Б. Седов - Бандит по особым поручениям
Андрей Петрович не понимал, как можно иначе разговаривать с людьми, ворующими из-под носа выгодные контракты, то есть – деньги. Когда он «урезонивал» агентов из Вашингтона, то отдавал себе отчет в том, что находится не в России, а потому должны иметь место такт и выдержка. И он держался, как мог. Где-нибудь в Кемерово или, скажем, в Питере с этими крысами вообще бы никто не стал разговаривать. А тут – нате. Урезонил – и тут же к психоаналитику. Выговориться ему, видите ли, нужно. А о чем ему разговаривать с аналитиками? «Ложитесь поудобнее, please, положите ноги на подушку, почувствуйте тепло во всех членах»…
Скотный двор какой-то. Разве нормальный человек уляжется на диван, положив ноги на подушку, да еще в присутствии хозяина? Через полчаса общения с аналитиком у Мартынова застучало в висках с такой же силой, с какой пятнадцать лет назад долбились в его дом менты, чтобы выдернуть из постели и надеть наручники. «Вы видите голубое небо над собой и проплывающие облака?» Через закрытые веки Мартынов видел лишь темноту, но отоврался, сказал, что видит и то, и другое. «Каковы самые сильные впечатления вашего детства»? Самыми сильными впечатлениями детства у Мартынова были драки во дворе и секс в двенадцать лет с пьяной проституткой на вокзале, но он рассказал придурку о запуске воздушного змея и про торт, который ему подарили родители на день рождения в шестнадцать лет. Свой шестнадцатилетний юбилей Мартынов отметил в камере отделения милиции, но этот облизанный гундосый выпускник Оксфорда вряд ли об этом догадывался.
Стоит только что-нибудь ляпнуть вслух, как этот очкарик заявляет озабоченно: «Ты хочешь об этом поговорить?» О чем говорить, если Мартынов всего-то сказал о том, что лежать с поднятыми вверх ногами неудобно?! Гипертензия…
«У нас вот что получается, – сказал аналитик после первого сеанса. – Вы рветесь к свободе изъявления чувств. Но вас постоянно удерживает что-то внизу. Выявив причину этого беспокойства, мы сбалансируем эмоции и реалии».
Выйдя от психоаналитика, Андрей Петрович зашел в первый попавшийся бар и с удовольствием надрался. Завсегдатаи забегаловки «У Джонсона» впервые в жизни увидели, как можно выпить семьсот пятьдесят граммов русской водки без тоника, льда и апельсинового сока, после чего трезво отсчитать деньги, смахнуть в карман сдачу, выйти на улицу, врезать ногой по закатившемуся невесть откуда баскетбольному мячу, после чего закурить, сесть за руль и уехать. В течение получаса после этого завсегдатаи выясняли у хозяина, кто был тот смертник, а четверо негров искали в соседнем квартале свой мяч.
Вот и сейчас, расспрашивая Гулько о воспоминаниях детства, Андрей Петрович почувствовал легкое раздражение.
– Итак, Рома, что ты помнишь о своем детстве?
Часть вторая
ВЫБОР СМЕРТНИКА
Глава 1
БУДЬ ПРОКЛЯТА ЭТА РАБОТА!
В отличие от Мартынова, Метлицкий почувствовал головную боль гораздо раньше. В руках было все: найденный труп Захара Большого, мотив убийства – Метлицкий знал о тайной сделке держателя общака с москвичами, был свидетель, который, скорее всего, видел, как Захарке прострелили голову; то есть было все для того, чтобы можно было задержать убийц и раскрыть тяжкое преступление. Однако, засев в своем кабинете после того, как в больницу увезли Родищева, Метлицкий вдруг осознал, что у него нет ничего. Помимо растраты общака за Большим водились и другие грехи, отвечать за которые он должен был не только перед Гулько, и нужно еще постараться, чтобы доказать причинно-следственную связь между сделкой с московской братвой и гневом Гула. А свидетель… Свидетелем Родищева можно было считать лишь формально, потому как человек, пребывающий в коме, не назвал точной даты и часа, когда он снова обретет способность рассуждать и говорить.
Сняв трубку с телефона, он набрал номер экспертно-криминалистической лаборатории.
– Это Метлицкий. Вы идентифицировали пальцы с рукоятки ножа? Какого? Того самого ножа, который лежал в корзинке с мухоморами.
Ему ответили, что не нужно нервничать, лаборатория работает не только на Метлицкого, но и на всю область. Это во-первых. Во-вторых, «пальцы», снятые с ножа, не принадлежат ни Гулько, ни кому бы то ни было из его команды. Они вообще никому не принадлежат.
– Что значит – никому не принадлежат? – удивился Рома, будучи в твердой уверенности, что отпечатки – единственное доказательство присутствия на месте преступления одного из известных ему людей.
Ему объяснили, что отпечатки не принадлежат никому из тех, чьи «пальчики» имеются в базе данных области «Папилон». Проблема в том, что владелец этих «пальчиков» ни разу не удостаивался чести быть задержанным и идентифицированным. Впрочем, могли бы и не объяснять, Роман и сам понимал причину этой несуразицы, просто он был настолько уверен в успехе, что забыл об очевидном. Через минуту он успокоился и стал чесать затылок. Нулевой результат – это тоже результат.
– Ребята, – попросил он. – Я вам сейчас через факс лист бумаги прокачу, а вы посмотрите, не совпадут ли пальцы.
Отказать Метлицкому было невозможно, принимать факс пришлось бы в любом случае. Отослав бумагу с отпечатками Родищева, он принял на руку лист и снова спрятал его в карман.
– Как фамилия фигуранта? – уточнил у него усталый эксперт. – Ты свою-то указал, молодец, конечно. «Для Метлицкого Р. А». А пальцы-то какого дяди?
Чертыхнувшись, Рома прокричал:
– Родищева! Ро-ди-щев. Алексей Геннадьевич. Бросив трубку на рычаги, Рома тут же написал на рядом стоящем настольном календаре: «Эксперты! Родищев. Купить 0,5», смахнул со спинки стула пиджак и двинулся из кабинета.
Через пять минут Метлицкий собрал всех нужных ему людей. В его кабинете восседали дознаватель Мокрушин, два опера из отдела Романа и трое собровцев в штатском.
– Мы едем в «Садко», – сообщил Метлицкий. – Пока я буду разговаривать с теми, с кем сочту нужным поговорить, вы рассасываетесь по всей площади кабака, включая кухню и административные помещения. Главная задача – мешать работать. Если, к примеру, ты, Власов, – Рома повернулся к одному из спецов, – заходишь в кухню, то, передвигаясь, не обходишь поваров, поварих, подсобных и прочий персонал, а обязательно заглядываешь в кастрюли, спрашиваешь, посолен ли суп. Можешь даже соус ложкой зачерпнуть и на пол сплюнуть. В зале стулья только расставят – тут же выдвигать их обратно, рассматривать пол. Эти куплетисты на сцене только начнут спевку – шнур из гитары, допустим, выдернуть. Все понятно?
Если Мокрушин догадывался, чего хочет начальник отдела, то опера и спецы озадаченно молчали. Вот если бы этим стулом да по голове – это понятно. Или – в соус кого мордой – тут даже вопросов уточняющих не требуется. А дурью-то зачем заниматься?
Метлицкий правильно понял причину такого затяжного молчания.
– А вам и не нужно ничего понимать. Но если кто-то из вас найдет после осмотра и уборки что-то интересное, связанное с «азербайджанской» баталией, я организую премию.
– Не веришь в братоубийственные войны? – поинтересовался Мокрушин, который втайне надеялся, что дело спишется за смертью подозреваемых.
– Ты заболел, что ли, Витя? – улыбнулся Рома. – В зале сидело девять айзеров, пятеро из бригады Гулько и американо-русский зек, после чего азербайджанцы все померли. Ты горло Халвы видел?
– Видел, – сглотнув слюну и вспомнив о том, что курит, ответил Мокрушин.
Пыхнув дымком, который тут же унес в приоткрытое окно ветер, он покосился на старшего группы.
– А что?
– Какие мысли по этому поводу? Что можешь сказать?
– А что тут говорить? На полу ножи лежали. Одним из них и побрили Халву. Кто-то из своих.
Метлицкий отвернулся к окну и поморщился.
– Мокрушин, если ты не хочешь работать, ты так и скажи. Уйди в райотдел, сядь на квартирные кражи, расслабься, поскучай. Зачем, скажи мне, землю рыть, если у меня в группе человек, который вафли жует? Голова у тебя работает, я знаю. Значит, ленишься. Как думаешь, если тебе морду набить, ты сосредоточишься?
– Что это ты? – изумился Мокрушин.
– Перед тем как прокурорским работникам вещдоки сдать, ты колоду с пола помогал собирать?
– Ну и что далее? – окрысился Витя. – Помогал. Морду… Из тебя, Метлицкий, дурь прет немереная, как из пивного бидона. Неудивительно, что с тобой никто общаться не хочет.
Метлицкий промолчал. Ему было плевать на то, что с ним в УБОП никто не хотел общаться. Он знал, что причин для этого было несколько. Во-первых, у него не было жены и детей, соответственно, не было и обязательств перед семьей. Ему не нужно было ходить в зоопарк, цирк и театр. Походы во все перечисленные заведения он с успехом компенсировал на служебных выездах. Во-вторых, он не любил политику. «Единая Россия» с Басковым, Буйновым и… кто там еще? Неважно. Так вот, «Единая Россия» тут ни при чем. В смысле ни при чем большая политика. О ней он вообще не думал. Под «политикой» в данном случае имеется в виду умение улыбнуться в коллективе, когда шутит начальник, или продолжительно беседовать ни о чем с сослуживцем, которого ты на дух не переносишь. Если Метлицкий видел, что человек дурак, он всегда говорил это ему в глаза, не желая скрывать своего истинного отношения. Может быть, для опера это не самая лучшая черта характера, однако не было еще случая, чтобы такое его поведение хоть раз негативно отразилось на проделанной работе.
