Анатолий Афанасьев - Московский душегуб
Гоги махнул рукой, и двое крепких белобрысых парней, подхватя Лошакова под локотки, мигом удалили его из зала.
– Зачем нам свидетель, вай?
– Гоги, не горячись!
– Кто горячится, Таня, детка! Я тебе в том году что предлагал, да? Ты очень гордая. Адрес мой помнишь? Завтра приходи. Гоги не жадный, нет. Гоги влюбчивый.
Тане он нравился: упитанный горный козел без всяких комплексов. Голый до пояса, с перебинтованным плечом, мускулистый, стоически перемогающий боль – хоть сейчас на случку. Но она никогда не играла по чужим правилам.
– Завтра приеду, – пообещала, – но бабки верни мне сейчас.
Мирный торг прервало появление двух милиционеров, сержанта и капитана. Увидя их, Гоги поморщился, что-то шепнул нукерам. Тут же на столе появился коньяк и тарелочки с закусками. Угощение доставил Лева Клоп.
Капитан, рослый детина лет сорока, почтительно пожал небрежно протянутую руку Гоги:
– Позвонили, стреляют. Я сразу кинулся. Какая помощь нужна, Гоги? Что за налет?
– Зачем помощь, дорогой?! Сами управимся. Ребята быстренько приберутся. Пей вино! Рад тебя видеть.
Лева Клоп разлил коньяк в хрустальные стаканы, с поклоном подал гостям. Капитан и сержант чинно выпили, дружно крякнули, кинули в пасти по лимонной дольке.
– Хватит! – вдруг завелась женщина-врач, успевшая облачиться в белый халат. – Немедленно в больницу, Гоги! Прошу посторонних покинуть помещение. Вы что, не видите, он еле живой?!
Гоги тоже хлебнул коньяку и закурил.
– Не верещи, Нинуля. Где здесь посторонние? Все свои… Левчик, пригляди туг за всем, чтобы к утру было чисто. Откроем как обычно. Гость не должен страдать из-за каких-то хулиганов. Пусть приходит, отдыхает.
– Все будет чин чинарем, хозяин, – прошамкал Лева. Гоги, нахмурясь, потянулся к рубашке, и двое нукеров помогли ему в нее влезть. В эту минуту прибыл Миша Губин. Он сзади подошел к Тане, тронул за плечо:
– Поехали отсюда. Витюню вынесли. Отвезут в морг.
– Кто такой? – спросил Гоги. – Почему командуешь?
Побледневший Лева Клоп что-то гукнул ему на ухо.
Милиционеры невзначай заступили Губину за спину.
Среди нукеров, а их было поблизости человек пять, тоже произошло какое-то передвижение, словно ветерком на них подуло. Было удивительно, что появление одного мужчины, невысокого, облаченного в тренировочный адидасовский костюм и в американские пехотные ботинки, вызвало такую нервозность. Гоги радостно воскликнул:
– Больше нет вопросов, узнал тебя, дорогой! Будь гостем, осуши бокал. Тут, правда, у нас маленькая неприятность. Дикий гунн налетел среди белого дня.
Губин смотрел только на Таню, все остальное его не касалось.
– Едешь или нет? – повторил он раздраженно.
Танино сердечко непривычно обмирало.
– Гоги зажал денежки. Пусть отдаст – и поедем.
Губин перевел пустой взгляд на хозяина. Гоги его укорил:
– Неучтиво, брат. Я с тобой разговариваю, ты со мной нет.
– Извини, не расслышал. Окажи любезность, рассчитайся с этой женщиной. Я ведь спешу.
С минуту они неотрывно смотрели друг на друга.
Кажется, впервые за весь этот нелегкий для Гоги вечерок радушная улыбка медленно сползла с его лица.
Словно укол, который сделала врач, вдруг перестал действовать и боль вгрызлась в плечо раскаленным сверлом. На этой территории, в этом притоне Меридзе был царьком, но в сложной подпольной иерархии, конечно, стоял неизмеримо ниже Губина, и оба это понимали.
Однако это не давало пришельцу права вести себя с такой подчеркнутой наглостью. Он не должен был ставить Гоги в положение, когда тот мог потерять свое лицо.
Слишком много зрителей с любопытством прислушивалось к их разговору. Гоги был на грани нервного срыва.
Да и то, сначала первобытные степняки с бессмысленной пальбой, потом оборзевший русачок, хамоватый и спесивый, как все Иваны, но у которого в подчинении, увы, целая армия стрелков. Придавить бы гаденыша к ногтю, но как? Нервный срыв мог выйти боком.
– Спешишь? – переспросил Гоги, поднеся стакан к губам. – Как обидно! В кои веки заглянул добрый человек и сразу спешит. Выпей коньяк, Губин, хороший коньяк. Митакса греческий.
У Губина был свой резон: мелких паханчиков всех мастей набилось в Москву, как вшей, со всеми не перетолкуешь.
– Я на режиме, – сказал он. – Не пью и не курю. Гони башли, любезный, и мы отчалим. У тебя тут и без нас хлопот полно.
– – Ты уверен, что я ей должен?
– Это тоже ответ, – Губин обернулся к капитану, который поудобнее передвинулся и расстегнул кобуру. – Не делай глупостей, мент, соплей не расхлебаешь.
Он ухватил Таню за руку и потянул к выходу. Расстроенные нукеры надвинулись ближе. И тут Гоги, посеревший от оскорбления и боли, вдруг принял правильное решение.
– Постой, Таня, – в руке держал неизвестно откуда взявшийся пук ассигнаций. – На, бери! Аванс за завтрашнюю любовь. Гляди не обмани.
Таня приняла деньги, спрятала в сумочку:
– Не обману. Приготовь побольше хлорки.
На крылечке на ступеньках сидел о чем-то задумавшийся Лошаков. Морда у него была, как у утопленника.
– Меня били, Танечка, – пожаловался, он, – но я не знаю, за что.
– Потому и били, что не знаешь.
– Ты ведь меня не бросишь?
– Кто это? – спросил Губин.
– Кавалер мой, профессор математики. Невинная душа.
Губин посадил профессора в машину, пообещав завезти домой. Тронулись. Следом рванули две "волги" прикрытия.
– Быстро ты обернулся, – проворковала Таня. – Беспокоился, что ли?
Губин не ответил, обратился к Лошакову:
– Каким ветром вас-то сюда занесло, профессор?
Лошаков с наивным рвением ощупал кожаную обивку кресла, колупнул ногтем блестящую крышку пепельницы. Все ему было в диковину. Отозвался невпопад:
– Все-таки хорошо, что у нас демократия. А то разве поездили бы на таких машинах рядовые труженики.
– Профессор у нас герой, – похвалилась Таня. – Белый дом защищал вместе с президентом. Два танка взорвал.
– Зачем же так, Танечка, – мягко возразил Лошаков. – Танки я не взрывал. Это она шутит, молодой человек. Но, разумеется, был там, как каждый порядочный человек… Солнце августа. Всеобщий подъем. Теперь, возможно, все выглядит иначе… Но…
После сегодняшних приключений мысли у него путались, ему вдруг остро захотелось что-то важное объяснить именно вот этому строгому и, похоже, добросердечному, умному молодому мужчине, который вызволил их из беды и теперь катил сквозь ночь в уютной серебряной торпеде. Очень приятно, что у Танечки такие надежные друзья.
– Видите ли, в этой стране ничего нельзя угадать заранее. Наш народ непредсказуем и по большей части, по определению Пушкина, безмолвен, а правители почти всегда оказывались прохвостами. Не захочешь, поверишь, что над Россией рок Господень. Возьмем хоть нынешнее время. Ну кто мог предположить два года назад, что опять восторжествует хам и узурпатор? Иногда хочется плюнуть на все. Уйти отшельником в глушь. Но и это не ново. Не знаю, понимаете ли вы меня?
– Подпольная кличка – Сапер, – сказала Таня. – Вся квартира нашпигована динамитом.
– Вы действительно профессор? – спросил Губин.
– Не похоже? Почему вы спрашиваете?
– Непонятно, как вы могли связаться с такой дрянью.
– Кого вы имеете в виду, простите?
– Вот эту девицу, кого же еще.
Таня подавилась коротким смешком, как карамелькой, а Лошаков задумался.
– Видите ли, я не могу вполне разделить ваше мнение. Танечка бывает злой, взбалмошной, но в ней много хорошего, о чем она, может быть, сама не подозревает.
– Заткнись, кретин! – бросила Таня.
Возле дома Лошакова произошла еще одна неприятная сцена. Профессор вышел, а Губин начал следом выпихивать из машины Француженку, но это ему не удалось. Тогда он сам вылез из машины, обогнул ее и, открыв дверцу, попытался вытянуть Таню за руку и за волосы, но не тут-то было. Она как-то заковыристо переплела ноги и вдобавок уцепилась свободной рукой за баранку. При этом так истошно визжала, пожалуй, весь дом переполошила. Вспыхнуло несколько окон. Губин негромко выругался и с силой захлопнул дверцу. Обернулся к Лошакову:
– Что ж, профессор, придется вам сегодня ночевать одному.
– Вам не кажется, что вы ей что-то повредили?
– Это вряд ли возможно. Спите спокойно. И за Россию не переживайте. Она вполне обойдется без таких печальников, как мы с вами.
Протянутой руки Лошакова он как бы не заметил…
Минут пять ехали молча, потом Губин спросил:
– Тебя куда?
– Руку вывернул, сволочь!
– Я спрашиваю, куда тебя везти?
– И волосы выдрал, гад!
Губин притормозил у тротуара:
– Ну?!
– Я поеду к тебе.
