на едином дыхании рассказала ему, как пришла домой в одиннадцать утра и, открыв дверь, обнаружила буквально на пороге квартиры трупы отца и матери. Их убили хладнокровно и со знанием дела. О том, что работал профессиональный киллер, она догадалась по сакраментальным контрольным выстрелам в голову.
Прибывшая через полчаса бригада следователей и куча невесть откуда появившихся родственников и коллег по работе показались ей просто никчемным шумом и беспорядочным мельканием рук, ног и соболезнующих лиц. Нельзя сказать, что она сильно любила своего эгоистичного, мало интересующегося жизнью дочери отца и страдающую истерией и самодурством мать, но все равно… это были единственные родные люди.
– Мне сказали, что их убили прямо в квартире и что человек, который сделал это, вошел туда до них, открыв дверь какими-то хитровыебанными отмычками, – медленно произнесла она. – Следак еще сказал, что, по всей видимости, работал специалист экстра-класса… видно по почерку. Как каллиграфически выверенно он расписался на лбу моего папаши! – В ее горле что-то сухо хрипнуло, словно вымученно и страшно рвались скрытые струны, и Свиридов одним движением опрокинул в рот только что принесенный официантом омерзительный ром.
Таких совпадений просто не может быть! Но тем не менее одно из таких несуществующих совпадений сидело в метре от Владимира. И именно он, Свиридов, уничтожил семью этой девочки с такими широко распахнутыми горькими глазами и тихим, раздавленным голосом.
Ему никогда еще не приходилось сталкиваться – вот так, лицом к лицу! – с людьми, на плечи которых он, по мановению руки неумолимого Долга, обрушил целую лавину безвылазного и беспощадного горя.
Вероятно, только Достоевскому под силу описать, что может происходить в душе подобного человека в такой момент. Но глупо вообще рассуждать об этом.
– Прости, – сказал Владимир. – Наверно, мне лучше уйти. – Он попытался подняться, но она схватила его за руку и заставила сесть на место.
– Не уходи! Я даже не знаю твоего имени, но не уходи… Я не могу остаться вот так…
Свиридов на всю жизнь запомнил последовавшую за этим ночь. Они ушли из клуба в три часа ночи и пошли прямо к нему, на его служебную московскую квартиру, которую оплачивало ведомство, приговорившее к смерти Владимира Казимировича Бжезинского, отца Алисы. …Но самое необъяснимое – это то, что между ними ничего не было. Ни взрыва страсти, до предела обостряемой несчастьем и горьким привкусом непоправимой утраты на губах. Ни шекспировских монологов о ненависти и невозможности остаться таким, как есть, о невозможности остаться в этом мире вообще.
Они говорили о себе. О возникших на пепелище боли, с одной стороны, и невозможности говорить откровенно – с другой. Все это смахивало на какой-то совместный психоз. Это было так завораживающе, что Свиридов невольно почувствовал: он не сможет оторваться от этой девушки. Только время позволит ему сделать это. И она, Алиса, тоже чувствовала, что этот человек, которого она назвала самым красивым мужчиной в своей жизни… что он не мог встретиться просто так.
Их свело вместе то, что обозначают до слезливости банальным и до банальности слезливым: сама судьба протянула руки, чтобы пересечь их пути. Никакой любви с первого взгляда. Никакого успокоения. Просто способ увести себя от засасывающих в трясину мыслей.
А наутро, когда слепой, по-детски беспомощный серый рассвет начал неуклюже тыкаться в окна и тереться о стекла ветвями облетевших тополей, как щенок трется о ногу хозяина… Владимир неловко коснулся губами щеки буквально рухнувшей в изматывающую усталость мертвого утреннего сна девушки и произнес:
– Ну что ж… пусть я потом буду думать, что у меня белая горячка и что я редкий дурак… Но только мне кажется, что она будет моей женой. Ничего не могу сделать по-человечески.
Свиридов никогда не бросал слов – даже таких дурацких, как вышеприведенные, – на ветер: в тот же день, повинуясь какому-то непреодолимому императиву всего своего существа – перевернуть, изменить что-то в слепой и бездарной своей жизни! – они стали мужем и женой. И Алиса стала жить у Свиридова, даже не подозревая, кем является этот человек…
Пародия на плохую мелодраму. Если бы все было не так обжигающе жутко и не могло произойти на самом деле.
В конце концов, каждый человек имеет право хотя бы на одно безумство в своей жизни. Даже если этот человек – офицер элитного отдела спецслужб.
Глава 1
Старый незнакомый
– «Жил Александр-р Герцевич… еврейский музыкант… в-в-в… он Шуберта наверчивал, как чистый бриллиант», – бормотал Афанасий Фокин, перелезая через отчаянно качающийся и пригибающийся к земле деревянный забор, которым была обнесена строительная площадка недостроенного дома. Этот забор весьма напоминал долговязого человека – такой же нескладный. Его прочность явно не соответствовала почти трехметровой высоте.
Забор зубовно стонал и натужно скрипел под массивной тушей Афанасия Сергеевича, но все-таки не падал.
Но вот когда Фокин забрался на самый его верх, всем своим видом напоминая композицию «собака на заборе», и с силой оттолкнулся от забора ногами, – несчастное ограждение не сдюжило.
Целый его пролет выворотился и, ломая стойки, рухнул на землю, а Афанасий, которого огрело-таки обломком доски по широченной спине, невольно присел от удара и головокружительно выругался.
– Бля… понастроили тут чудеса мусорной архитектуры… – пробормотал он. – Какие-то бревна падают… этих строителей надо было послать в Грозный укрепления строить: ни один чеченец не прошел бы… свалился от восторга.
Бесспорно, Фокин перелез бы через забор таким образом, что он и не скрипнул – физическая подготовка и координация движений вполне позволили бы, – но сегодня он несколько перебрал со спиртными напитками. Кроме того, настоятельная потребность выиграть заключенное буквально полчаса назад пари… впрочем, об этом несколько позже.
Фокин тяжело перешагнул через вздыбившийся обломок рельса, невесть кем и неизвестно зачем заплавленный в а la «коровья лепешка» толстый кусок грязного асфальта, и направился к темной громаде недостроенного дома.
Он довольно быстро забрался на самый верхний этаж дома, где были аккуратно сложены стопки красного и белого кирпича, и, почти вслепую отыскав какую-то здоровенную, перемазанную в полузасохшем бетоне бочку, начал швырять в нее кирпичи. Это заняло не так уж мало времени, потому как после каждой стопки препровожденных в бочку кирпичей Афанасий Сергеевич вынимал ополовиненную бутылку водки и любовно к ней прикладывался, напевая под нос что-то наподобие: «Ну я ж пил из горлышку, с устатку и не евши… шо ж вы хотите…»
