Олег Маркеев - Оружие возмездия
Фразу он нашел в книгах отечественного теоретика консервативной революции и исследователя «третьего пути» Александра Дугина и немедленно включил в свой арсенал. Специально собирал такие заумные парадоксы.
Ввернув их вместо ответа и растолковывая смысл, он избавлял себя от необходимости отвечать на прямо заданный вопрос.
Карина пожала плечом, выскользнувшим из безразмерной майки.
— Получается, у нас все поголовно арийцы? — с хитрой улыбкой спросила она.
— Конечно, — абсолютно серьезно ответил Максимов.
Карина чикнула зажигалкой. Сначала подожгла ароматическую палочку, потом раскурила «беломорину». Послюнявила пальчик, смазала потрескивающую бумагу.
— А Иван Дымов, он кто? — переключился на другую тему Максимов.
Девушка выпустила дым, плавно откинулась на подушку.
— Удачливый фотограф. — Она провела взглядом по снимкам на стене. — Очень удачливый не очень фотограф.
Максимов поразился, насколько она точна и беспощадна в формулировках. Юношеским максимализмом такое не объяснить. Слишком уж закончена фраза. Четкая и обдуманная, как давно вынашиваемый удар ножом.
— Мы его не ждем в гости? — на всякий случай спросил Максимов.
— Не-а. Он далеко. — Карина повела в воздухе рукой. — 0-очень далеко. В дальнем зарубежье. Он у нас иностранец. Знаешь, такой русский иностранец. Дымов — умница. О, сейчас расскажу. — Она села, поджав под себя одну ногу. — В августе девяносто первого французы пригласили группу русских художников на бьеннале. Что французы понимают под этим словом, наши толком не знали, но на халяву пить начали как черти. Бедные французы думали, что таким способом наши погружаются в творческий процесс, и терпели. Дымов тогда числился начинающим художником-авангардистом, в поездку попал случайно, но это детали. Главное, что он за полгода до поездки первый раз в жизни закодировался. И жаба его душила невероятно. Терпел до последнего, дни на календаре зачеркивал. Дорвался точно семнадцатого числа, когда кодировка кончилась. Следующий день он не помнил, а утром девятнадцатого в номер постучали. — Карина пыхнула кисло пахнувшей папиросой и продолжила: — На пороге стоят два ажана, мужик в штатском и какой-то чистенький старичок, похожий на академика Павлова. Дымов сразу понял, что менты спалили, а на чем — вспомнить не мог, хоть убей. А французы начали его вежливо о чем-то выспрашивать. Дымова еще хуже переклинило. Даже не помог дед-переводчик. Речь у него была слишком правильная, Дымов ни бельмеса не понял. Дед оказался из первых эмигрантов, представителем Толстовского фонда. Короче, сунули ему какие-то бумажки. Дымов, не соображая, подписал. Французские менты нежно похлопали его по плечу, с грустью заглянули в глаза и свалили. Остался дед. Он за час и втолковал Дымову, что в Москве переворот. Танки на улицах и прочая карусель. И только что он, Дымов, не приходя в сознание, подписал бумаги на политическое убежище. Толстовский фонд за него уже поручился и принял на себя обязательства полгода кормить-поить и оплачивать жилье.
— Серьезно? — не поверил Максимов.
— У них с этим делом серьезно. — Карина подперла кулачком щеку. — Они после Парижской коммуны приступами совести страдают и всех политических к себе без вопросов пускают. Либерите, эгалите, фратените, мэрд! — Она неожиданно с чистым французским произношением перечислила триединый символ демократии, добавив от себя непечатное слово. — Слушай дальше. Дымов похмелился. Включил телевизор и увидел танки на Арбате. Выпил от удивления и опять ушел в нирвану. Растолкали его те же ажаны с толстовским дедом. Менты долго извинялись, а дед переводил. Оказалось, переворот уже кончился, а бумаги ушли по инстанциям. Остановить бюрократическую машину сложно, но можно. Если Дымов письменно подтвердит желание вернуться в демократическую Россию. Ага! — Она затянулась папиросой, медленно выпустила дым через сложенные трубочкой губы. — До сих пор ждут. Хохма в том, что остальные братья художники еще неделю пили на какой-то ферме под Парижем и проворонили такую халяву. А Дымов на запой остался в Париже, чем и заслужил вид на жительство.
Она первой не выдержала. Серьезная мина на лице сменилась открытой улыбкой. Смех вышел чуть взвинченным, чувствовалось, что выкуренное уже ударило в голову
Максимов, отсмеявшись, закурил свою сигарету, чтобы перебить смесь анаши и сандала, витавшую в подвале. Того, что надышался наркотическим дымом, не боялся. При известной практике можно подавить действие и более сильных препаратов.
— Зачем же ему мастерская в Калининграде? — спросил он.
— Полгода назад Дымова потянуло в родные края. — Карина указала на потолок. — Там его папаша до сих пор живет. Тот еще ариец. — Она щелкнула себя по горлу. — А здесь студию соборудовали.
— А ты калининградка? — Максимов вспомнил, что она употребила старинное название района — Понарт.
— Москвичка. — Она произнесла это именно так, как обычно произносят рожденные в Москве.
Карина раздавила в пепельнице окурок. С неудовольствием посмотрела на бутылку. Надкусила яблоко. Остановившимся взглядом уставилась на свое фото на стене.
Губы, блестящие от яблочного сока, вдруг совершенно по-детски дрогнули.
«Рановато тебе, девочка, подругой вольного художника становиться», — подумал Максимов.
— С Дымовым в Москве познакомилась?
— Не-а, — заторможено отозвалась Карина. — В Париже. Полтора года назад. Жила я там. Случайно встретились.
Максимов с трудом привык, что пионерского возраста подростки без придыхания называют столицы, где довелось не то что побывать, а пожить. Прикинул, чем могла заниматься в Париже Карина.
— Парле франсе? — вдруг на хорошем французском спросила она.
— Нет. Английский, испанский.
— Счастливчик, — вздохнула Карина. — А меня с четырнадцати лет заперли в пансион.
— Но благородной девицы не получилось, — поддержал Максимов.
Карина хихикнула.
— Не далась.
Она вытянула ноги. Край майки подтянулся до минимально приличного уровня. Максимову пришлось отвести взгляд.
— Тошно там, хоть вешайся! Отмучилась до звонка, чтоб отчим не стонал, и помахала всем ручкой. Лучше на родине тусоваться, чем там по струнке ходить.
В последнее время, отъевшись на гуманитарной помощи и промотав западные кредиты, россияне, особенно те, кто не вылезал из заграниц, считали хорошим тоном хаять Запад. В Европе, мол, скукотища, в Америке — одни примитивы, в Испании — жара, а турки хуже лиц кавказской национальности. Максимов такое слышал не раз, но Карина сказала об этом с болью, личной, не замутненной снобизмом.
Карина потянулась к музыкальному центру, нажала кнопку.
«Наша музыка, наше радио», — прозвучал мужской баритон. Следом полился гитарный перебор. Певец убеждал себя и полуночных слушателей, что они «могли бы служить в разведке, могли сниматься в кино». Но жизнь у стареющего рокнроллщика не заладилась. Герои его песни зачем-то, «как птицы, садились на мокрые ветки и засыпали в метро». Непонятно, но грустно.
Карина загрустила под минорную песню. Замерла, как нахохлившаяся птица, только шевелились пальцы на ноге отмеряя такт мелодии.
«Если она сейчас заплачет и начнет проситься к маме, я не удивлюсь», — подумал Максимов.
С новым поколением, оказалось, надо держать ухо востро.
Карина зло шмыгнула носом и сказала:
— Сволочь.
— Кто?
— Дымов. Уехал как пропал.
— Бывает, — вздохнул Максимов. Самому приходилось рвать по живому, резко и навсегда исчезая из чужих жизней, чтобы спасти свою.
— Ага, он намутил, а я отдуваюсь! — Карина. Жадно надкусила яблоко.
«Чем хороша молодость, так это тем, что неприятности не сказываются на аппетите». Максимов спрятал улыбку. Разлил по стаканчикам водку. Поднял свой, полюбовался на просвет янтарными разводами.
— Красиво.
— Дымов выточил, — подсказала Карина.
— Да? — Максимов повел бровью. — Он еще и народный умелец. — Незримое присутствие Дымова начало немного раздражать.
— Я тебя загрузила, да? — чутко отреагировала Карина.
— Есть немножко, — кивнул Максимов. И отправил водку по прямому назначению.
Карина серьезным взглядом всмотрелась в его лицо.
Даже слегка прищурилась, пытаясь разглядеть что-то ей очень необходимое.
— Максим, ты мне поможешь?
Ответ явно был для нее очень важен.
Максимову стало ее немного жаль. Ровно настолько, чтобы не купиться на затаенную боль в ее глазах.
— Непременно. Все брошу и займусь твоими проблемами. — Иронию он точно дозировал, чтобы оттолкнуть, но не ударить.
Неожиданно Карина рассмеялась. Посмотрела так, словно Максимов сдал трудный экзамен.
— Сволочь ты, Максим, изрядная! — без всякой обиды сказала она.
