Илья Рясной - Право выжившего
— А ты знаешь, чем Гвоздь занимался?
— Бандитствовал.
— Да… Он в девяносто шестом снайперов в Чечню посылал. И с оружием «нохчам» подсабливал.
— Козел.
— Этим оружием его наемники клали наших солдат. Это что, теневой бизнес?
— Получается.
— Ничего подобного, Володя. Это — измена Родине. И знаешь, что я скажу.
— Что?
— Он сильно пожалеет об этом…
— Да ладно. Поди, достань по нынешним временам «законника». Глядишь, его еще в Думу изберут. Они ныне в почете.
— Я его достану…
Глава тридцать третья
ЦЫГАНЕ
Будешь? — хозяин дома Михась протянул Севе папироску «Беломора».
— Я такие не курю.
— Это косяк. Анаша.
— Не хочу.
— Не пробовал, что ли? — усмехнулся хозяин.
— Пробовал, — приосанился Сева. — Давайте, — и потянулся за папироской.
— Ладно, не стоит. Может, потом распробуешь. Помогает жить. Хотя сам не слишком уважаю, — Михась , спрятал папиросу и отхлебнул чая из большой, красивой фарфоровой чашки.
Сева чувствовал себя здесь вполне прилично. Обиль — ный стол, вкусно приготовленное мясо, наваристый ; суп, мягкий, домашний хлеб — наслаждение после тех дней, когда приходилось прятаться и после той жуткой ночи, когда под вой бродячих собак он ломился через лес. По комнате сновали женщины, меняя блюда, расставляя посуду. Михась с ними обменивался короткими репликами на незнакомом Севе языке — одном из цыганских наречий.
— Поел, попил? — спросил Михась. — Теперь рассказывай, в чем беда-кручина.
— Ну…
— Не стесняйся. Зла тебе тут никто не пожелает. Давай, как на духу.
От хозяина дома исходила энергия обаяния и властности. И противиться ему было трудно. Да Сева был нетаком положении, чтобы упрямиться.
— Значит, так получилось…
— Только не выдумывай ничего. Давай честно… Сева сбивчиво и маловразумительно, глотая окончания слов, изложил свою историю. Михась слушал внимательно, почти не перебивая, лишь изредка задавая уточняющие вопросы.
— Попал как кур в ощип, — кивнул он, выслушав печальную повесть. — Слева — власть государева. Справа — воровская. А посредине — ты, беззащитный и никому не нужный. Так?
— Ага, — Сева вздохнул, и на лице его отразилось жалобное отчаяние, как у щенка, которого несут топить.
— Не было бы счастья, да несчастье помогло. Михась потянулся на стуле, положил с удовлетворением руки на слегка выступающий кругленький животик.
Просторный двухэтажный дом в самом центре цыганского поселка был обставлен добротной старой резной мебелью. В углу чернел метровым экраном телевизор «Sony». В серванте, горках было очень много хрусталя и старинного фарфора. На стене висели иконы, рядом с ними стояли свечки — похоже, народ здесь жил верующий. Жилище было довольно уютное, заполненное народом — женщинами, ребятней. Но они старались не лезть на глаза. Ощущалось, что Михась тут хозяин и держит всех крепко в руках.
— Повезло тебе, что ты на мою машину в Клячинске наехал, — хмыкнул Михась. Сева, сморщив лоб, потер ушибленный локоть.
— Ну, не стони, пацан, — Михась положил вишневое варенье в чай и начал размешивать серебряной ложкой. — Ты думаешь, куда ты попал?
— К цыганам.
— Фантастику любишь?
— Люблю. По видику.
— Ясно. Читать, значит, не приучен. А я грешным делом люблю книги полистать. Ты попал в параллельный мир.
— Как это? — непонимающе посмотрел на хозяина
Сева.
— Мы живем на территориях каких-то стран. Платим теми же деньгами. Можем говорить на том же языке. Но это ничего не меняет. Мы живем своим миром, который пересекается с обычным лишь постольку-по-скольку. У нас своя жизнь. Мы — сами по себе. Большой, внешний мир — это как охотничьи угодья для охотника. Мы промышляем там. Выходим на охоту, зарабатываем на хлеб. Но дом наш — это наш круг, наши соплеменники.
Сева тупо смотрел на Михася.
— Что, непонятно?.. Не одну тысячу лет мы кочуем по всему миру, так и не найдя приюта. Нас никогда никто не любил. И не любит. Все полны предубеждений, не приязни, а порой и ненависти к нам. В былые времена в Испании нас жгла инквизиция. Из Франции нас выдворяли, запрещая возвращаться под страхом смертной казни. В Турции у нас не было никаких прав, убийство цыгана не преследовалось по закону. Нас били батогами, нам рвали ноздри. За века мы привыкли надеяться только на себя, на свою силу и ловкость. На единство. Мы ни к кому не лезем со своим уставом, но и нам чужой не нужен. Нам ни от кого ничего не надо. Мы ни у кого ничего не просим…
— Кроме подаяния, — брякнул Сева и тут же прикусил язык. Но Михась ничуть не обиделся.
— Да, просим подаяние. Подворовываем… Когда распинали Иисуса Христа, цыган украл гвоздь, который должны были забить Спасителю в лоб, и после этого Господь повелел цыганам воровать.
— Правда, что ли? — удивился Сева вполне искренне.
— Правда, — усмехнулся Михась. — Думаю, правда, — говорил он спокойно, очень убедительно, свободно. В нем пропадал дар оратора или телеобозревателя. — Да, наши женщины гадают и воруют. Мы спекулируем бижутерией, золотом и наркотиками. Мы нарушаем закон? Этот закон — не-наш. Мы не воруем. Украсть цыган может только у цыгана. Мы работаем. Мы живем так, как нас вынуждали жить испокон веков. И живем по совести. Честнее, чем большинство людей в большом мире.
Сева озадаченно посмотрел на Михася.
— Ваши суды, милиция, административные органы — они ваши, но не наши. Они не властны над нами. И это не просто разговоры. Много цыган сидит в тюрьмах?
— Не знаю.
— Мало. Мы берем свой кусок, определенный нам эогом, и никто не может нам помешать. Потому что ник-го не умеет так искусно брать его, как мы. И скрываться этим куском.
Веками мы учились жить и выживать среди врагов.Михась подошел к серванту и вытащил из ящика два паспорта.
— Смотри.
— Ваши? — удивился Сева, смотря на фотографии
Михася в обоих паспортах.
— Но на разные фамилии. Когда я родился, мой табор кочевал, и в каждом сельсовете по пути следования мои родители получили на меня по свидетельству о рождении на разные имена и фамилии. Я вырос и получил четыре паспорта. Но ни в одной из этих бумажек нет моего настоящего имени. Тот мир не знает, что я Михась, а не кто-то другой.
Михась спрятал паспорта.
— Судьи не могут судить наших женщин — они матери-героини. — Милиция не может поймать наших мужчин — они всегда скроются в другом таборе под новыми документами. Среди нас милиция не найдет стукачей. Цыган никогда не продаст цыгана хотя бы потому, что тогда ему придется кормить всех детей очутившегося в заключении…
— У, блин, — с уважением произнес Сева.
— Тебе повезло, что ты попал именно к нам. Чтобы исчезнуть с глаз долой — вовсе не обязательно ехать в США или Японию. Шаг в сторону, к нам, и, не уезжая никуда, становишься эмигрантом.
— Но…
Тут речь Михася прервал гость. В комнату вошел человек лет шестидесяти пяти со специфическим красным алкогольным отливом кожи.
— Ну чего, Михась, привез из города гостинец? — спросил он, поздоровавшись.
— Нашел. И привез.
— Почитаем, — потер руки дед.
— Вон, на серванте.
На серванте лежал двухтомник мемуаров последнего
Председателя КГБ СССР Крючкова.
Дед перелистал книги.
— Ну, спасибо.
— Не за что.
Когда дед удалился, Михась, улыбнувшись, произнес
— Вот тебе рисунок к моим словам. Кто это, думаешь? Алкаш деревенский?
— Ага, — кивнул Сева.
— Ага, — передразнил его Михась, — Это подполковник КГБ. Восемь лет просидел за связь с английской разведкой. Ты о таком, наверное, только в книгах и читал.
— Ну…
— А, ты же книг не читаешь… Отсидел. Потом жил один в Москве. Спился. Продал квартиру фирме, зарабатывающей на алкоголиках. Селить его куда-то надо. фирма нас попросила помочь. Не бесплатно. Мы его в дом определили. Вот и живет. Жизнью доволен. Пить меньше стал. Ребятишек наших грамоте учит. И мемуары о работе в КГБ пишет. Говорит — опубликует.
— Ничего себе.
Сева озадаченно посмотрел на закрывшуюся за стариком дверь.
— Нам не важна национальность, — продолжил Михась. — Мы не рвем друг другу горло из-за цвета кожи. Нам все равно, кто ты — грек или уйгур.
Сева заерзал на стуле. Кто такие «уйгуры», он не имел ни малейшего понятия.
— Мы — добрые люди. Нам нужно лишь, чтобы человек, которому мы даем пристанище, жил с нами в мире, соблюдал наши правила и обычаи. И иногда помогал нам по мере сил. Живем мы сыто, не нуждаемся. И ни мафии, ни милиции к нам ходу нет… Ну как? Будешь с нами?
Сева пожал плечами.
— Можешь, конечно, уйти, — выразительно, будто прощаясь с Севой, махнул рукой Михась. — А куда?
— Я согласен.
— Требуется от тебя сущая безделица. К цыганам отношение предвзятое. Аты парень русский, лицо открытое. — Отвезешь посылочку в Московскую область.
